( интервью, данное С.Скайсгирите
(Вильнюс)
опубликовано в: Siaures Atenai. Nr. 46 (340),
Vilnius, 1996. P. 3; 11 )
С.С.: Уважаемый г-н профессор,
я хотела бы, прежде всего, поздравить Вас с присуждением Вам высшей
награды России в области науки -
Государственной премии Российской федерации за этот год, насколько я знаю,
именно за Ваши работы в области византийской эстетики. Это высокая оценка Ваших
научных достижений, и, насколько мне известно, достаточно редкая в сфере
гуманитарных наук. Поздравляю. И в связи с этим хотела бы поговорить с Вами о
Византии и византийской культуре.
В.Б.: Большое спасибо за
поздравление. Действительно, коллектив российских ученых, авторов трехтомной
"Культуры Византии" во главе с академиком Г.Г.Литавриным, был удостоен
в этом году Государственной премии. Этим отмечен высокий уровень российской
византинистики, которая, собственно, с середины прошлого столетия имела
постоянно высокие результаты. Да иначе не могло и быть, ведь в ареале
православной культуры Россия явилась естественной и главной преемницей Византии
и интерес к Византии, ее культуре и искусству всегда был высок в России и
определялся не просто научной археологической любознательностью, как, скажем, у
наших немецких или американских коллег,
но нашими жизненными интересами.
И позитивные и негативные парадигмы византинизма до сих пор актуальны
в русской культуре и без их осознания
трудно понять многие процессы и собственно российской действительности. Я попал в
компанию награжденных действительно за мои главы по византийской
эстетике, имеющиеся во всех трех томах, которые в несколько дополненном
виде были опубликованы в Киеве в виде
отдельной книги "Малая история византийской эстетики" (1991). Она, к
сожалению, вышла с большим количеством опечаток и теперь стала уже
библиографической редкостью. Во всяком случае в России достать ее сегодня невозможно. Теперь я
готов попытаться ответить на Ваши вопросы.
C.С.: Византия - достаточно отдаленная уже от нас, формально
закончившаяся культура, которую ученый ХХ века может охватить своим научным
взором как некий целостный феномен. В
чем заключается суть и специфика этого феномена? Как Вы кратко могли бы
охарактеризовать "византийский дух", или "византинизм"?
В.Б.: Кратко это сделать очень
трудно, если вообще возможно. Изучению специфики византийской культуры
посвящены тысячи работ крупнейших ученых и мыслителей всего мира более чем за
столетний период развития научной византинистики - от серьезной, хотя и
дискуссионной работы известного русского писателя Константина Леонтьева
"Византизм и славянство" (1875) до последних исследований, о
результатах которых докладывали византинисты всего мира на своем очередном конгрессе
летом этого года в Копенгагене.
Для России византинизм - это прежде
всего православие, православная культура, возникшая как боговдохновенный синтез ближневосточных и
греко-римских традиций и создавшая за тысячелетие своего существования уникальные
духовно-культурные ценности в мистической жизни, в богослужении, в богословии,
в искусстве (живописи, архитектуре, музыке, прикладном искусстве, поэзии и
литературе), короче - в сфере созидания той Культуры, которая является прямым
посредником между земным человеком и объективно существующим духовным миром.
Византия обрела один из уникальных и приемлемых для многих народов путей к духовным сферам, в идеале - к
Богу. Древние русичи стали одним из
таких народов, и они по сей день, сознавая это или нет, живут во многом в этой
византийской парадигме.
В области более приземленной, но,
может быть, и более актуальной для земного бывания человека - это, конечно,
государственный тоталитаризм и имперская
психология. Рецидивы этого аспекта византинизма также до сих пор довлеют над
Россией, и Литва, увы, хорошо знакома с этим на собственном опыте, да и сам русский
народ немало натерпелся от этого своего древнего наследия.
Невозможно в жанре интервью
перечислять все особенности византинизма, но еще об одной его значимой
характеристике нельзя не сказать. Я имею в виду принципиальный антиномизм византийского сознания и
мышления. Синтез ближневосточной религиозности и греческой утонченной высоко
развитой философско-риторской культуры слова, свершившийся в Византии, привел
византийских мыслителей к утверждению антиномизма в качестве нормы мышления на
высших уровнях вербального описания духовных феноменов , то есть к отказу от
"святая святых" любой рационалистической философии от Аристотеля до
наших дней - "закона непротиворечия". Антиномизм же, что следует и из самого термина, основывается на
принятии противоречия в качестве нормы бытия и мышления, то есть утверждения
равноправного существования и в бытии, и в суждении о нем взаимоисключающих
феноменов и понятий, что выходит за пределы школьной логики, но оказывается
более адекватной формой выражения иррациональных духовных (и не только
духовных) феноменов. Свое начало византийский антиномизм берет от основных
догматов христианства тринитарного (утверждающего
неслитное соединение ипостасей в Троице) и христологического (о нераздельном разделении в Христе двух естеств) и получает свое развитие в
православном церковном богослужении (особенно в гимнографии), в догмате
иконопочитания (об изобразимости в иконе неизобразимого Бога), наконец, в
неоправославной софиологии.
Антиномизм - это, пожалуй, то главное, что разделяет восточное (православное) и
западное христианство.
Отсюда активное развитие в
западном Средневековье схоластики (то есть попыток строгого
формально-логического осмысления и доказательства того, что практически не
поддается в своих глубинных основаниях такому осмыслению) и почти полное
отсутствие интереса (за исключением, может быть отдельных отцов Церкви, в
частности Иоанна Дамаскина) к подобной мыслительной практике в Византии. Отсюда
- развитая средневековая философия на Западе и практически отсутствие философии
(в аристотелевско-кантовском понимании) в Византии и в Древней Руси; и напротив
- высоко развитое и высоко духовное византийское и древнерусское искусство и
эстетическое сознание.
Поставив утверждением антиномических формул предел
дискурсивному мышлению в сфере высшего духовного опыта, византийцы переключили
свою творческую энергию на более высокие уровни - мистического делания,
созерцательных практик, литургического
и художественного опыта.
Собственно здесь византинизм в большей мере оказался типологически
близким к крупным восточным культурам (типа буддизма, индуизма и др.), чем к
западному христианству. И обращение многих современных философов и мыслителей
(начиная, пожалуй, с Киркегора, Шопенгауэра, Ницше и кончая Хайдеггером,
Дерридой и их последователями) к восточным философско-религиозным учениям и
практикам, часто базирующимся на антиномизме, парадоксии, абсурдности, убеждает
нас в том, что Византия в своем антиномизме нашла один из плодотворных путей на
путях духовного опыта, который еще недостаточно понят и оценен современностью.
С.С.: Тысячелетний путь
развития византийской культуры прошел много этапов, несколько
"ренессансов". Какой из этих этапов наиболее характерен для собственно
византийской культуры и может рассматриваться как своего рода эталон
византийского наследия?
В.Б.: Я думаю, что нельзя
назвать одного такого этапа. Византийская культура, несмотря на ее
принципиальный традиционализм и каноничность, - это постоянно развивавшаяся
культура, но не в упрощенно линейном понимании развития - от более простого или
низкого к более сложному и высокому. Нет.
Византийская культура началась фактически сразу с одного из качественных расцветов
- VI век, эпоха Юстиниана, высочайший расцвет именно византийской культуры (назову хотя бы только Софию
Константинопольскую, или поэзию Романа Сладкопевца, или равеннские
мозаики). Но это ранняя Византия, а для
более поздних периодов в культуре - это, конечно, время XI-XII вв и
искусство палеологовского времени . Во
всяком случае на древнерусское и южнославянское искусство наиболее сильное
влияние оказало именно константинопольское искусство палеологовского периода.
С.С.: Греческий Восток отказался от символизма и, в частности, от символов и аллегорий в
изобразительном искусстве. Латинский Запад
наоборот - отказался от иконности и вследствие этого создал глубоко
символическое средневековое искусство. Что предопределило такой выбор Запада и
Востока ?
В.Б.: Прежде всего, я не
согласен с Вашей классификацией византийского и западного средневекового
искусства. Если Вы внимательно
вчитаетесь хотя бы в мои работы, где этой проблеме посвящено достаточно
страниц, то Вы увидите, что Византия не только не отказалась от символизма, в
частности, в изобразительном искусстве, но создала предельно возможные для
этого искусства, практически идеальные именно символические изображения. Более глубокого и адекватно выраженного
живописными средствами символического образа,
чем византийская или древнерусская икона, Вы, пожалуй не найдете во всей
истории искусства. Другое дело, что Византия в изобразительном искусстве (но не
в вербальной экзегетической практике)
почти отказалась от рассудочных аллегорий. А эти вещи не следует
смешивать.
Символ и аллегория отстоят очень
далеко друг от друга в семиотическом поле. Латинский же Запад в изобразительном
искусстве не принял именно символизма,
но, с одной стороны, остановился на рассудочных аллегориях, которыми
переполнена христианская экзегетическая литература, а с другой, - уже в сфере
чисто изобразительно-выразительных средств, реализовал программу создания
экспрессивно-натуралистических изображений, активно действующих на
эмоционально-психологическую сферу верующих.
Кстати, за такие изображения ратовали многие византийские теоретики
иконопочитания, и они, видимо, встречались в ранневизантийский период (как
наследие эллинистичесого иллюзионистски-импрессионистического искусства). Однако, византийская художественная практика
пошла иным путем, а западное средневековье довело до логического завершения
идеал многих отцов Церкви - экзальтированные взгляды святых и мучеников, потоки
иллюзионистически выписанной крови или члены с гниющей плотью, вплоть до
наклеивания натуральных человеческих волос на головы скульптур в испанском
искусстве.
Выбор же таких путей развития изобразительного искусства на
византийском Востоке и латинском Западе
определялся всем комплексом различий этих культур, перечисление которых
естественно не может состояться в жанре интервью. Однако, не случайно
крупнейший историк и историософ нашего столетия Арнольд Тойнби среди пяти ныне
существующих цивилизаций называет православную
и западнохристианскую, то есть
усматривает между ними не меньше различий, чем, скажем, между
западноевропейской и исламской или дальневосточной. Над этим имеет смысл
задуматься.
С.С.: Дискуссию между аббатом
Сугерием и цистерцианцем Бернаром из Клерво можно рассматривать как западный
отклик на византийский спор иконоборцев и иконопочитателей. Какой урок дало
иконоборчество православному Востоку, католическому Западу и реформаторскому
Северу?
В.Б.: Острый и даже трагический
характер борьба за иконопочитание имела
только в Византии. Это определялось тем местом, которое икона с
ранневизантийского времени заняла в восточно-христианском мире. О сакральной
сущности иконы в византийском миропонимании мы говорили с Вами уже в другом
интервью и я не хочу здесь повторяться.
Важно еще только, пожалуй, отметить, что для греческих Отцов Церкви
икона являлась одним из главных аргументов в пользу истинности воплощения Бога-Слова, Сына, истинности вочеловечивания
Христа, что оспаривалось, как вы знаете, в те времена многими ересеархами.
Иконопочитатели рассуждали в
данном случае предельно, сказали бы мы теперь, материалистически. Изобразить
можно только материальный видимый объект. Поэтому, если существует изображение
(икона) Христа, следовательно он истинно, а не призрачно (как утверждали многие
ересеархи) вочеловечился, то есть имел плотское видимое тело, что было важно
утвердить в системе византийского антиномического мышления. К тому же первое
изображение Христа иконопочитатели возводили к "нерукотворному
Образу" - отпечатку лика Иисуса,
созданному им самим механически-чудесным способом - путем прикладывания
матерчатого плата к своему лицу.
Для латинского Запада византийская
борьба за иконопочитание не была столь болезненно актуальной, ибо в системе
западного христианства икона не играла той сакральной и догматической роли как
в Византии. Запад почитал некоторые
ранние иконы как чудотворные, но
большее внимание уделял изображениям на религиозные темы, то есть дидактической
и эмоционально-психологической функциям изобразительного образа. Поэтому
католическая церковь спокойно приняла новшества Ренессанса, барокко и всего
новоевропейского искусства. В православном же мире (уже в России середины XVII
в.) попытки перехода к "живоподобным" иконам, подражающим
западноевропейским картинам, явились одной из причин острейшего церковного
кризиса, приведшего к расколу и русскую церковь и все общество. Для православного человека икона имела существенно
более глубокий сакральный смысл, чем религиозное изображение для католика.
Реформаторский Север, как Вы его называете, принял просто доктрину иконоборцев
о том, что духовные сущности и, прежде всего, трансцендентный Бог неизобразимы, и отказался от любых
изоморфных изображений.
С.С.: Был ли осуществлен в
истории латинского запада византийский идеал "симфонии" между
государством и Церковью ? Была ли осуществлена эта "симфония" в самой
Византии, или это оставалось только идеалом ?
В.Б.: Я не занимаюсь
политической историей. Сфера моих исследований - это сфера идей,
художественного, эстетического, религиозного сознания, то есть, прежде всего,
все-таки сферы иррационального опыта, а не человеческих взаимоотношений, тем
более на уровне политики. Полагаю, однако, что никакой реальной
"симфонии" между государством и Церковью ни на Западе, ни в Византии
не существовало. Во всяком случае в византийско-православном ареале реальная
власть, как правило, принадлежала кесарю (императору) и Церковь вынуждена была
с этим всегда считаться. В тех случаях, когда церковные иерархи пытались не
соглашаться с кесарями, их головы летели с плеч, а их место занимали те, кто
хорошо понимал все жесты дирижерской палочки кесаря. Так было в Византии, так
было и на Руси. Именно таким образом и осуществлялась
"симфония". Хотя, конечно,
мудрым церковным иерархам удавалось нередко очень серьезно влиять на
государственную политику, но здесь уже речь должна идти о их личном дипломатическом
даре, а не о космической "симфонии".
С.С.: Почему византийская культура так антиэсхатологична и
антиапокалиптична, в то время как Запад, особенно накануне второго тысячелетия,
был проникнут страхом грядущего Страшного Суда ?
В.Б.: Проще всего на этот
вопрос было бы отговориться с позиции православного антикатолического
ригоризма: вы, там, на Западе - все еретики и безбожники, поэтому и боялись в
конце первого тысячелетия Страшного суда, боитесь (интуитивно) и ныне ядерного
или экологического уничтожения человечества.
А нам, православным праведникам, чего бояться Божия Суда. Мы его ждем с
нетерпением, чтобы обрести Царство небесное и вечное блаженство. И под этим ригоризмом есть доля
культурно-исторической истины, связанной опять же с некоторыми глубинными
различиями культурного менталитета Востока и Запада. (В скобках я хотел бы
заметить, что эсхатология и апокалиптика - это конечно разные вещи, как Вы
понимаете. И Византия, как и вся
православная культура в целом отнюдь не антиэсхатологична. Напротив, она жила и
живет чаянием Второго Пришествия Христа и наступления Царствия Божия: "Чаю
Воскресения мертвых: и жизни будущаго
века. Аминь." - эсхатологическое завершение Символа веры, оптимистически
воодушевляющее православного человека и тем самым как бы снимающее (в глубинах
верующей души) холодный и одновременно какой-то фольклорно-натуралистический
ужас Апокалипсиса.
Православное сознание глубоко
эсхатологично и поэтому во многом действительно антиапокалиптично. В древнерусских иконах "Страшного
суда" и "Апокалипсиса" и в росписях западных стен храмов с
огромными изображениями Страшного суда нет ничего страшного.
Художественно-эстетическое решение их скорее эсхатологически-оптимистично,
фольклорно-мажорно, чем трагично или апокалиптично. Вера в божественную любовь, милость, прощение, преображение и
спасение в православии сильнее трагизма наказания за грехи. Таков менталитет
православного человека. Он, конечно, боится Бога, но любит Его и верит в Его
божественную сверхчеловеческую
мудрость, справедливость и бесконечную Любовь.
С.С.: В чем специфика
византийского культа Богородицы в отличие от западного культа Пресвятой девы
Марии?
В.Б.:
Я не занимался специальными компаративистскими исследованиями в этой области,
хотя думаю, что они существуют, во всяком случае в католической науке. Ясно,
что сущность здесь едина : и там и там Богоматерь является для верующих
христиан заступницей и ходатаем перед Богом, и об этом ее молят и западные и
восточные христиане, прежде всего, часто одними и теми же молитвами только на
разных языках. Есть, однако, и отличие
в понимании этого образа, которое коренится уже в самом именовании.
Православные христиане именуют Мать Иисуса Бого-родицей,
Бого-матерью, то есть делают акцент на антиномизме
, характерном вообще для православной культуры. Земная девушка Мария для
православного человека, прежде всего, Родительница, Мать Бога, что в принципе
невместимо человеческим сознанием, ибо земная женщина не может родить Творца и
Вседержителя, и все-таки она родила Его и стала Бого-родицей. Западное христианство, которое оказалось не столь
чутким к антиномизму, как восточное, делает акцент в понимании Марии на ее
высочайшей святости и чуде девства,
которое не было нарушено рождением плотского Младенца Иисуса. И после родов она
сохранила свое девство, являя нам символ высочайшей чистоты и непорочности.
Отсюда, я думаю, и некоторые нюансы в западном и восточном культах Марии при их
сущностном единстве.
С.С.: Христианство опирается на
трансцендентное понимание Бога. Не впадают ли византийские исихасты в
осужденный Церковью пантеизм (имею в виду психо-соматические медитативные
упражнения исихастов, цель которых - единение с Богом)?
В.Б.: Не очень понимаю, какую
связь вы усматриваете между системой упражнений медитативного характера,
которую практиковали поздние исихасты паламитской ориентации (ибо исихазм - это
древний феномен и восходит еще к монашеству IV в.) и пантеизмом. Система
психо-соматических упражнений паламистов, в чем-то, кстати, близкая к
йогическим практикам, была ориентирована на более ускоренное вхождение в
состояние исихии (полного отрешения
от земного мира) и никак не предполагает никакого многобожия. Единение же с
Богом в акте мистического восхождения - это цель любой христианской мистической
практики, да и вообще - цель собственно христианской жизни. Только подвижник
стремится достичь этого единения, слияния, обожения
еще в земной жизни, а обычный верующий надеется на осуществление этого акта
в грядущем Царстве Божием.
С.С.: Хорошо известно, что
Византия оказала огромное влияние на страны центральной Европы и России.
Каковым было влияние на византийскую
культуру соседних стран - Сирии, Армении, Грузии, Болгарии, Румынии ?
В.Б.: По отношению ко всем этим
странам Византия была митрополией в духовно-культурном отношениях и активно
распространяла на них, как и на другие сопредельные страны свое влияние. С
другой стороны, наиболее образованные или чуткие к духовным и культурным
ценностям люди из всех этих стран вполне естественно тянулись в главные города
и монастыри Византии и, прежде всего, в Константинополь. Соответственно они приносили с собой и в
себе и элементы своих национальных культур, которые отнюдь не отторгались
византийской культурой, но впитывались ею, укрепляя и обогащая ее. Византийская культура - это наднациональная
культура тех народов, которые в той или иной мере входили в состав или в ареал
действия Восточно-римской империи или греко-христианской (=православной)
религии. Собственно ведь само имя Византии ей было присвоено уже значительно
позже ее исчезновения. Сами византийцы с гордостью считали и называли себя
ромеями, то есть римлянами, хотя в средневековый период использовали в качестве
государственного греческий язык.
С.С.: Остались ли где-нибудь в
современном мире бастион или цитадель византинизма ? Может быть, на Афоне ?
В.Б.: Мне посчастливилось почти
двадцать лет назад побывать на Святой Горе. Конечно, с точки зрения
монастырской практики там наиболее последовательно продолжают византийские
традиции. Это страна православных монахов в нашем мире. Есть даже настоящие
исихасты, и я сам видел некоторых из них находящимися в состоянии исихии. Однако в целом византийская культура уже в
далеком прошлом. Другой вопрос, что порожденная византийской культурой
православная культура еще продолжает существовать, включая в свой состав национальные
культуры России, Греции, Грузии, Болгарии, Македонии, Сербии и некоторых других
стран или этнических групп. И, как считал А.Тойнби, православная цивилизация (он употреблял этот термин) наряду с
другими современными восточными цивилизациями может дать и уже дает существенные
импульсы угасающей "постхристианской" западной цивилизации.
С.С.: И русские старообрядцы и
"никониане" утверждали, что именно они продолжают истинную
византийскую традицию. Какой "византинизм" имели в виду те и другие,
и какой из них более подлинный?
В.Б.: Собственно в период
церковной реформы патриарха Никона в середине XVII века речь не шла ни о каком
византинизме. Борьба шла за "истинность" православной веры. Суть
никоновской реформы сводилась к исправлению, прежде всего, русских рукописных
богослужебных книг по современным греческим книгам (отпечатанным в основном в
Венеции в том же XVII в.) и, соответственно, внесение корректив в церковное
богослужение. Тем самым Никон стремился исправить массу ошибок и неточностей,
внесенных за столетия переписывания богослужебных книг более или менее
грамотными русскими переписчиками, но, с другой стороны, он посягал тем самым и
на утвердившуюся столетиями в России богослужебную практику, церковный обряд.
В частности, ожесточенное
неприятие староверов вызвало вводимое при крестном знамении троеперстие вместо
обычного на Руси (но уже измененного в поздней Византии) двуперстия (или
пятиперстия). По своему были правы и те, и другие. Одни стояли за незыблемость
устоявшейся церковной традиции, которая в православии играла всегда огромную и
значимую роль, другие - за "научный" подход в религии, за исправление
тех явных или скрытых ошибок и неточностей, которые были внесены в собственно
византийское христианство на Руси, как правило, внесознательно - по
малограмотности (в том числе и богословской) клириков, переписчиков книг, из-за
следования каким-то сугубо славянским, языческим, фольклорным и т.п. обычаям.
Религии - это живой элемент Культуры, и более того - ее душа, и они развиваются вместе с Культурой,
несмотря на принципиальный основополагающий для них принцип традиционализма
(или каноничности - для культового искусства). Поэтому говорить о большем или
меньшем элементе "византинизма" на более поздних этапах развития
православной культуры вряд ли имеет большой смысл.
С.С.: Чем отличается понимание
Прекрасного в эстетике Византии и в средневековой западной эстетике?
В.Б.: В принципе ничем. И византийцы,
и схоласты опирались в понимании Красоты и прекрасного практически на одни
и те же тексты ранних отцов Церкви (в частности, на автора "Ареопагитик"),
на неоплатоников, стоиков и Платона. Высшей неописуемой Красотой почитался
Бог, все же прекрасное в тварном мире и в искусстве рассматривалось как путь
к этой высшей Красоте, ее следы и образы. Некоторые отличия были в формулировках,
ибо одни употребляли латынь, другие греческий, но они не были принципиальными.