Предисловие автора. Данный текст совпадает с Главой IV докторской диссертации "Предикация и природа коммуникации" (Москва, 1999). В диссертации (и, соответственно, монографии "Идея и форма. Основы предикационной концепции языка", М.:1999, данная проблематика освещается в Гл.VII) излагается т.н. предикационная концепция, в русле которой язык рассматривается как динамический экзистенциальный объект.
В данной главе завершается обобщение терминологической/понятийной системы предикационной концепции, рассматриваются некоторые лингвофилософские проблемы: назначение и сущность языка, предикация как ключ к пониманию его экзистенциальной природы, "подлинность языка" и "прозрачность мира" и др.
Одной из характерных (и неизбежных) особенностей нашего исследования является т.н. "терминологический сдвиг": изменение содержания традиционных терминов. Употребляя слова "топик", "комментарий", "предикативность", "модус", "диктум" и многие другие, мы вкладываем в них несколько иной смысл, чем это было принято ранее. Описанная и обоснованная в предыдущей главе трехмерная динамическая модель как раз и представляет собой ту систему координат, в которой термины и понятия могут быть упорядочены.
Начнем с элементарных примеров: денотата и сигнификата. Обычно их ассоциируют с т.н. "семантическим треугольником" (многоугольником) — моделью лексического смысла, которая широко используется в лингвистике (начиная с начальных вузовских курсов). В русле различных концепций "вершины" многоугольника (в самом общем виде: знак—денотат—сигнификат) истолковываются по-разному, а, кроме того, некоторые авторы вполне обоснованно полагают необходимым заменить трехкомпонентную схему на более расширенные и детальные варианты.
Один из наиболее распространенных способов "модернизации" треугольника — разделение денотативного компонента на собственно денотат и референт и возможное добавление коннотата или любое другое включение в состав семантики экспрессивного компонента.
Мы согласны с необходимостью разведения понятий референта (".. объекта внеязыковой действительности, который имеет в виду говорящий, произнося данный речевой отрезок ..." [ЛЭС-90, 410-411]) и денотата (который мы определили бы как от-визуальный образ референта, представление о нем [ср. ЛЭС-90, 129]). Безусловно, "треугольная" модель эмпирически вполне оправдана, и в ряде случаев многочисленные варианты и разновидности "вершин" вполне могут быть редуцированы в пользу трех-четырех базовых понятий.
Поскольку знак материален, языкознание в качестве объекта имеет дело не с ним самим, а с его образом. Кроме того, в зависимости от конкретного контекста лингвистического исследования компонентам бинарного членения предикативной сущности (предложения—пропозиции—Т/К-структуры) (и соответственно лексическим единицам) могут присваиваться либо взаимно опосредованные и денотативные, и сигнификативные смыслы, либо напрямую и непосредственно в большей степени только сигнификативные (ср.: "Имеются .. слова преимущественно денотатные (референтные).., и слова, преимущественно сигнификатные.."[ЛЭС-90, 438]). В русле таких представлений предикативным компонентам (как в лексико-мофологическом, так и глубинно-поверхностном синтаксическом аспектах) более присуще сигнификативное значение (они более "истолковываемы", чем "представимы").
Обычно говорят, что сигнификат — это понятие, которое опосредовано денотатом, от-визуальным образом знака ("от представления к понятию и далее к объяснению"). Как же локализуется сигнификат в предикационной цепи?
Понятие подразумевает толкование, объяснение, то есть потенциальное создание на базе "лексической" единицы бинарной предикативной структуры. В предикационной цепи, описанной как горизонтальная ось трехмерной модели языка, между первым отражением материального знака (нуля оси) и визуальным образом располагается серия ментальных бинарных структур, отражающая процесс порождения-воприятия знака (на уровне предложения — "нулевом" по вертикали). При снижении уровня до слова (которое является сверткой по отношению к предложению), мы получаем необходимость (или возможность) его (неоднозначного - многократного) развертывания обратно до генетически исходного толкования, которое, естественно, объективируется как бинарная предикативная структура (слово объясняется посредством предложения, идеи). Полученная бинарная структура, "предложение", и соответствует сигнификату семантического многоугольника. А поскольку в предикационной цепи на одну единицу приходится целая серия изоморфных Т-К-структур, то сигнификат можно считать "размытым" по оси: применительно к одному слову допустима их множественность (и изоморфность). Следует говорить не о уникальном сигнификате, а об "области сигнификата" (Схема IV. 1.).
Таким образом, в утверждении, что номинативам более соответствуют денотативные смыслы, а предикативам — непосредственно сигнификаты, заключена достаточно очевидная истина — "глагольные" единицы непосредственно предикативны, они уже "в лексической форме" представляют собой полноценные предикаты, не требующие дополнительного развертывания, поскольку для завершенности необходимо только заполнение ("именных" = денотативных) актантных ячеек. Номинативы же, будучи "свертками", должны претерпеть более сложную трансформацию: перейти "обратно" в "предложение", что требует определенных мыслительных (энергетических) затрат. Поэтому для их закрепления в сознании более подходит "моментальная фотография" — визуальный денотативный образ.
Локализация в трехмерном пространстве позволяет решить проблему наличия/отсутствия сигнификативного смысла целых предложений (пропозитивных знаков, именующих целую ситуацию посредством предикации): в данном случае вместо "развертывания" при продвижении от "знака" к "смыслу" реализуется переход "в одной плоскости": Т-К-структура --> Т-К-структура.
В трехмерной схеме сигнификат локализуется на пересечении горизонтальных осей единиц ниже, чем предложение (словосочетание, слово, морфема) и вертикальных линий, проведенных через серию ментальных Т-К-структур.
Денотат есть представление, (от-)визуальный образ, который соответствуя как целой ситуации, так и отдельным актантам (поскольку предикаты-глаголы сами по себе на "конечном" этапе исчезают, превращаясь в связи-отношения), "замыкает" предикационную цепь. Буфером для перехода "сигнификат --> денотат" является полиактантная теньеровская схема (Схема IV. 1.).
Трехмерная модель языка позволяет по-новому осветить проблему системного представления таких областей, как семантика и синтаксис. Сущность модели, если представлять ее именно в трех измерениях, заключается в единстве базовых осей: вертикальной уровневой), горизонтальной (предикационной) и второй оси горизонтальной плоскости (синтактической).
("Синтактический") синтаксис есть линейное расположение начально структурированных (то есть "максимально первичных" образов знака). Прямые, проведенные параллельно синтаксису, но уже через точки более "отдаленных" образов знака (Т-К-структур), образуют совокупность его семантик. Такое моделирование позволяет снять по крайней мере два противоречия онтологического плана. Первое связано с проблемой множественности семантических репрезентаций и определения приоритетного семантического представления знака. Из нашей модели очевидно, что знак имеет "многослойную" семантику, причем каждый из слоев "доминирует" в каком-то определенном контексте порождения, восприятия и/или исследования речи. Второе противоречие связано с проблемой категорического разделения семантики и синтаксиса и создания концептов типа "семантического синтаксиса" или "синтаксической семантики". Трехмерная модель показывает, что такое различение достаточно искусственно и связано только со степенью "глубины" образов знака.
Если же говорить о "нулевом" уровне значений, реализующихся на "синтактической" оси, то есть о последовательности предложений как материальных знаков, то это будет речь (в данном понимании это не совсем будет совпадать с речью как уровневым образованием, для которого логичней использовать термин "говорение").
Переведем вышесказанное в "формульный вид".
Речь как "незначимый" материальный объект, подлежащий отражению и "означиванию", определяется координатами: <нуль предикации (предложение); нуль уровней (предложение), вся ось синтактики> или <нуль предикации (предложение); положительное ("вверх") направление уровней (сложное предложение (+1) --> СФЕ (+2) --> текст (+3) --> ... (+n)); вся ось синтактики>.
Синтаксис как "первое осмысление" речи определяется координатами: <первые отражения предложения ("+1" или "—1") по оси предикации; нуль уровней (предложение), вся ось синтактики>.
Синтаксис текста определяется координатами: <первые отражения предложения ("+1" или "—1") по оси предикации; положительное ("вверх") направление уровней (сложное предложение --> СФЕ--> текст --> ...), вся ось синтактики>.
Морфология уровня слова определяется координатами: <первые отражения ("+1" или "—1") по оси предикации; "—1" уровней (слово), вся ось синтактики>.
Морфология уровня морфемы определяется координатами: <первые отражения ("+1" или "—1") по оси предикации; "—2" уровней (морфема), вся ось синтактики>.
Синтаксическая (коммуникативная, предикативная) семантика определяется координатами: <все отражения ("больше +1" или "меньше —1") по оси предикации; "нуль" уровней (предложение), вся ось синтактики>.
Лексическая семантика определяется координатами: <все отражения ("+n" или "—n") по оси предикации; "—1, —2" уровней (слово, морфема), вся ось синтактики>.
Семантика вообще определяется координатами: <все отражения "больше +1" или "меньше —1" по оси предикации; все уровни (условно кроме фонематического); вся ось синтактики>.
Фонематика определяется координатами: <все отражения ("+n" или "—n") по оси предикации; "-3" уровней (фонема), вся ось синтактики>. И так далее.
Таким образом, классический "семантический многоугольник" не противоречит ни понятию предикационной цепи, ни многомерной (в упрощенном варианте — трехмерной) модели языка. Элементы ("вершины") многоугольника локализуются на определенных участках с "плоскими" координатами (на пересечении виртуальных прямых): ось уровней ("вертикаль") — ось предикационной цепи ("горизонталь"). Из множественности как уровней, так и элементов предикационной цепи вытекает не-уникальность локализации сигнификата и денотатата в системе координат. Иначе говоря и сигнификат, и денотат множественны по отношению к любому частному объекту лингвистического исследования (одно слово (словосочетание, морфема и т.д.) — множество вариантов представления смыслов), по отношению к любому реальному смыслу (один смысл может представлен единицей сразу нескольких уровней — словом, словосочетанием, морфемой).
Следует оговориться, что слово "лексический" используется достаточно условно, означая не более, чем "уровень слова". В общем и целом, как мы неоднократно показывали, "лексичность", будучи в определенной степени лишь иллюзией, несовместима с понятийной системой предикационной концепции.
Перейдем к более "глобальным" понятиям. Трехмерная модель описывает идеальный объект языкознания, т.е. язык. Следовательно он представляет собой:
— в узком смысле — коммуникативное знакопорождение и знаковосприятие, то есть совокупность предикационных цепей/процессов (предикационная цепь суть язык в синхронии);
— в более широком смысле: знакопорождение и знаковосприятие в синхронии и диахронии (предикация в синхронии и диахронии: уровни, предикационная цепь и синтактика). При таком понимании речь является составной частью языка (см. определение речи выше), а противопоставление "язык-речь" снимается. Язык есть "всё в языке", он начинается там и тогда, где и когда стимулируется динамика бинарных форм. "Словность" языка есть не самый обязательный и не самый основной его признак. Знакопорождение и знаковосприятие суть оперирование идеями, следовательно, главным признаком языка является наличие идеи как заполненной/заполняемой/перезаписываемой бинарной рамки. Не будет ошибочным и простое описание: язык есть предикация. Мы полагаем, что в целом наиболее удобным и точным будет рабочее определение языка как совокупности предикационных цепей, поскольку все многомерное пространство как раз и покрывается этими цепями на разных уровнях.
Мышление, как и речь, также является составной частью языка: это вся система координат, исключая материальные составляющие (знаки): выход в формальный "нуль" необязателен (не все результаты мышления материализуются).
Ранее мы дали определение коммуникации по технике (форме) исполнения (воспроизводство изоморфных предикаций). По сущности же она представляет собой использование знаков (оперирование знаками) в коммуникативных целях, то есть для координации совместной деятельности. Коммуникация предполагает многократное воспроизводство предикации, то есть многократное продуцирование результирующего знания, многократное уточнение знаний, следовательно, она когнитивна по результатам.
С небольшими уточнениями язык в соссюровском понимании также может быть локализован в многомерной системе: это парадигма структурно тождественных уровневых образований: многократно воспроизведенная ось уровней или инвентарь образов прерываний предикационной цепи.
Норма — доминирующий в данной общности коммуникантов стандарт поверхностных предикативных стратегий для определенного типа ситуаций. Все остальные понятия речевой/языковой нормы вторичны.
Коммуникант — реализатор предикации, человек-текст, генератор текстопорождения. Материальный объект, подлежащий управлению языком. Одно(одна) из понятий-идей, подлежащих уточнению в ходе предикации: человек-идея. Один из объектов материального мира: человек-знак.
Означивание — отражение и последующее разложение в сознании с созданием бинарной структуры Т-К и стимуляцией предикационной цепи.
Знаковая единица — представление о прототипе серии регулярных одноранговых знаков, результат регуляризации (многократного осмысленного и систематизированного/систематизирующегося воспроизведения) образов знаков. Если условно предположить, что в сознании откладывается некоторый набор неизменных знаковых единиц как следствие прерывания цепи, то это и будет система языка в соссюровском понимании (см. также выше). Уровень (ранг) знака определяется его отношением к носителю элементарного предикативного значения — простому предложению. Одноранговые (одноуровневые) знаки — обладающие (при первичном разложении) одинаковым внутренним/внешним предикативным статусом. Если знак подлежит свертыванию (число формальных предикативных пар >1) - он выше предложения, развертыванию (число "видимых" предикативных пар = 0) - то "ниже".
Знак — внесубъектная сущность, предмет материального мира, подлежащий означиванию. Результат и отправной пункт движения идеи. Всё, что подлежит истолкованию. Окружающий мир в дискретности и целостности, материя, как она определялась в классической марксисткой теории.
Язык суть средство придания идеи миру или средство реконструкции идеи мира. Средство про-явления подлинности мира. Именно потому, что окружающий мир может рассматриваться как организованная совокупность знаков, или целостный знак, он может считаться объектом или составной частью языка, осуществляющей в нем свою экзистенцию.
Экзистенциальная проблематика языка может быть рассмотрена с позиций деятельностных концепций. Во введении уже отмечалось, что язык представляет собой орудие как общения, так и познания (интерактивность и когнитивность), при этом совмещение указанных сфер не вступает в противоречие (язык как единство общения и обобщения по Л.С. Выготскому). Можно ли считать удовлетворительными т.н. полифункциональные описания языка, предусматривающие расширение числа его базовых функций? Скорее всего, нет, поскольку в подобных случаях, как правило, описания приобретают характер несистемных перечней отдельных свойств и качеств языка, рассматриваемого, как правило, в атомистском ключе.
Вот один из вариантов такого набора:
|
|
|
|
|
|
|
Функции 2-7 сводимы к когнитивной или вытекают из нее — кроме 6-й, которая явно производна от коммуникативной. Данный пример в очередной раз свидетельствует о том, что составление обширных перечней (с добавлением, например, фатической, экспрессивной и т.п. функций) онтологически бесперспективно, поскольку в любом случае все назначения будут вытекать из нескольких основных.
Назначение, или иными словами, функцию языка чаще всего характеризуют в самом общем виде как коммуникативную ("средство человеческого общения" [ЛЭС-90,233,564], при этом —"важнейшее" — классическая формулировка советского периода).
Тем не менее определения, сводимые к тому, что "язык существует для общения / коммуникации", представляются недостаточными, поскольку возникает вопрос о функциональном назначении самого общения. Поэтому естественно, что некоторые исследователи рассматривали коммуникативную функцию языка "уточненно": как интерактивнyю, координирyющy ю: "функционирование языка есть организация социального взаимодействия" [Cидоров-86, 7; -87,14-15], "функция коммуникации обусловливается необходимостью организации совместной деятельности людей и содержательно заключается в знаковом координировании этой деятельности" [Пыриков-92,25]. О языке как деятельности и для деятельности говорили еще В. фон Гумбольдт, А.А. Потебня и целый ряд лингвистов (см. введение, [ср. Вандриес-64]).
Регулятивное (интерактивное, координативное) назначение вполне может быть проиллюстрировано в рамках многомерной динамической модели. Предикационная цепь предусматривает "деятельностные" ответвления, т.е. возможность и необходимость построения слушающим модели ситуации и сведения частных моделей к общим, так как это описано Т. ван Дейком [Дейк-89,161-189]. Регулятивность начинает реализовываться на определенных этапах предикационной цепи. Т. ван Дейк отмечает, что "Основная цель восприятия дискурса - последовательное построение интерпретации дискурса в эпизодической памяти" и в дополнение к этому построение модели ситуации [Дейк-89,161-189]: частные модели складываются в общие, а те, в свою очередь, преобразуются во фреймы или сценарии в семантической (социальной) памяти. Иными словами, построение моделей в конечном счете задает, как поступать в той или иной ситуации. После восприятия текста, его понимания и осмысления (развертывания цепи), построения моделей и сценария слушающий знает, как действовать. В результате акта коммуникации формируется не только знание-для-знания ("от-пропозициональное"), но и знание-для-действия ("над-пропозициональное"), которое закрепляется не столько по принципу безусловного рефлекса (императивно "если ..., то..."), сколько по принципу возможности переосмысления, переформирования деятельностной матрицы — т.е. развертывания предикационых цепей уже "по поводу действия" (§ 6 Раздела 1 Главы III настоящего исследования).
В состав любого сообщения входит адрес, который эксплицитен и "поверхностен" там, где предусмотрена организация взаимодействия между коммуникантами "напрямую" (повелительные высказывания, структуры с обращением и т.п.). Его наличие — еще одно свидетельство регулятивности общения. Впрочем, координативная функция языка исчерпывающе описана рядом отечественных ученых: Е.Ф. Тарасовым, Е.В. Сидоровым и др.
Определение когнитивной функции, которая иногда противопоставляется коммуникативной, восходит к В. Гумбольдту: "..вслед за Гумбольдтом можно считать, что язык является таким органом человеческого сознания, воплощенным в психике каждого члена социума, благодаря которому сознание обеспечивает свое формирование" [Мельников-90,149]. Точки зрения на язык как на орудие познания придерживаются многие ученые, называя ее экспрессивной [Арутюнова-99,5], эпистемологической и т.д.
Когнитивность также достаточно четко прослеживается с помощью предикационной цепи и рассмотрения различных "маршрутов" движения языковых сущностей по трехмерной системе координат. Предикативная оппозиция становится полиактантной схемой, а затем и визуальным образом ситуации, чтобы сохраниться в сознании (так язык становится знанием), и затем в обратной последовательности как единое целое путем сложений и разложений быть задействованной в дальнейшей коммуникации. В результате предикации сознание слушающего обретает новое целостное понятие и новый целостный образ.
Когнитивность и регулятивность в единстве упоминаются многими исследователями, подчас достаточно случайно. Например, высказывание по этому поводу можно найти в заметках Ф. де Соссюра, который, как мы знаем, этой проблематикой специально не занимался: "Ясно одно.., что человек без языка, .. может быть, и оставался бы человеком, но такое существо даже отдаленно не напоминало бы тех людей, которые нам известны и которыми являемся мы сами, потому что языковая деятельность оказалась замечательнейшим орудием коллективной деятельности, с одной стороны, и индивидуального воспитания, с другой, инструментом, без которого индивид или род в целом действительно никогда не смогли бы даже надеяться развить в том или ином направлении свои врожденные способности" [Соссюр-90,36]. Порой достаточно точные высказывания о сущности языка позволяли себе и некоторые лингвисты-любители: "Слово есть действующая сила речи" [Чаадаев-89,157], "Главный рычаг образования души есть, без сомнения, слово: без него нельзя себе представить ни происхождения сознания в отдельной личности, ни его развития в человеческом роде" [там же, 77]. На единство и целостность функционального аспекта языка с точки зрения коммуникативности и когнитивости указывают многие современные отечественные исследователи: А.А. Леонтьев [-97,64], А.М. Шахнарович ("Языковая способность как функциональная система зиждется на двух видах деятельности: познавательной и коммуникативной" [-97,81]), А.Е. Кибрик [-92,9-10].
Когнитивность суть функция языка, она не противоречит регулятивности и тесно с ней связана. Создание нового знание есть не-случайный результат координации деятельности: деятельность только ради воспроизводства нее самой была бы абсурдной.
Развитие представлений о функционировании языка получило мощный стимул в связи с возникновением в ХХ в. немецкой экзистенциальной философии, трудов К. Ясперса (центральное положение в его философской концепции занимает понятие коммуникации) и М. Хайдеггера (универсальное представление о языке и в начальный, и в поздний период, целиком посвященный языку). Немецкая экзистенциальная философия оказала огромное влияние на развитие философской мысли в ХХ в. в целом, благодаря ей во многом были переосмыслены феноменологические и герменевтические концепции, возникли новые направления религиозной мысли (напр., неотомизм). Однако реальное влияние экзистенциальной философии на лингвистику до настоящего времени минимально (если не считать постоянного цитирования далеко не самой определяющей, но очень емкой фразы М. Хайдеггера "Язык —дом бытия", которая может быть истолкована как угодно, будучи вырванной из контекста). По ряду причин создание "экзистенциальной лингвистики" не было осуществлено, в отличие, например, от экзистенциальной психологии и психоаналитики: западная лингвистика ХХ в. развивалась преимущественно как "точная", т.е. "анти-метафизическая", прикладная наука, максимально приближенная к толкованию частных фактов, отечественное языкознание не соприкасалось с экзистенциализмом по идеологическим причинам. В 1950-60-е годы, когда западная философия начала получать распространение в СССР, под "экзистенциализмом", как правило, понималась философия Сартра и Камю, "облегченный" и "антропоцентрированный" вариант толкования немецкого оригинала, далекий от подлинных проблем языка.
Если суммировать и кратко подытожить представления К. Ясперса и М. Хайдеггера о языке (прежде всего М. Хайдеггера: "Письмо о гуманизме", "Путь к языку", "Из диалога о языке. Между японцем и спрашивающим", "Слово"), то вырисовывается некая главная, определяющая функция языка, не отрицающая первых двух, а наоборот, их подытоживающая и делающая осмысленными, направленными, метафизически ориентированными. Ее можно так и назвать: экзистенциальной.
Если попытаться "перевести" на "обычный язык" емкую оригинальную терминологию Хайдеггера, то это будет функция откровения, раскрытия абсолютной и конечной (изначальной, трансцендентальной) истины, иными словами, абсолютно адекватного описания, "сказывания" (трансцендентной) реальности посредством языка (языком и в языке). "Язык говорит, поскольку весь он — сказ, т.е. показ. Источник его речи — некогда прозвучавший и до сих пор не сказанный сказ, прочеркивающий разбиение языка. Язык говорит, поскольку, достигая в качестве каза всех областей присутствия, он дает явиться или скрыться в них присутствующему. .. В речи как слушании языка мы говорим вслед услышанному сказу. Мы допускаем его беззвучному голосу прийти, вызывая уже имеющийся у нас наготове звук, зовя его достаточным образом к нему самому" [Хайдеггер-93,266]. Язык - это путь к языку [там же,267]. Язык - "..хранитель присутствия, насколько явь последнего вверена о-существляющему указанию сказа. Язык есть дом бытия, ибо в качестве сказа он способ бытия, его мелодия" [там же,272].
Собственно постоянное активное порождение текста, поток речи — поток предикаций, новых осмыслений реальности, а практически — новых явленностей, сказываний Бытия есть, таким образом, решающий способ раскрытия экзистенции, открывающий путь как к новому языку, так и к новому бытию (от налично реального к подлинно реальному). Оконечные участки предикационной цепи (и "положительные", и "отрицательные") формируют картину мира, по необходимости адекватную его простому отражению, но в то же время уточняющую наличную реальность. Язык есть средство ис-толкования мира, он может быть орудием как его про-явления, так и его искажения. Уточнение реальности, придание ей движения, задание адресных и модусных параметров провоцирует не только действия в ней и над ней, но и раскрытие её подлинности — насколько это допустимо и вероятно.
До сих пор лингвистическая наука не ставила вопрос об первичных, трансцендентальных истоках языка, так же как и философия достаточно последовательно игнорировала достижения "точной" лингвистики.
Именно понятие предикации как формы существования, техники или "физики" коммуникации является мостом между лингвистическим и философским пониманием языка. Предикация как реализация о-смысленного движения языка в процессе каждого частного акта общения становится способом или попыткой экзистенции, и тем самым сам язык как процесс есть вечное стремление к воплощению конечной реальности (".. воплощение истины бытия в ее созидающем места про-из-ведении" — это уже по поводу искусства, цитата из статьи "Искусство и пространство" [Хайдеггер-93,316] — а любое произведение искусства, опять же "фильтрующее", "уточняющее" реальность путем стимуляции новых предикативных цепей, суть знак). Язык реализует экзистенциальное назначение, которое не противоречит его регулятивности и когнитивности.
Мы полагаем, что три назначения языка: регулятивное, когнитивное, экзистенциальное, к которым, безусловно, сводятся все возможные остальные, находятся в иерархической зависимости и определяют функционирование языка применительно к трем разным уровням Бытия.
Регулятивная функция соответствует тому, что можно охарактеризовать как "повседневное", "обыденное" бытие ("бытие с", Dasein, fellow-being в понимании М. Хайдеггера), она обеспечивает координацию нашей деятельности на утилитарном уровне: деятельность ради воспроизведения деятельности. Однако одновременно регулятивность служит мостом к следующей ступени — социально- или креативно-когнитивному назначению: деятельность репродуцирует предикацию, уточняющую знания о реальности.
Креативно-когнитивная функция обеспечивает познание как самоцель и результат деятельности. "Правильное", "адекватное" познание соответствует попыткам выхода к экзистенции, то есть пути к познанию подлинных сущностей, промежуточному этапу на пути к трансценденции, подлинному, наиболее реальному, наиболее долженствующему быть реальным Бытию.
Экзистенциальная функция достижения полной прозрачности бытия, про-явления, раскрытия в языке и языком подлинной, конечной (первичной) реальности соответствует направленному движению к трансценденции, к тому, чего нет и не может быть на утилитарном уровне и что тем не менее есть как всеобщая высшая обусловливающая реальность.
Экзистенциальность языка есть его высшее назначение, вытекающее из регулятивности и когнитивности, но в то же время их предопределяющее. Парадокс экзистенциальности языка заключается в том, что он стремится к проявлению трансценденции, которая сама по себе в человеческом языке не нуждается. Пост-экзистенциальная личность есть личность пост-коммуникативная.
Структуры, формирующие предикационные потоки, являются идеенесущими, это их главное отличительное свойство. Идея лежит в основе любой языковой единицы: начиная с "высших" и заканчивая "низшими". Идея воплощается в предложение, текст, личное говорение, говорение вообще: всеобщее говорение. Она свертывается до словосочетания, слова, морфемы, даже фонемы, если рассматривать диахронию. Идея личного говорения коррелирует с подлинной идеей существования личности, экзистенцией. В течение жизни отдельно взятый коммуникант выговаривает или "вы-думывает" "супертекст", так или иначе, с той или иной степенью подлинности реализуя идею собственного бытия.
Идея "интер-говорения" соотносима с идеей существования конкретной общности коммуникантов, идея всеобщего говорения, даже если она никем не выводится эмпирически, есть намек на смысл существования человечества.
Поскольку мир есть система знаков и целостный знак как таковой, то коммуникация,
которая охватывала бы все знаки (весь ЗНАК, всю целостность сущего), в полной
мере служила бы уточнению финального образа и соответственно, возможной идеи
мира.
Закономерность функционального единства трех ступеней назначения языка прослеживается на примере обоснования единства и "борьбы" литературной и разговорной норм. К примеру, любое интервью, записанное корреспондентом той или иной газеты на аудионоситель, требует литературной доработки, где все кажущиеся неточности и упущения (на самом деле в спонтанной речи все же выраженные с помощью необходимых средств) "восполняются" корреспондентом.
Письменный язык есть идеал, который не воплощается в повседневно реализуемой устной речи, в которой а) помимо средств языка используются жесты, опора на очевидный ситуационный контекст и т.п. и б) на поверхность выходят "глубинные" структуры. Буквальная письменная запись устного текста выглядела бы абсурдно и была бы "некоммуникативной". Устный язык требует восполнения до уровня идеально установленного так называемого нормативного языка, прокладывания дороги до него. Здесь как раз и должно выполняться то, что описывается формулой "Язык как путь к языку". (Перманентная редакция реального текста, провоцируемая восприятием самого текста, есть (бесконечное) создание текста идеального).
При трансформации устного языка (речи) преобразователь совершает усилия по совершению, творению языка — в отличие от спонтанного ("недо-")языка реальности, который только лишь долженствует быть подлинным (Говорящим свойственна иллюзия, что они говорят на "нормальном" языке, тогда как "нормальная" фраза еще не создана и может быть не достроена вообще как звучащий или письменный знак).
Таким образом, (письменное или письменно-подобное (отрабатываемое)) творчество есть создание языка на основе (недо-)языка реальности, суррогата пропозиций (неорганизованного комплекса ГС) — образований из "необработанной" мысли, жестов, контекста (пресуппозиции — бесконечного и непрерывного субстрата говорения), псевдо-поверхностных средств "первичной" обработки пропозициональных форм.
"Точная", трансцендентно ориентированная поверхностная структура становится в таком контексте недостижимым идеалом, ибо она есть элемент нормы, "чистого" языка, постулированного быть, но не существующего, или существующего идеально-параллельно реальному языку (речи).
Совокупность книжных текстов образует параллельный спонтанному "супертекст", квинтэссенция которого и есть (или, скорее, опять же, только могла бы быть при том, что должна быть) вектор стремления к идеальному языку трансценденции .
Нормированная речь — это "максимально словная", лингвистически самодостаточная речь. То, что в устной речи выражается невербально, при "нормировании" должно подвергаться "лингвизации", вербализации, максимально возможно применительно к конкретной ситуации (и адекватно ей). Нормативной будет такая фраза, запись которой определяла бы ее однозначное звучание и понимание.
Ненормативность возникает при "вклинении" невербальных компонентов, которые должны "вербализоваться" при отправлении и получении только в ментальной области — в сознании собеседников. При реальном говорении идеальная поверхностная структура не достраивается до конца, и ее смысл передается в речи при помощи воспроизведения одной из предшествовавших ей глубинных структур. Идеальная структура должна достраиваться уже в сознании слушающего после получения "сырого" высказывания, ведь понимание и предполагает возможность достраивания. Следствием этого является парадокс: речь "вербализуется", только выходя из зоны возможной вербальности.
Чистая "словная" речь, включая пунктуацию, всегда провоцирует создание у получателя информации образа интонации и кинесики. Т.е. по отношению к словной речи невербальные компоненты, включая интонацию, будут по крайней мере казаться вторичными, следовать из нее. В словной речи уже ("пред")заложен минимум (он же максимум, он же оптимум) невербальных средств, необходимых и достаточных для реализации коммуникации. Т.е. "слова" (сами слова и способ их записи) идеальной нормативной речи есть ВСЁ. (90% вербальных компонентов содержат достаточно однозначное указание на 10% невербальных). "Слова" же, только слова разговорной речи — это ничто. Разговорная речь есть зыбкий компенсирующий баланс вербальных и невербальных компонентов. Предикативность разговорных "предложений" аморфна и часто не достигает абстрактной полноты письменной речи. Построение (а, следовательно и толкование) однозначно предикативных высказываний возлагается на слушателя.
Речь идет о том, что в результате локальных предикаций, сущностью которых является последовательное продвижение от серии глубинных структур к структуре поверхностной, в виде материального знака в речь должно выдаваться а) стопроцентно предикативное предложение, которое б) должно соответствовать синтаксической, лексической, морфологической норме. Полученная поверхностная структура "в обратном порядке" "репредицируется" до ее смысла, вложенной идеи (в идеале) через серию тех же самых глубинных структур. Но в спонтанной речи этот идеальный знак в речь не выдается. Реальные говорящие используют звучащие варианты тех же самых "недоформированных" глубинных структур, не соответствующие синтаксической норме предикативности (хотя бы по интонации) и доминирующему типу синтаксического построения.
Между двумя говорящими, двумя центрами предикативной активности создается зона возможной вербальности, "вокруг"-знаковая зона, зона посредничества — устного или письменного. Нормативную речь и поверхностную структуру (как нормативную форму), а также и все исходящие из них понятия в таком случае следует считать лишь абстракциями, удобными для субъективного моделирования.
"Одноразовая" разговорная речь есть реализация функции языка в утилитарном аспекте: координации действий говорящих на бытовом уровне. Социально-когнитивная функция требует связной литературной речи, при этом координация действий переходит в "вышестоящую" когнитивную сферу. Далее, связная литературная речь долженствует быть все более и более осмысленной, т.е. все более и более "познающей", экзистенциально ориентированной формой, подсистемой языка, в конечном итоге стремящаяся к осмыслению, осознанию и реализации трансцендентального идеала, хотя в реальности абсолютно не отвечающая таким требованиям. Такое противоречие реализуется и в языке философии, как правило, изобилующем сложными синтаксическими построениями и требующем максимального соблюдения литературной нормы, что в реальности ведет к множественности взаимно противоречащих философских представлений и вследствие этого к запутыванию, "затемнению" редставлений о реальности. Литературный язык начинает не оправдывать себя как метаязыковое и "метареальное", "эпистемическое" средство (возвращаясь к т.н. "металингвистической" якобы "функции" языка, т.е. описания его средствами его самого при множественности противоречивых лингвистических теорий), возникает тенденция к упрощению и ясности, поиски нового языка, становится ясным, "прозрачным", что язык - это "путь к языку".
Достижение трансцедентального идеала исключает необходимость существования языка вообще: поэтому экзистенция есть лишь ориентация, формирование направления движения. Функция есть направление движения к исчерпывающей реализации: то есть к тому, что исключает необходимость в самом субъекте/объекте функционирования — исчерпываемость в самом буквальном смысле. "Речь — это не имеющийся в распоряжении материал, но именно то событие (Eregnis), которое распоряжается высшей возможностью поэтического бытия" [Хайдеггер-91,40].
Последняя фраза предыдущего параграфа — из статьи "Гельдерлин и сущность поэзии" [Хайдеггер-91,37-47], одного из тех сочинений Хайдеггера, где говорится об особом статусе поэтической речи, позволяющей "напрямую" пытаться обращаться к трансценденции, реализовывать экзистенциальное движение средствами языка. "Видение Бытия", про-зрение может быть адекватно совершаться только в том типе говорения, где исключена суетная обыденность, а поэт обращается не столько к потенциальным читателям, сколько ретранслирует экзистенцию, свое про-видение мира: поэзия суть "установление Бытия" [Хайдеггер-91,44]. "Говорение поэта — подхватывание этих <Божественных - В.К.> намеков, с тем чтобы в дальнейшем намекать ими своему народу. , .. некое получение и в то же время некая новая отдача, потому что поэт уже в "первом знаке" видит также законченное и дерзновенно вставляет это увиденное в свое слово, чтобы предсказать Еще-Не-Исполненное (noch-nich-Erfullte). .. Установление бытия связано с намеками богов" [Хайдеггер-91,44-45]. В терминах предикационной концепции то же самое звучало следующим образом: "(Безупречная, идеальная) предикация есть вос-создание (формы) бытия". Свобода поэта, в каком-то смысле более реализуемая, чем обыденная свобода большинства говорящих — "не необузданный произвол и своенравное желание, но наивысшая необходимость" [там же,44].
Поэт — ретранслятор, реконструктор и реализатор экзистенции. Поэтическая речь (опять же, в идеале) суть речь экзистенциальная. Впрочем, такова любая речь, если ее "просеять" и выявить сущностное путем герменевтических процедур, преодолеть партикулярность частного бытия говорящего. Язык как поток предикаций есть "обрисовыватель" и про-явитель" мира. В идеале герменевтическому толкованию подлежит любой текст, неизбежно несущий на себе отпечаток экзистенции бытия.
Предикация — последовательность или поток форм. Вскрытие смысла любой заполняющей форму единицы подразумевает создание новой формы (и нового течения потока), означивание которой производится путем дальнейшего разложения. В этом смысле язык — форма форм. Применительно же к философскому пониманию язык есть форма бытия. Именно в этом смысле "Язык — дом бытия" или его "мелодия". Путь языка прочерчивается в многомерном пространстве, помимо чисто лингвистических измерений включающем экзистенциальную вертикаль.
М. Хайдеггер обращался к анализу произведений Гельдерлина. На наш же взгляд, одно из самых экзистенциально насыщенных поэтических произведений, подлинный манифест экзистенциализма, где вся философия уложена в 30 строк — текст А.С. Пушкина "Пророк", написанный осенью 1826 г. и которому традиционно приписывают политическое значение.
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
|
|
||
| (Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Изд-е 2-е. - М.: Изд-во АН СССР, 1956. - Т.II. - С.338-339.) | ||
Возможно, при написании текста имелся в виду какой-то политический подтекст, но для нас самое важное другое. В поэтическом произведении описана процедура превращения обычного человека (координирующего, частично познающего, то есть поэта — но в достаточно банальном понимании: стихослагателя, рифмоплета, отражателя суетного) в человека экзистенциирующего (понятия субъект/объект в данном случае неприемлемы): партикулярного бытия в бытие, которому дано эту метафизическую ущербность преодолевать/преодолеть.
Строки 1-2: поэт находится "на перепутье" и испытывает "духовную жажду", смутную тягу к подлинности, "экзистенциальную тоску" и, видимо, готов к ее утолению. Бытие-поэтом позволяет почувствовать неподлинность мира и неподлинность творчества. Строки 3-4: является некто, кто готов и должен удовлетворить запрос. Далее описывается серия операций, в результате которых поэт начинает "(про-)видеть мир", то есть ощущать его в его подлинности, недоступной для обычного бытия (строки 5-14).
В строках 15-17 поэт взамен "празднословного и лукавого", недостаточного языка обыденности обретает одно из главных условий экзистенциального бытия — язык как "жало мудрыя змеи" (16-20), "жалящий", "проникающий сквозь мир". Далее происходит собственно замена главного двигателя бытия: вместо сердца приобретается "угль, пылающий огнем" (21-24). Затем придание функций сакрализуется (25-30), утверждается их трансцендентальная значимость. Поэт призывается "глаголом жечь", глаголить (не именовать!), т.е. в самом буквальном смысле предицировать, осуществлять "правильную предикацию". 30 строк звучат во многом более ёмко, чем любое научное исследование — в этом и сущность поэзии: про-видение экзистенции, "прыжок" через "обычный" язык, "лукавый" и "празднословный" вне зависимости от постулированного стандарта нормативности. Именно поэтому произведения М.Хайдеггера написаны "поэтически", столь непохоже на традиционные философские построения.
В последней главе исследования представлены экзистенциальные основания (и следствия) предикационной концепции. В рамках возможных интерпретаций экзистенциальной философии вырисовываются структура уровней Бытия, предполагающая движение от обыденности к трансценденции. Такое движение есть средний уровень или экзистенция. Поток Бытия, "параллельный" потоку предикации и "поддерживаемый" ей, обрисовывает частные бытия, т.н. Dasein, fellow-being, бытия-вот, бытия-вместе, на языке лингвистики — коммуникантов, долженствующих преодолеть свою партикулярность посредством языка и в языке. Совершенно неизбежно осмысленное бытие (осознающее себя) есть бытие в языке.
Трем уровням Бытия соответствуют три назначения языка, находящиеся в иерархической зависимости. Обыденность обслуживается регулятивностью (координативностью,интерактивностью), ее преодоление (на ее же основе!) и движение "вверх" есть познание, т.е. реализация креативно- или социально-когнитивной функции. Стремление к трансценденции и есть высшая, экзистенциальная функция человеческого языка. Язык как постоянное поддержание предикативного выражения осуществляется в целях этого движения, — возможно, всего лишь движения, которое парадоксально не может и не должно достичь цели по той причине, что трансценденция сама по себе в человеческом языке не нуждается, будучи недоступной. Пост-экзистенциальная личность есть личность пост-коммуникативная. Как, впрочем, недостижима и истинность обыденного языка: присваиваемого и отдаваемого для присвоения. "Ничьим", "экстра-объективным", вне-субъектным мог бы быть язык трансценденции — и истинность должна "возрастать" при попытках экзистенциирования.
Многомерные модели языка вполне дополняемы "бытийной" вертикалью, что, однако, делает невозможным их графическое представление: число измерений становится больше трех.
И регулятивность, и когнитивность, и экзистенциальность обуславливают и функционирование предикационной цепи на всех ее участках, и различные уровни языковой иерархии, и присущую языку модальную организацию.
Функционирование языка есть реализация его назначения, единого в трех проявлениях.
[ЛЭС-90] Лингвистический энциклопедический словарь. — М.: Сов. энциклопедия, 1990. — 685 с.
Соломоник А. Семиотика и лингвистика. - М.: Молодая гвардия, 1995 . - 352 с.
Сидоров Е.В. Основы коммуникативной лингвистики. — М.: ВКИ, 1986. — 167 с.
Cидоров Е.В. Проблемы речевой системности. - М.: Наука, 1987. - 140 с.
Пыриков Е.Г. Коммуникативные аспекты перевода и терминология. - М.: Всероссийский центр переводов, 1992. - 128 с.
Вандриес Ж. Язык (извлечения) // Звегинцев В.А. История языкознания XIX-XX веков в очерках и извлечениях. - М.: Просвещение, 1964. - Часть I. - С. 440-458.
ван Дейк Т. Язык. Познание. Коммуникация. - М.: Прогресс, 1989.- 312 с.
Mельников Г.П. Принципы и методы системной типологии языков. Дисс. ... доктора филолог. наук. - М.: ВКИ, 1990. - 406 с.
Арутюнова Н.Д. Предложение и его смысл: логико-семантические проблемы. - М.: Наука, 1976. - 383 с.
Соссюр Ф. де. Заметки по общей лингвистике. - М.: Прогресс, 1990. - 280 с.
Чаадаев П.Я. Сочинения. - М.: Правда, 1989. — 656 с.
