Перевод академика В. М. Алексеева. Текст воспроизведен по изданию: Ван Вэй. Стихотворения. Москва, “Художественная литература”, 1979.
Средь
путей живописца тушь простая выше всего. Он раскроет природу природы, он
закончит деяние творца.
Порой на картине всего лишь в фут
пейзаж он напишет сотнями тысяч верст. Восток, и запад, и север, и юг лежат
перед взором во всей красе. Весна или лето, осень, зима рождаются прямо под
кистью.
Когда приступаешь ты к водным
просторам, бойся класть плавучие горы. Когда расположишь ты ветви дорог, свитых
не делай, сплошных путей.
Хозяину-пику лучше всего быть высоко
торчащим; гости же горы
нужно, чтоб мчались к нему.
Там, где сгиб и обхват, поместим,
пожалуй, монашеский скит; у
дороги, у вод мы поставим простое жилье.
Селу или ферме придай ряд деревьев,
составив их в рощу: их ветки
охватывать тело картины должны. Горе иль обрыву дай водную ленту: пусть брызжет и мчится… Однако потоку не
следует течь как попало.
У рта переправы должно быть лишь
тихо и пусто; идущие люди пусть
будут редки, в одиночку.
Дав мосту-понтону на лодках плыть,
все ж хорошо вздеть его выше. Поставив рыбачий челн человека, снизить его,
скажу, не помешает.
Средь скал нависших и опасных круч
хорошо б приютить странное дерево. В местах, где высится стеною кряж,
невозможно никак дорогу прокладывать.
Далекий холм сольется с ликом туч, а
горизонт небес свой свет с водой соединит.
В том месте гор, где их замок иль
крюк, проток скорей всего оттуда выводи. Когда ж дорога подошла к утесу, здесь
можно дать навесной мост.
Когда на ровном месте высятся хоромы
и террасы, то надо бы как раз, чтоб ряд высоких ив стал против человеческих
жилищ; а в знаменитых горных храмах и
молельнях достойно очень дать причудливую ель, что льнет к домам иль башням.
Картина дали дымкою накрыта, утес
глубокий – в туче, как в замке. Флажок на виннице пусть высоко висит среди
дороги, а парус странника недурно опустить в начале вод.
Далекие горы нужно снижать и
раскладывать; близким же рощам надо скорее дать вынырнуть резко…
Когда рука пришла к кистям и туши,
бывает, что она блуждает и играет в забытьи… А годы, луны вдаль идут и в
вечность, - и кисть пойдет искать неуловимых тайн. Таинственно-прекрасное
прозреть – не в многословии секрет; но тот, учиться кто умеет, пусть все ж идет
за правилом-законом.
Верх башни
храмовой пусть будет у небес: не
следует показывать строений. Как будто есть, как будто нет; то вверх идет, то
вниз бежит…
Холмы заросшие, бугры земли лишь
частью приоткроют верх жилища: травою
крытый дом и тростниковый павильон тихонько выдвигают жердь и шест.
Гора поделена на восемь граней, а
камень виден с трех сторон.
Когда рисуешь беззаботность туч, то
не давай клубиться им грибом узорным чжи.
Фигуры пусть не больше дюйма с
небольшим, а сосны сун и туи бо пусть выйдут фута на два ввысь.
Когда рисуешь ты в пейзаже
горы-воды, то мысль твоя лежит за кистью впереди… Гора в сажень, деревья ж в
фут, дюйм для коней и доли для людей.
Далекие фигуры все без ртов, далекие
деревья без ветвей. Далекие вершины без камней: они,
как брови, тонки-неясны. Далекие теченья без волны: они
– в высотах, с тучами равны.
Такое в этом откровенье!
Талия горная тучей закрыта; стены
скалы прикрыты потоком; башня-терраса прикрыты деревьями; путь же проезжий
застлан людьми.
На камень смотрят с трех сторон, в
дорогу смотрят с двух концов; гляди в деревья по верхам, смотри в воде ступню
ветров.
Вот таковы законы!
Когда изображаешь горы-воды, рисуй
холмы хоть ровным-ровные, но с острою вершиной; рисуй вершины острым-острые, но
в связной цепи; рисуй скалу с отверстием пещеры и стену острую отвеса; рисуй
повисшие в пустотах глыбы и круглые, как шар, холмы.
Река – дорога вдаль, прошедшая
везде; когда же две горы сожмут дорогу, то называй ущельем это. А если две горы
сожмут реку, потоком это именуем.
То, что похоже на гряду, но выше,
называй хребтом; а то, что ровно тянется, куда бы ни хватал твой взор, то
именуем нагорьем.
И если кое-как на это обратить
вниманье, то вот и общее подобие пейзажа!
Кто смотрит на картину, тот
стремится видеть прежде всего дух. Затем уж различает он, где чисто, где мазки.
Реши, что гость и что хозяин: кто примет и с поклоном кто придет.
Расположи в величественный ряд толпу вершин; коль много их – то хаос,
беспорядок; коль мало – вяло, простовато.
Не надо их ни много и ни мало… Лишь
различи, что дальше и что ближе.
Далекие горы не могут с ближайшими
слиться горами. Далекие воды не могут с ближайшею слиться водой.
Где в талии горы прикрыт обхват,
поставь туда строения храмовые; где берега реки – обрыв, а дальше – насыпь и
плотина, клади, пожалуй, маленький мосток.
Где нет дороги, там пусть рощи и
леса; где берег прерван – древний переезд; где воды прерваны – в тумане дерева;
где воды разлились – помчались паруса; а в тайнике лесов – жилище человека.
Перед обрывом – древние деревья: их корни рваные свились узлом лиан; перед
потоком – каменные глыбы: узор
причудливый, следы воды на нем.
Когда рисуются деревья чащ лесных,
далекие редки и ровны, а близкие часты и высоки. Коль есть на них листва, то
ветвь нежна, мягка; коль листьев нет, - упруга и сильна. Кора сосны – что
чешуя; у туи ж белой взмотан ею ствол. Коль на земле растет, то корень длинный,
ствол прямой; на камне ж – скрючена в кулак и одинока.
В деревьях древних множество частей: мертвы они наполовину; в холодной роще
спряталась пичужка; ей холодно, уныло-сиротливо.
Коль идет дождь –
не различишь ни неба, ни земли; не знаешь, где здесь запад и восток. Коль нет
дождя, но ветер – только знай гляди за ветвями дерев. Коль ветра нет, но дождь
– верхи дерев под тяжестью согнулись. Прохожий встал под зонт, рыбак надел
рогожу…
Приходит дождь – подобрались и тучи;
а небо – синяя лазурь…
Когда ж слегка туман и сеется
тихонько мгла – гора усилит яшмовую сочность и солнце близится к косым
отсветам…
В природе ранней тысячи вершин хотят
заутреть; дымка и туман тонки, неуловимы; мутна-мутна остатняя луна, и вид ее –
сплошное помраченье.
А вечером смотри: гора глотает
красное светило, и свернут парус над речною мелью. Спешат идущие своей дорогой,
и двери бедняка уже полуприкрыты.
Весной: туман – замок, а дымка – что
покров. Далеко дымка тянет белизну… Вода – что выкрашена ланем[1], а
цвет горы чем дале, тем синей.
Картина летом: древние деревья кроют
небо, зеленая вода без волн; а водопад висит, прорвавши тучи; и здесь, у
ближних вод, - укромный, тихий дом.
Осенний вид: подобно небо цвету вод;
уединенный лес густым-густеет. В воде осенней лебеди и гуси; и птицы в камышах,
на отмелях песчаных…
Зимой, смотри; земля взята под снег.
Вот дровосек идет с вязанкой на спине. Рыбачий челн пристал у берегов… Вода
мелка, ровнехонек песок.
Коль ты рисуешь горы-воды вместе, ты
должен рисовать по сменам этим.
Теперь, коль скажем так:
“Утесы-этажи в замке тумана”; иль
так:
“В Чуские горы тучи уходят”; иль так
еще:
“Осеннее небо утром очистилось”; иль
так:
“У древней могилы рухнувший
памятник”; иль так еще:
“Дунтин (озеро) в весенней красе”;
иль так:
“Дорога заглохшая, я заблудился”, -
то все такого рода выраженья мы именуем подписью к картине.
Вершины гор нельзя в одном шаблоне
дать; верхушки дерева нельзя давать в одной манере. Одеждою гора себе берет
деревья, а гору дерево берет себе, как кость.
Нельзя давать деревья без числа:
важнее показать, как стройны, милы горы. Нельзя нарисовать и горы кое-как: а
надо выявить здоровый рост дерев.
Картину, где подобное возможно, я
назову пейзажем знаменитым.
Перевод
В М Алексеева впервые опубликован в журнале “Восток” кн.3 (Пг., 1923),
перепечатан в книжке-каталоге “Выставка китайской живописи”
(Л., 1934 г., издание Государственного Эрмитажа) и в книге “Мастера искусства
об искусстве”, т. I (М., “Искусство”, 1965).