МАЛЕНЬКИЕ ТРАКТАТЫ

Культура вообще, по мере многовекового накопления своих материалов, ищет более компактных способов их упаковки. И если тысяча томов прежней библиотеки пакуются в тонкий диск современного компьютера, то сходная задача, уже решенная техникой, стоит и перед гуманитарным мышлением. Как вернуть процессу мышления краткость и даже одномоментность, присущую символу, предотвратить его разбухание в материальную массу слов?

Джеймс Джойс признавался, что ему нужен читатель, готовый без остатка посвятить всю жизнь изучению его творений. Но тогда этот читатель не успел бы прочитать ни Гомера, ни Шекспира, ни Данте, ни тех бесчисленных источников, без которых невозможно понимание и самого Джойса. Так что идеал всецело преданного читателя сам обрекает себя на поражение. Отпустим читателя на волю, ограничим себя минимумом слов. Краткость - законное дитя скромности и здравого смысла. В культуре создается та же ситуация перенаселенности, что и на планете в целом. У демографического взрыва есть своя тайная этика - она состоит не в том, чтобы ограничить рождаемость, а в том, чтобы ограничить масштаб своих притязаний к миру. В том числе и к своему будущему читателю. Писателю пора осознать, что один час, уделенный его сочинению, - это уже необыкновенная щедрость и самопожертвование того, кто взял на себя этот долг перед культурой. По мере расширения культурной вселенной доля каждого творца становится все более малой и почти исчезающей (хотя исчезнуть до конца не может). Вместо глыб, которые Гомер, Аристотель, Шекспир, Гегель и Достоевский воздвигали в основание культуры, придется творить в размере атомов и даже элементарных частиц. Такой корпускулярный метод творчества выдвигает новые жанры, почти бесплотные, но начиненные лучистой энергией самораспада. Маленький трактат - попытка квантования большого философского жанра, с целью извлечения из него дополнительных энергий мысли при сокращении словесной массы.

Маленький трактат - это особый жанр, который по объему равновелик статье, фрагменту, наброску, не превышает 10-20 страниц. Маленькие трактаты можно также назвать "астероидами" - осколками какой-то планеты, расколотой силами собственного напряжения. Космос мысли вообще состоит не только из звезд и планет, но полон и малых тел - спутников, астероидов, комет, метеоритов. Это мысли, как бы не нашедшие своей большой гравитационной массы, не приставшие ни к какому большому небесному телу, но либо вращающиеся вокруг этих тел, либо проносящиеся из одной системы в другую, как "безаконные кометы в кругу расчисленных светил". Предполагают, что именно метеориты могут быть переносчиками жизни между галактиками и звездными системами. Вот к этому же мелкому разряду - не звезд, не планет, а астероидов и даже метеоритов - относятся предлагаемые здесь трактаты.

В каком-то отношении эти тексты представляют собой римейки старых, хорошо известных мыслительных мотивов и сюжетов. Римейк - это переделка, перелицовка классических произведений. Например, "Войну и мир" можно переписать на новый лад, поместив ее героев в обстоятельства Отечественной войны не 1812, а 1941-45 годов. Или переписать "Горе от ума", придав Чацкому черты диссидента 1970-х годов. Такие римейки становятся все более популярными в кино и в литературе: они позволяют подключить энергию хорошо известного сюжета к новым обстоятельствам и намерениям автора. Вместо того, чтобы изобретать новый художественный язык, новую грамматику, требующую долгого усвоения, римейк пользуется знаковыми фигурами, уже вошедшими в сознание общества, и тем самым использует мифический потенциал сложившегося контекста для создания нового текста, который укорачивается ровно настолько, насколько подключается к смысловым ресурсам уже известных текстов. Так и некоторые из предлагаемых здесь трактатов (не все) представляют римейки известных философских сюжетов и концептов: мудрость, познание, глубина, знак, язык, грех, справедливость, душа, единое, многое...

Разумеется, это не чисто количественное сокращение - отсечение лишних частей. Результатом такого дробления стал бы осколок - афоризм или фрагмент, жанр романтической борьбы против целого с целью его разрушения. Маленький трактат, напротив, сохраняет структурные свойства целого, обозревает тему с разных сторон, дает серию соотнесенных понятий и дефиниций, одним словом, не забывает именно трактовать предмет, обходить его по кругу, в системе внутренних пропорций и внешних взаимосвязей, но... умещает этот макрокосм темы в микрокосм текста. Это не осколок, а скорее семя, содержащее в себе план целого растения, но без его ботвы, без его клетчатки, этой пухнущей жизнелюбивой массы, ищущей себе наибольшего места под солнцем.

Точнее, маленький трактат - это миниатюрное дерево-бонзай, создание прихотливого японского ума, извечно наклонного к эстетике малого.

Не этот ли врожденный минимализм, вызванный островным положением малой страны, позволил японцам вырваться вперед остального мира в век миниатюрных технических решений? Другие страны в разных формах стремились к экспансии - политической, технической, экономической, космической, результатом чего стал саморазваливающийся советский гигантизм и все более шаткий, расползающийся по швам, по "меньшинствам" и субкультурам, гигантизм американский. Японцы же, наученные опытом неудавшейся военной экспансии, вернулись к своему традиционному занятию: вставлять крупные вещи в более мелкие, сжимать космос до сада камней, а сложный прибор - до микросхемы. Так и развилась передовая технология - через минимализацию всех конструктивных решений.

Но еще за тысячу лет до того, в сочинениях Сэй-Сенагон и других японских классиков, рождался жанр миниатюрного трактата - краткого перечисления основных свойств предмета, его сходств и различий с другими предметами. Это называлось "дзуйхицу" - буквально "слежение за кистью", и поражало непроизвольностью и вместе с тем разносторонностью трактовки. Текст усекал длинноту ветвящихся мыслей при сохранении их извилистого сложения и круглящейся кроны. Это была словесность-бонзай, сохраняющая эстетику целого и неутомительная для читателя. Расползшаяся масса большого дерева внушает тоску своим избыточным существованием - вспомним европейского героя, Рокантена, именно в окружении древесных корней вдруг ощутившего экзистенциальную тоску и абсурд в "Тошноте" Сартра. В дереве-бонзай ничто не мешает воспринять чистую форму древесности, выявлению которой и служит его ограниченная, хорошо воспитанная масса.