Калоши хлопают.
Издают засасывающий звук.
Вязнут в грязи.
Отстают от ног.
Грязь — помесь размокшей глины с первым снегом.
Совершенно пустой зоосад.
Алма-Ата.
Степные орлы с взлохмаченными перьями на голове, похожие на тетку моего спутника.
Безрогий олень с черными влажными громадными глазами, похожий на самого моего спутника (режиссера Козинцева).
Бессмысленно ворочающийся медведь.
Поразительный барс.
Страшный хвост реагирует на малейшее наше движение. Он похож на толстую, нажравшуюся волосатую змею.
Все тело лениво неподвижно.
Глаза — то закрыты... то внезапно раскрыты во всю ширину своей зеленовато-серой бездонности.
В ней — еле заметная секундная стрелка вертикально суженного зрачка.
Барс абсолютно неподвижен под потолком своей клетки.
Только кончик хвоста неустанно и нервно реагирует на каждое наше движение.
Барс похож на японского военного атташе на параде Красной Армии на Красной площади.
Бушидо — кодекс чести самурая — не позволяет японцу отборной касты (а в дальнейшем традиция переходит на всех японцев вообще) реагировать лицом на что бы то ни было.
Лицо японского атташе абсолютно неподвижно.
Но вот промчались по небу истребители нового типа.
Лицо неподвижно.
Руки за спиной.
Но боже, что делается с руками!
Они летают за спиной, как голуби, запрятанные в желтые перчатки.
Так же — хвост барса.
При полной неподвижности уставившегося на нас глаза.
Назавтра я пошлю Мишу Кузнецова изучать глаза барса для роли Федьки Басманова.
Серые глаза Кузнецова вполне для этого годятся.
Ему нужно суметь поймать взгляд.
А сейчас идем дальше — в крытое помещение.
Острый запах мочи.
Черный дог.
Стаи зеленых попугаев — энсепараблей ***. Таких попугаев я видел на свободе в пальмовых зарослях мексиканских тропиков.
Пеликанов — тоже.
От льва пахнет псиной.
От тигра — мышами.
Подходим к обезьянам.
Павианы отдельно...
Бросаю кусок моркови.
Обезьяна отрывается от занятия.
Она, конечно, искала блох.
В три прыжка, не отрываясь глядя на морковь, она соскакивает вниз.
Но вот в поле зрения ее попадает кусок белой бумажки в стороне от моркови.
Белое впечатление резче, чем тускло-рыжее. И морковь забыта.
Обезьяна двинулась к бумажке.
Но вот где-то рядом — острый вскрик и характерное свистящее щелканье зубами.
Обезьяна отвернулась от бумажки в сторону крика.
Глаз упал на качающуюся ветку.
Движущийся предмет привлекательней неподвижного.
Прыжок — и обезьяна уже ухватилась за ветку.
Наверху заверещал партнер обезьяны.
И обезьяна уже услужливо вновь погружена в шерсть партнера.
Живой сожитель, конечно, еще привлекательней, чем просто подвижный предмет.
Забыты ветка, бумажка, морковка.
...Разница между мной и алма-атинской обезьяной только в одном.
Я так же прыгаю от предмета к предмету, как только в памяти подвернется новый.
Но, в отличие от обезьянки, я все же иногда возвращаюсь обратно, к первоначальному.
Ход сюжета в этих записках я посвящаю безыменной сестре моей — обезьяне из алма-атинского зоосада...
ПРИМЕЧАНИЯ:
** Источник сканирования: С.М.Эйзенштейн Мемуары. Т.2. - Москва, ред.газеты "Труд" // Музей кино, 1997. — с.6 — 8.
*** Речь идет о попугаях-неразлучниках; от inseparable — неразлучный (франц.)