|
Эта ситуация на первый взгляд кажется довольно парадоксальной. В самом деле, как возможно иметь некоторое знание и не знать о нем? В каком смысле здесь допустимо говорить о незнании?
Выше мы характеризовали рассматриваемую ситуацию, прибегая к понятию нерефлексируемого знания. Но это требует дополнительного обсуждения, так как указанное понятие истолковывается не вполне однозначно и к тому же вряд ли способно охватить все случаи данной ситуации.
Прежде всего важно подчеркнуть, что ситуация незнания о знании выступает всегда лишь как момент или, может быть, лучше сказать, как «слой», структурный фактор многомерного процесса познавательной активности субъекта. В каждом интервале этого процесса всегда наличествуют такие содержательные и структурные компоненты, которые выполняют определенные, иногда весьма существенные функции (отражательные, нормативные, оценочные), но не осознаются субъектом, хотя в последующем периоде могут быть осознаны и осмыслены. Можно ли говорить о незнании субъектом указанных компонентов его собственной познавательной активности и в то же время относить их к категории знания?
На этот вопрос, как известно, современная гносеологическая литература дает положительный ответ, вводя понятие неявного знания. Различные формы неявного знания и их роль в науке стали в последние десятилетия предметом специального исследования в работах ряда западных философов (особенно М. Полани; см. Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии. —М., 1985).
В нашей литературе эта проблематика разрабатывается в разных планах. Было показано, что всякая система знания представляет собой единство рефлексивного и арефлексивного. Это диалектическое единство носит конкретно-исторический характер, служит формой развития научного знания.
Характеристика неявного как арефлексивного относится прежде всего к так называемому предпосылочному знанию, анализ которого составляет важнейшее условие развития научного знания. Он позволяет существенно углубить понимание диалектики знания и незнания, так как раскрывает «двумерность» обоснованного знания, т.е. то принципиальное обстоятельство, что оно несет в себе не только отображение объективной действительности (определенного объекта), но и отображение самого себя. При этом характер, способ, результативность отображения субъектом собственного знания о данном объекте (и прежде всего его предпосылок, глубинных оснований), т.е. знание о знании, в существенной мере влияют на знание о данном объекте, на степень адекватности и «глубину» его отражения в научной теории, на процесс захвата ею новых слоев, горизонтов, сфер объективной действительности, на реконструкцию объекта познания. Естественно, отображение субъектом своего наличного знания может, как уже отмечалось выше, носить различный характер: одни его компоненты отражаются вполне адекватно, другие лишь отчасти, некоторые же из них могут отображаться превратно или вообще функционировать в «скрытом» виде. В этом отношении знание субъекта о собственном знании всегда содержит проблемный аспект.
Как показал М. Полани, неявное знание выступает на разных уровнях структуры познания и не осознается субъектом, является «молчаливым знанием». По его словам, «вследствие молчаливого характера нашего знания, мы никогда не можем высказать все, что знаем, точно так же, как по причине молчаливого характера значения мы никогда не можем в полной мере знать всего того, что имплицировано нашими высказываниями» <Полани М. Личностное знание. На пути к посткритической философии. —М., 1985. C.140>.
Таким образом, «незнание о знании» означает либо неадекватное отображение каких-то компонентов наличного знания, либо отсутствие их отображения вообще на данном этапе познавательной деятельности субъекта. Это относится не только к предпосылочному знанию, но и к весьма различным по содержанию и значению составляющим, которые имплицитно наличествуют в данном знании, но пока еще неосознаны и неэксплицированы. История науки демонстрирует многочисленные примеры такого рода. В литературе часто приводится тот факт, что, создав теорию множеств. Кантор не знал о содержащихся в ней парадоксах; не знали о них до определенного времени и математики, принимавшие эту теорию.
Особый случай ситуации «незнания о знании» наблюдается на уровне коллективного субъекта, обладающего достаточно сложной структурой. Здесь типичны факты, когда некоторая группа исследователей приобретает весьма важное новое знание, но оставляет его «закрытым» для других групп исследователей, работающих в той же области, и для научного сообщества в целом (в силу групповых или государственных интересов и т.д.). Заметим, что и помимо такого рода фактов, т.е. когда нет причин для сокрытия новых результатов, проходит некоторое время, пока уже добытое новое знание становится известным научному сообществу. Заслуживает внимания, кстати, сам процесс перехода от незнания к знанию об этом новом знании и к его усвоению научным сообществом, сопровождающийся нередко различными коллизиями в структуре внутренних коммуникаций коллективного субъекта.
Весьма сложным и противоречивым образом проявляется ситуация незнания о знании на уровне индивидуального субъекта. Она связана здесь с функционированием бессознательной сферы психики и ее многообразными взаимоотношениями с сознательной сферой. Это выражается часто в форме таких феноменов, как «вытеснение», «психологическая защита», символизация текущих сознательных переживаний, арефлексивность ценностных и смысловых структур, которые обусловливают направленность интересов и познавательной активности субъекта, его парадигмальные установки.
Особенный интерес представляет анализ процесса зарождения и оформления в сознании субъекта принципиально новой идеи, та его стадия, когда содержание этой новой идеи еще полностью не оформилось и ее подлинное значение еще не осознано самим творцом, не вербализовано адекватным образом — его знание о произведенном им новом знании еще смутно, граничит с незнанием. Все эти вопросы остаются пока крайне слабо исследованными, хотя имеют для гносеологии первостепенное значение, ибо выражают самый важный и интересный аспект познавательного процесса — акт творчества.
Ситуация «незнание о знании», как видим, в той или иной форме своего проявления всегда сопровождает познавательную активность субъекта, выражает одно из его «непреходящих» состояний, а постольку может рассматриваться как один из «непреходящих» объектов гносеологического анализа. Последний призван раскрыть способы отображения, осознания, освоения этой ситуации конкретно-историческим субъектом (с учетом типологии коллективного и индивидуального субъектов). Здесь мы обнаруживаем неразрывную связь данной ситуации с тремя остальными, без чего ее нельзя основательно осмыслить.
Ведь «незнание о знании» по необходимости соотносится со «знанием о знании». Лишь в плане такого соотнесения может быть раскрыт смысл первого («незнания») и выяснены пути перехода ко второму («знанию»). Далее, само состояние незнания о знании всегда присуще субъекту, имеет по крайней мере две формы, или стадии, требующие специального рассмотрения. Первая: когда субъект обнаруживает свое незнание, непонимание некоторых особенностей, свойств, компонентов присущего ему знания (скажем, определенной научной теории) и стремится преодолеть это незнание, непонимание. Здесь налицо ситуация знания о незнании, которое относится к некоторым фрагментам наличного знания (я узнал, что не знаю, не понимаю чего-то в хорошо известной мне научной теории, — весьма обычный случай, который типичен и для коллективного субъекта). Это обычная проблемная ситуация в области методологии научного познания, психологии познания и гносеологии. Вторая: когда субъект еще не обнаружил своего незнания некоторых скрытых свойств наличного знания, когда он еще не знает, что он не знает об этом (вспомним уже приводившийся пример: пользуясь теорией множеств Кантора, математики до известного периода не только не знали, что в ней содержатся парадоксы, но и не подозревали, что они этого не знают, и были «спокойны»). Это тоже довольно обычная ситуация, которая всегда исторически предшествует первой и выше была обозначена как «незнание о незнании».