Очертания этой секты очень размыты. С одной стороны с ними граничат и даже сливаются афеяне и безобрядники, с другой - добротЕинцы и поможенцы, с третьей - нравственники и совестники, с четвертой - печальники и болесвятцы. Доброверие - это область соприкосновения многих учений, во всем остальном различных и даже противоположных; вот почему так трудно обозначить его собственные границы. Доброверцы верят только в силу добра, или, как они сказали бы, в слабость добра.

                "Добра нет ни на небе, ни на земле, ни в море, ни у Бога, ни у ангела, ни у животного. . . Один только человек, страдающий и сознающий свое страдание, выработал в себе понимание добра. Ангел не страдает, а животное не осознает, поэтому в них нет того постоянного внутреннего борения, из которого высекаются искры добра. Ведь добро - это чувство чужого страдания, возникшее из сознания своего. . . Два эти опыта: страдания и размышления - друг на друга работают и встречаются в творении добра" (Г. Ю. "Антропология добра").

                "Мы не верим ни в какие социальные, политические, философские доктрины - все они, возвышая одних: мыслителей, рабочих, богатых, бедных - унижают других: рабочих, мыслителей, бедных, богатых. Освобождая одних, закабаляют других. Одна система клеймит верующих, другая - безбожников. Одна превозносит нацию, другая - класс. Одна восхваляет власть, другая - смирение. Все эти системы, провозглашая добро, творят неизмеримо больше зла. Добро не может быть системой. Всякая система служит угнетению и расколу людей. Где система добра, там наибольшее зло. Добро всегда творится по частностям, вне системы, оно вспыхивает в слабом человеческом сердце и гаснет, когда его тоннами и кубометрами пытаются впихнуть в людские умы и судьбы.
                Расслабляйте сердца! Не ожесточайте их правотой! Жалейте правых и неправых - одно страдание право, а правота всегда неправа, потому что безжалостна. /. . . /
                Сколько систем философских и политических возведено в словах и в металле - и человеку неоткуда ждать пощады. Со всех сторон его давят, превращают в навоз для удобрения идей. Как же выжил человек в этой давильне, где счет ведется на миллионы жертв? Благодаря неприметной, от сердца к сердцу вспыхивающей искорке добра. Всегда только так - от одного к другому, минуя общности, братства, союзы, партии, религии, классы. Разве может какая-то система учесть это непредвиденное, неподвластное воле и разуму - кусок хлеба, протянутый врагу, слово пощады, сказанное побежденному, да просто внезапное смущение в миг уверенности и торжества. Все системы приходят и уходят, а это - остается. От слабости, непоправимой сердечной слабости и творятся такие дела - не может сердце совладать с рассудком, говорящим: убей! отними! покори! Сила добра - в слабости сердца. Добро, всегда малое, меньше всех мер, не может стать системой, только отказом от всех систем. . . " (В. Г. "Единственная вера").

                "У людей, творящих добро, лица красивы и глаза светятся - это стихия, инстинкт, порода. Думают ли они о Боге? Надеются ли на загробное воздаяние? Верят ли в перевоплощение душ? Нет, их оскорбила бы мысль о том, что они делают добро почему-то или зачем-то. Разве кто-то им велел или кто-то за это заплатит? Добро - единственное, что имеет ценность само по себе, вне причин и следствий.
                Вот почему религия делает невозможным подлинное добро, помещая его на лестницу восхождения, в цепь заслуг и воздаяний. Если я знаю, что за добро мне положена будет награда, да еще не преходящая, а вечная, то это уже не добро, а банковский вклад с процентами.
                Приведу рассуждения одного простого человека, недавнего баптиста, пришедшего в доброверие. Почему на Западе большинство верующих? Да потому, что они привыкли жить на проценты. За просто так у них ничего не делается - дают в рост, вот и растет у них от благотворительных дел небесная ссуда, а там и проценты, и льготы, и кредиты - все по пунктикам в их договоре с Богом записано. Они и на земле себе жизнь хорошую устроили, и на небе уже заранее обустраиваются. От заработков отчисляют себе в пенсионный фонд, а от пожертвований - в фонд будущей жизни. У них религия - вроде как право на распоряжение посмертным капиталом. Капитализм обязательно требует религии. Банкир - он и есть банкир, все записывает на свой счет: и выгодные сделки, и добрые дела, и посещение церкви.
                Нам же, русским людям, вся эта бухгалтерия не по уму и не по душе. Мы и на земле богатства не нажили и считать своего добра не умеем, тем более с небом в расчет не входим. Если делаем добро, то по душе, не для награды. Любовь превыше веры и надежды - апостол сказал. И если русский народ изверился, то это с какой-то стороны минус, а с какой-то и плюс - меньше стало добрых людей, но сама доброта стала искреннее, беспричиннее. Ничего у нас нет на земле - прочного хозяйства, обзаведения, все раздали бедным, которые теперь богаче нас. И сокровища, которые себе на небесах готовили, тоже раздали. Пусто в наших закромах на том и на этом свете. Это и есть добро без веры: ничего себе не оставили, пусть другие берут.
                Трудно с этим рассуждением не согласиться. . ." (Ф. Д. "Добро без веры").

                "В религиозных оправданиях нуждаются только люди слабые, уже постигшие величие добра, но еще не имеющие сил совершать его бескорыстно. Все религии мира - это предыстория к подлинному добротолюбию. Человечество нуждалось в иллюзиях, чтобы закрепить в себе привычку к добру, сделать его душевной потребностью. По мере того как плод созревает, он отпадает от дерева - так и добротолюбие отпадает от воспитавших его религиозных ветвей. /. . ./
                У нас еще мало житий подвижников Добра, не разработаны основы Добрознания, Добромудрия, Доброчувствия. Мы знаем добро лишь в его детски наивной, религиозно своекорыстной форме. Этими добрыми делами в жизни верующих восхищается мир. Сколь же должен он изумиться Добру, которое приносится ближнему ни по чему и ни для чего, единственно из добротолюбия, без всяких религиозных упований. Такое Добро сияет ярчайшим светом, ибо имеет источник в самом себе. Кто подвигается на такое добро, без посулов религиозных наград и блаженства - тот заново начинает мир" (Л. Т. Из предисловия к "Всемирной истории добра в рассказах и преданиях").
                "Прежние атеисты, чтобы обосновать свою позицию, убивали себя или других, как у Достоевского или Камю. Этой "пробой" они хотели соперничать с Богом и доказать свою власть над судьбой - дескать, "право имеют". Но неумолимо настигало их возмездие: ибо что делается с душой, погубившей душу, какие муки она себе причиняет, - не надо другого ада!
                Мы говорим: совершите добрый поступок без причин и без цели, без близкого расчета и дальнего умысла, без выгоды и без надежды - и вы подлинно начнете новое: добро засветится из себя, и мир преобразится, выпустив свет из средоточия тьмы. А сколько простых людей, ничего не ведающих о Боге, совершают добро ежедневно, ежечасно. Вот свет земли, не знающий, что он свет, - ибо кто знает, упраздняет знаемое.
                У Бога, как считается в богословии, есть два главных атрибута: всемогущество и всеблагость. . . До сих пор атеизм опирался лишь на один атрибут, отнятый у Бога и присвоенный человеку - всемогущество. И вот мир стонет от могучих людей, объявивших войну природе и друг другу. Нет уж, пусть могущество останется за Богом. Мы выбираем всеблагость, и пусть она пребывает в немощи. . . Атеизм вступает в новую стадию: добротолюбие без сил и притязаний. Атеизм как система господства и даже господствующего, насильственного "добра" себя изжил и оказался еще более враждебным человеку, чем все предыдущие религии. Человек, взяв себе от Бога могущество, только и смог что понастроить концлагерей и систем для собственного порабощения.
                И вот кончается атеизм Силы - начинается атеизм Добра. Человек не приобретает прав Бога - казнить или миловать, карать или прощать. Человек приобретает только милосердие Божие - всегда прощать, всегда миловать. Он отказывается от наследия власти и приобретает лишь наследие милости. В этом единственное утешение и надежда: быть добрым до потери могущества. В этом и только в этом Сын превосходит Отца. Он не Бог, и в службе Сатаны не нуждается. Возьмем у Отца его милость и оставим Отцу его власть. . .
                Возвращая билет в загробное царство, человек оставляет себе единственную привилегию и императив: быть воистину ближним ближнему свому. В добре отдельный человек становится человечеством - в нем все, в нем другие. Это и есть зрелость человека - войти в возраст всего человечества. . .
                Кто верит в Бога, тот надеется на спасение. Но есть ценность превыше веры и надежды - любовь. "А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше" (1 Коринф., 13, 13). Исчезнет вера, растает надежда, но любовь, по словам апостола Павла, "никогда не прейдет". А вместе с ней не прейдет и добро, ибо любовь - источник добра.
                . . .Все внешнее человеку: и силы небесные, и власти земные, и собственная плоть. Одно добро - внутреннее человеку. Минута не минует - а добро уже бессмертно, ибо всегда в себе, для себя. Всё - для него, а оно - для себя. Кончаются и гаснут религии, народы, партии, государства - и тогда остается вовек не уничтожимое, в себе самом пребывающее: добротолюбие. Кто нуждается в поддержке, пусть верит в воздаяние, пусть утешается религией спасения. Духовно мужая, он придет к самоценности добра" (Е. Б. "Превыше веры и надежды").

        Близко к доброверию, почти сливаясь с ним, стоит учение  ПОМОЖЕНЧЕСТВА.

        ПОМОЖЕНЦЫ ставят свой задачей помогать всему естественному, происходящему в мире. Горит костер - они бросают в него сухую ветку, чтобы не погасал. Летучее семя с дерева упало на камень - они поднимут его и бросят на рыхлую почву, чтобы проросло. В разгар весны их часто можно видеть около детских площадок, газонов, водостоков, скоплений тающего снега: они прокладывают путь ручейкам, чтобы дело весны спорилось быстрее. Но заниматься этим систематически они считают ненужным и прямо вредным. Только то, что случайно, мимоходом бросается в глаза, только оно должно быть исправлено, в соответствии со своей же мерой, чтобы растущее могло расти, горящее гореть, текущее течь. Совершая же помощь из принципа, легко нарушить естественные процессы и загубить то самое, чему стремишься помочь.

                "Помощь должна рассеиваться в мире с той же щедростью и ненавязчивостью, с какой помогает нам Господь. Если бы Он возводил добро в принцип, мы бы уже давно жили в благополучии, не знали бы зла, но тогда и мир был бы другим - без свободы, без случайности. Ведь подлинное добро, если оно идет от Бога, совершается силой самих вещей, без внешнего вмешательства, без руки, протянутой с небес. . . Будем подражать Господу и помогать добру, не меняя предназначенного хода вещей, не вторгаясь в святую святых Замысла. Помощь - не мощь, а лишь слабое вспоможение, случайное и не обременительное ни для чьей свободы. Будем дилетантами добра" (Н. И. "О случайности добра").

                "Типичным поможенцем является дед Мазай у Некрасова, который помогает зайцам выбраться из разлива, но при этом ничуть не сомневается, что в другое время года на них нужно ходить с ружьем. Поможенцы считают, что такое случайное, "дилетантское" добро глубже являет его свободную сущность, чем его последовательное и целенаправленное осуществление, которое чаще всего превращается в систему насильственного добра. /. . ./
                Поможенцы редко предлагают свою помощь - но еще реже они ждут, когда их просят о помощи. Их совесть как будто спит - но мгновенно пробуждается, едва они почувствуют чью-то ближайшую нужду, тяготу, незащищенность. Они не заготовляют заранее никаких средств помощи, не запасают излишков, не создают фондов, но они и не откладывают своего участия до того момента, когда их открыто призовут на помощь. Они развивают в себе интуитивное понимание чужой беспомощности и готовы импульсивно откликнуться на нее. В трудные моменты нашей жизни они появляются неведомо откуда, а потом бесследно растворяются в общем потоке жизни. Мы мало знаем о том, что движет этими людьми" (Л. А. "О нравственном дилетантизме").

        Поможенцев иногда называют "ДОБРОТеИНЦАМИ", поскольку они исходят из евангельского предписания, что все доброе должно делаться втайне - не только от других, но и от себя, чтобы левая рука не знала, что делает правая, подающая милостыню.

                "Открытое добро возбуждает гордыню и оборачивается чуждой силой для тех, кому делается: ибо не могут противиться выраженной воле, хотя бы и доброй. Поэтому в самом добром поступке пусть останется возможность его отклонить, на него не откликнуться. Милость должна быть поставлена в ряд естественных явлений, которое мы принимаем лишь по собственной воле - но можем и пройти мимо, как мимо тайного знака, почему-либо не замеченного. Явное и направленное добро побуждает либо принять его, либо отклонить с чувством стеснения, которое не всякая душа готова вытерпеть - и вот попадает в нравственную кабалу" (Н. Л. ". . .Он втайне милости творит").

        Когда умер В. Т., один из самых активных поможенцев, некоторые говорили: " как жалко, что такой добрый человек не успел принять православия", другие - "жаль, что он не был баптистом". Ю. К. ответил им: "если вы жалеете, что он не был с вами, то почему вы не были с ним?" (из книги "Крошечные жития" - собрания рассказов о доброверцах).