Ромахина Е.Г.

Тематизация проблемы денотации в культуре

 

 

Для постановки проблемы денотации в культуре необходим контекст ее возникновения. Таким контекстуальным полем становятся принципы новой текстуальности. Изменение представления о тексте напрямую зависит от представления о знаке. Согласно традиционной лингвистике, знак – это всегда знак чего-то. Знак имеет нечто своим объектом, указывает на некоторое содержание, занимающее, т.о., метапозицию по отношению к знаку. Ф. де Соссюр устанавливает иное понимание знака через связь выражения и содержания. Значение имеет прежде всего функция, отношение означаемого и означающего, что собственно и является знаком. Знак есть явление, порожденное связью между означающим и означаемым. Эта функция становиться несущей конструкцией теории языка: «чрезвычайно трудно изобразить систему изображений или предметов, где означаемые существовали бы независимо от языка: представить себе, что та или иная материальная субстанция нечто означает, - значит неизбежно прибегнуть к членению действительности с помощью языка. Смысл есть только там, где предметы или действия названы; мир означаемых есть мир языка»[i]. Т.о., Соссюр освобождает знак от внеположенной ему объективности.

Представление о языке как взаимной дифференциации двух полей (означаемого и означающего) удобно рассмотреть в терминологии Ельмслева Луи, глоссематика которого является примером структурализма в лингвистике. Знаковая функция содержит два функтива: выражение и содержание. Как план выражения, так и план содержания составляют материал и форма. Форма независима и произвольна в отношении к материалу. Различные языки по-разному рассекают зоны материала. Оформленный материал соответственно представляет собой субстанцию выражения и субстанцию содержания, отношение которых и есть знак. «Различие между выражением и содержанием и их взаимодействием в виде знаковой функции является основой структуры любого языка. Любой знак, любая система знаков, любая система фигур подчинены конечной цели существования знаков, т.е. языку, содержащему в себе форму выражения и форму содержания»[ii]. Формой содержания дифференцируется материал содержания, формой выражения дифференцируется материал выражения. Описание языка возможно через указание на формирование материала: «Иными словами, различия между языками основываются на различиях формы, налагаемой на тождественный, но аморфный материал».[iii]

В центре семиотической проблематики оказываются принципы формирования материала. Материал обоих планов требует скорее феноменологического и физического описания: «Поскольку материал содержания и материал выражения достаточным образом и совершенно однозначно описываются неязыковыми науками, лингвистике следует отвести специальную задачу описания языковой формы…»[iv]. Ельмслев углубляется в «алгебру языка», называя ее «глоссематикой». Для нас принципиальным моментом является возможность возникновения структурного анализа, распространившегося на действительность как текст. Ельмслев полагает, что именно потому, что теория построена таким образом, что лингвистическая форма рассматривается без учета «субстанции» (материала), наш аппарат легко можно применить к любой структуре, форма которой аналогична форме «естественного» языка. Объектом внимания структуралистов становиться семиотика, оперирующая более крупными значащими единицами, чем естественный язык, на этом основании принципы семиотики приобретают культурообразующие черты.

В «Основах семиологии» Р. Барт очерчивает область возможных исследований по средствам структурного анализа. Целью таких исследований является воспроизведение функционирования иных, нежели язык знаковых систем на основании структурного подобия. Пример такого исследования его – «Система моды»[v]. Предмет этого исследования – структурный анализ женской одежды и белья. Корпус материала исследования составил ряд модных журналов в ограниченный промежуток времени (1958-1959 гг.). На основании различения одежды-образа, одежды-описания, реальной одежды, ее отсутствия и т.п. Барт рассматривает модную одежду как семиотическую систему.

Позднее постструктуралисты унаследуют многие принципы структурных исследований, отказавшись при этом от понятий структуры и системы, т.е. структуралистского универсализма. Но постструктурализм продолжает трансформацию парадигмы знаковости и, главным образом, текстуальности. «Текст-письмо – это вечное настоящее, ускользающее из-под власти любого последующего высказывания (которое неминуемо превратило бы его в факт прошлого); текст-письмо – это мы сами в процессе письма, т.е. еще до того момента, когда какая-нибудь конкретная система (Идеология, Жанр, Критика) расчет, раскроит, прервет, застопорит движение игрового пространства мира (мира как игры), придаст ему пластическую форму, сократит число входов в него, ограничит степень открытости его внутренних лабиринтов, сократит бесконечное множество языков»[vi]. Текст в постструктурализме открыт. Здесь речь идет о постструктуралисткой тенденции все прочитывать как текст: культура как текст, сознание как текст, бессознательное – текст, «Я» - текст.        В этом контексте можно говорить о неадекватности классического понимания денотации возникшему представлению о тексте.

Пирс, предложивший название семиотика обозначил три, составляющие знак части: «Знак или репрезентамен, это нечто, что обозначает что-либо для кого-нибудь в определенном отношении или объеме. Он адресуется кому-то, то есть создает в уме того человека равноценный знак или, возможно, более развитый знак. Тот знак, который он создает, я называю интерпретантой первого знака. Далее знак что-то обозначает, именно свой объект»[vii]. Т.е. мы имеем материальную оболочку знака, некий объект и правила интерпретации этого знака. Пирс указывает на возможность существования множества объектов, соответствующих одному знаку. Здесь мы можем говорить об определенной референтной области, соответствующей знаку, при этом денотация, как основной смысл знака, будет определяющей для интерпретации этого знака. Совокупность обозначаемых знаком объектов, точнее «типовое представление» об этих объектах именуется его денотатом. Т.о., классическая теория знаков отсылает нас прежде всего к связи знака и объекта. Денотат — эксплицитный, первичный смысл, тогда как коннотация лишь второстепенный и дополнительный смысл.

Ролан Барт настаивает на притворной невинности денотации и на размывании границ между денотацией и коннотацией. Прежде всего это связано с изменившейся структурой самого знака, он более не отсылает за пределы самого себя, а в рамках отношения означаемое – означающее денотативная система та, где означаемое само является знаковой системой. Коннотативная система в таком случае та, где план выражения становится знаковой системой. У Р.Барта коннотация приобретает идеологический смысл, помимо основного смысла мы можем вычитать имплицитный смысл, характеризующий сам денотат, указывающий на коммуникативную ситуацию, на субъективные дискурсивные основания. Условность соотношения коннотации и денотации основана на вытеснении и невозможности первичного означивания. Внеязыковая реальность мифологична, а все производимые смыслы уже находятся в культуре, т.о. денотация является таковой на основании некоторой конвенции.

Невозможность смыслообразования проблематизирует возможность креации. Провозглашенные последовательно «смерть автора», «смерть читателя», «смерть метафизики», «смерть эстетики» создает ризоматичное поле перечитывания, пространство которого определено культурными горизонтами от повседневности, до искусства. Незамкнутая текстуальность открыта для дифференциации множеством культурных кодировок. Возможно ли говорить о какой-либо креативности в новой ситуации письма-перечитывания? Чем, если не кастрацией в символическом поле является новая текстуальность в отношении к творящей силе разума? Не вопрос.

Но что самое замечательное именно кастрация воскрешает героя повествования (следуя структуре Проппа, воскрешение героя обязательно). Автор воскресает, читатель воскресает, эстетика трансформируется и разбивается на множество эстетик. Безусловно, субъектцентристские программы философии конституируют творческую способность субъекта если не через разум, то через трансцендирование его божественных черт. «Cogito ergo sum» или «я-бог» вполне определяют субъекта по отношению к его творческой силе. Неразличенное или текст в отсутствии автора коннотирует с женским в архаической дискурсивности. Новая парадигма отказывает разуму в креативности, снимая с него активную роль в культуре. Разум определяется пространством коммуникации, языком, волением к власти, он целиком детерминирован культурой в широком смысле (текстом). Женское – неразличенное, также не обладает творческой способностью. Недифференцированное пространство лишенное и автора и читателя наделено важной по отношению к субъекту функцией кастрации. В модусе символического мы приходим к аппозиции активное\пассивное, мужское\женское, кастрируемое\кастрирующее.

Перемещаясь между «быть фаллосом» и «обладать фаллосом» мы теряем способность креации, однако постструктурализм в лице Деррида Ж., Делеза Ж., Барта Р., и др. воскрешают автора, читателя, указывают на те аспекты субъективности при которых возможно говорить о творческом, эстетизирующем отношении к тексту.  В биологическом поле кастрация указывает на рану – «не быть фаллосом и не обладать им», в поле символическом кастрат избыточен и атопичен в отношении к тексту. Это тот, кто не являясь творцом в привычном смысле остается активным, точнее тем, кто перемещается в тексте при отсутствии места. Кастрат – «роль слепого (причем подвижного) пятна; постоянно перемещаясь между активным и пассивным полюсами, он, будучи кастрирован, кастрирует сам»[viii].

Если следуя Барту Р. определить место денотации в культуре как место дифференцированного, конкретного произведения и принять всю условность последней, то очевиден контекст эстетического в отношении к денотации. К приведенному контексту добавим бодрийяровское отношение к денотации как к наиболее утонченной из коннотаций, как к некоторой изысканности, то мы с необходимостью феминизируем фаллическую способность обозначать. В итоге между двух полюсов лишенных творческой способности актуализируется эстетический код, отказывающееся от фаллоса, сохраняющее молодость своей креации. Эта в некотором роде элитаристская концепция творчества позволяет представить динамический элемент культуры как кастрацию.

Классическое понимание денотации фаллоцентрично, трансформация знаковой парадигмы указывает на симультанность денотации, и принципиальную невозможность ее обратиться к некой природности, невинности. Мы  пришли к тому, что денотация самая искушенная и изысканная форма коннотации, та, что задает интенсивность текста.  В итоге, смена знаковой парадигмы ориентирует нас на единственную возможность креации – кастрацию. Невозможно сохраняя определенность и статичность в тексте, претендовать на перечитывание. Интенсивность всегда создается между избытком и недостатком. Точка внимания для всякой культуры – дар, реализация излишка. Всякое событие в культуре – трата, всякий герой – кастрат.