Н.Решер

ВЗЛЕТ И ПАДЕНИЕ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ^[1]

I. ИДЕИ, ВДОХНОВЛЯЮЩИЕ АНГЛО-АМЕРИКАНСКУЮ ФИЛОСОФИЮ

Англо-американская аналитическая философия представляет собой не столько философскую позицию, сколько подход к проблемам, своеобразную идеологию того, как необходимо действовать в области, подлежащей исследованию. На этом основании базируется путь решения философских вопросов и предвидения результатов этой практики.

Возможно, наиболее плодотворный путь к пониманию природы аналитической философии как особой доктрины, связан с рассмотрением отдельных положений и теорий, которые послужили источником ее развития. Целая серия различных работ оказала особое влияние на формирование аналитического подхода. Основные моменты этого процесса таковы.

РАССЕЛ О НЕСУЩЕСТВУЮЩЕМ. В своей классической работе «О логике денотации» (1905) Бертран Рассел подчеркивал, что существует фундаментальная ошибка — размышлять над онтологией несуществующих объектов, как это, например, делал Мейнонг. Рассел настаивал на том, что «нынешний король Франции» — вовсе не является несуществующим объектом определенного вида, а, скорее всего, просто имеется выражение «нынешний король Франции», функция которого в пропозициональных контекстах — указание на путь, приводящий к заключениям, что все предикативные высказывания типа «нынешний король Франции лыс» — ложны. Предположение о том, что здесь мы имеем дело с объектом достаточно необычного вида, есть лингвистическая (скорее, чем оптическая) иллюзия.

ДЖ. Э. МУР О ДОБРЕ. Размышления Мура о значении «добра» привели к выводу, что добро — это идея, которая должна пониматься в своих собственных терминах, что значение этого термина не может быть сведено к формуле-определению вида «добро — это то, что способствует счастью, приводит к еще большему добру или подобное этому, так как прояснение добра определением обречено на провал». Философские поиски (возвращаясь к Сократу) определения природы добра — это заблуждение. Конечно, это мнение не есть еще полное поражение поисков того, что есть добро, так как мы должны различать определение и объяснение добра, то есть характеристики, составляющие добро и делающие добро. Последнее из двух названных — решаемая проблема: дружба, наслаждение и так далее. Терпя неудачу из-за сильного увлечения лингвистическими свойствами, философы безрезультатно обращают внимание совсем не на ту проблему. Мур видел этот результат как внутренне присущий «парадоксу анализа», содержащийся в дилемме, что такой анализ просто или вновь утверждает (что в данном случае бесполезно) или делает ложное заявление (что в данном случае некорректно).

Попытки философов обеспечить анализ определениями, таким образом, очень часто (а возможно, и всегда) приводят к ошибкам, когда пренебрегают внимательным отношением к соответствующему использованию языка.

АЛЬБЕРТ ЭЙНШТЕЙН О ПРОСТРАНСТВЕ-ВРЕМЕНИ. Несомненно, что философский аспект специальной теории относительности Эйнштейна также способствовал становлению аналитической философии. Тезис о том, что никакой сигнал не может двигаться быстрее, чем со скоростью света, тем самым утверждал, что не может быть способа воплощения абсолютной одновременности. А без одновременности, по Эйнштейну, классический мысленный эксперимент измерения «движением по световому лучу» означает, что мы приближаемся к допущению процессов физического перемещения (таких, как движение светового луча) в установленных детерминированных эписте-мологических отношениях. Это приводит к мысли, что пространство-время — не физическое «вместилище» с определенным размером и структурой, а просто структурное свойство природных явлений. Последнее, в свою очередь, идет вразрез с точкой зрения, что традиционная наука и философия неправильно понимали природу таких основных понятий, как пространство и время, и, что соответствующий им концептуально научный анализ может фундаментально исправить это недопонимание.

ВИТГЕНШТЕЙН (РАННИЙ) О ЛОГИЧЕСКОЙ ФОРМЕ. Основная цель «Трактата» Витгенштейна — определить природу фактических требований к вопросам существования. В «Трактате» говорится, что фактические утверждения на самом деле имеют формат (логическую форму), который может быть представлен (продемонстрирован, проиллюстрирован), но не объяснен (закреплен путем определения в некоторой описательной формуле). Как считает Витгенштейн, философы ошибочно думали, что они могут объяснить логические свойства утверждений об исходных границах мира. На самом деле в таких случаях мы можем лишь показать, а не сказать, «о чем нельзя говорить, о том следует молчать».

Ф. П. РАМСЕЙ ОБ ИСТИНЕ. Философы думали, что они могут объяснить природу истины. Но рациональный анализ вещей показывает, что никакое определение здесь невозможно. Все, что мы можем сделать, это только показать, как работает истина, через «очень информативное» сообщение, которое может быть выражено как «р» истинно, если и только если р». Преследовать цель объяснительного «значения истины» (как способа соотношения с фактом, соответствия, согласованности и т. д.) означает гнаться за призраком. Требовать истинности некоторего утверждения — это не более, чем утверждать само это утверждение. Логически грамотный анализ показывает, что определение чего-либо посредством «вторичного утверждения» просто невозможно. Традиционные философские теории истины (соответствия, соотношения и т. д.) выращивают ложное дерево. С этой точки зрения никакое результативное теоретизирование невозможно.

ВИТГЕНШТЕЙН (ПОЗДНИЙ) О «ЗНАЧЕНИИ». Философы стре-мились снабжать определениями основные понятия, связанные с философией. Но, согласно Витгенштейну, это занятие было обречено на провал. Явления, обсуждаемые в философской концептуальной сфере, просто слишком сложные и неоднородные, для того чтобы быть связанными в некоторой определительной сети. Рассмотрим понятие «игры». В играх нет унификации (необходимой) общности. Все, что мы имеем, это ряд семейного сходства среди различных игр. Никакие определения здесь невозможны, никакое философское теоретизирование не приносит результатов. Мы должны освободить философов из плена «Прокрустова ложа» теорий значения Это ошибка -видеть знание как особый продукт («факты, которые мы соответствующе признаем именно как таковые»). Скорее знать нечто - означает обращаться определенным образом (именно использовать это в собственном мышлении и быть готовым убедить других в этом).

ДЖ. ОСТИН О ЗНАНИИ. Стремиться распознать и точно определить «природу знания» является ошибкой. Идея знания — это не источник формирования понятий с помощью умозрительной нити некоторого рода тождества. Еще раз, знание — это не столько теоретическое требование, сколько практическое обстоятельство. Заявлять, что «Я знаю "р"», означает сделать сообщение, заключающее в себе обязательство: «Вы можете положиться на меня, ссылаться на мое слово, рассчитывать на мою способность делать «добро». (Следовательно, «Я знаю, но, возможно, неправ» - просто абсурдное заявление). Философия не проливает свет ни на что и не объясняет ничего — просто описывает реальность, используя все богатство предполагаемого языка. Эти учения и многие другие, подобные им, вырабатывают философские модели, к которым стремятся философы аналитической традиции, формулирующие видение своего собственного пути[2].

II. ВЗГЛЯДЫ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ КАК ДОКТРИНЫ

Аналитический характер философских исследований, запечатленных в различных учениях, представленных в предыдущем разделе, был соответственно воспринят сторонниками аналитического движения как выражение цели, как подтверждение серии «доктринальных» уроков относительно концепции понимания природы философии.

1. МАГИЯ ЯЗЫКА. Философские положения и теории вообще отражают недоразумения и непонимания, возникающие из лингвистических трудностей. Фактически, чистые философские теории (доктрины) очень часто и, возможно, даже обычно, основываются на недостаточном внимании к лингвистическим свойствам и тонкостям. Даже если речь идет о простом слове (знание, истина или что-нибудь в этом роде), невозможно в принципе придать этому слову адекватную расширенную философскую интерпретацию.

2. ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ КАК БОЛЕУТОЛЯЮЩЕЕ СРЕДСТВО. Страдание от философской растерянности и замешательство могут быть заменены логико-лингвистическим анализом. Обращение к логическим и лингвистическим реальностям решает или просто снимает наши философские проблемы.

3. СВЕДЕНИЕ К НАУЧНЫМ ОСТАТКАМ После того как логико-лингвистические недоразумения были удалены из области философского беспокойства и неверные философские представления рассеялись, все оставшиеся проблемы являются научными (формально или фактически в основном) по своей природе. Поэтому даже если там, где соответствующий анализ не снимает философской проблемы, такой анализ сводит ее к остатку, который может и будет решен научными методами.

4. ПРИОРИТЕТ НАУКИ. В конечном счете, единственно важное знание, которое мы можем иметь (в обоих смыслах этого термина, как значимое и как заслуживающее познания знание), это научное знание или формальное (логическое, лингвистическое, математическое), или фактуальное (то есть связанное с некоторыми естественными и социальными науками).

5. ГДЕ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ ФИЛОСОФСКОЕ ТЕОРЕТИЗИРОВАНИЕ. В итоге никакой специальной самостоятельной миссии у философии как таковой не осталось. Традиционное философское теоретизирование подошло к концу как специальное особое познавательное занятие. Это ошибка - понимать философию как учение, как часть познавательного исследования и теоретизирования. Поворот к анализу приводит философию, как прежде до этого она вообще понималась и практиковалась, к смертельному концу. Традиционная философия основывалась на непонимании, ее проблемы или будут решаться посредством соответствующего анализа, или будут трансформированы к вопросам, которые принадлежат соответственно к формальным или фактическим наукам. Все эти устаревшие философские диспуты могут быть прекращены в свете аналитического прояснения соответствующих результатов.

Так как идеологи аналитической школы видят происходящие в философии процессы единственным подходящим образом действия в философствовании, остается анализ, выражающийся в исключении (путем снятия или решения) традиционных проблем как таковых. Аналитическая задача — широко использовать логико-лингвистический аппарат для снятия масок с философских вопросов как недоразумений или как умозрительных (чаще, чем зрительных) иллюзий, рассматривая только то, что действительно является научными проблемами. Языковой анализ приводит к решению философских проблем путем исключения их как таковых. Аналитики, следовательно, как правило, видят себя самих в качестве иконоборцев, использующих новую методологию — логико-лингвистический анализ — для трансформации нашего понимания философских вопросов в сторону объяснения неизменности их лингвистического недопонимания или превращения их в фактические научные, обличенные в различные проблемные маски. Таким образом, аналитическая философия наблюдала за рождением нового дня в философии.

Как это часто бывает в случае с философскими доктринами, их перспектива и учение становятся наиболее ясными в сравнении с точками зрения и доктринами им противоположными. В этой связи поучительно заметить, что аналитическое движение видело своими принципиальными оппонентами следующих.

1. СИСТЕМОСОЗИДАТЕЛИ. Те философы, которые защищали всеохватывающие теории и системы, те, которые были больше озабочены творением широких картин больше, чем созданием существенно более мелких, зато детальных представлений, те, которые требовали глобальности, а не локальности объяснений.

2. ФИЛОСОФСКИЕ СТОРОННИКИ АВТОНОМИИ. Те, кто видит философию как серьезное познавательное занятие, отличное от и, возможно, даже сравнимое с другими (формальными или содержательными) науками — кто считает философские вопросы достаточно независимыми от научных проблем в том смысле, что они наделяют философию способностью распространять важную информацию дополнительно к теориям науки. Те, кто считает, что философия скорее содержит существенную информацию, чем является концептуально-прояснительным занятием.

3. ПОЧИТАТЕЛИ ИСТОРИИ. Те, кто думает, что сочинения великих философов прошлого выражают их значительные способности проникновения в суть вещей; те, кто видят настоящее только в связи с прошлым, в то время как настоящее представляет собой новый виток, который делает все философствование, направленное на открытие «истинного метода», устарелым и бесполезным (за исключением некоторых случайных предвосхищений аналитического метода).

4. СЕНТИМЕНТАЛИСТЫ. Те традиционные гуманисты, которые предпочитают познавательной полезности и власти доказательства, чувство, переживание, традицию, то есть, все, находящееся за пределами области специфически понятийного и доступного наблюдению. Те, кто наделяют особой значимостью аффективную сторону человеческой практики, а объективному безличностному наблюдению отводят место согласования (и, возможно, даже второстепенное место) в ряду философской значимости и важности.

5. НАЗИДАТЕЛИ. Те, кто думают, что важнейшая задача философии — иметь дело с тем, что касается мудрости (то есть, например, с вопросом «Как жить?»), как имеющим не меньшее значение, чем вопросы познания (то есть вопрос «Что думать?»).

То, что аналитики надеялись довести до конца, было epaterlesprofesseurs[3], нанести поражение запутанным старомыслящим профессорам философии, которые считали себя опекунами явно гуманистической традиции. Разрабатывая средства формальных наук (логических и лингвистических), аналитики видели себя самих попавшими в руки трезво мыслящих ученых, одержавших уверенную и полную победу в их вечной борьбе с гуманитариями (практикующими чистые Geisteswissenschaften[4]). Аналитическая философия, таким образом,склонилась к позитивистскому направлению, которое считает знание единственным законным представителем интеллектуальной культуры. Как видит большинство сторонников этого движения, задача настоящего — перейти в постфилософскую эру, которая далека от традиционного представления о философствовании, и, наконец, привести философию на «безопасную скоростную дорогу науки».

3. УДАРЫ ПО АНАЛИТИЧЕСКОМУ ВИДЕНИЮ

Основные кирпичи в фундаменте программы аналитического «движения» были положены философами первой трети столетия (Рассел, Мур, Витгенштейн, Рамсей). Задача их последователей во второй трети столетия выражалась в развитии взглядов своих «учителей» и создании целостной программы этого направления. Назвать некоторых ученых среди многих, сделавших вклад в это движение, просто (Райл, Остин, Урмсон, Стросон, Куайн, К. И. Льюис, Франке-на, Чизолм). Но это только вершина видимой части айсберга. Движение стало слишком популярным, чтобы составить какой-нибудь компактный перечень его участников, которых на самом деле легион, и оно также стало перемешиваться с логическим позитивизмом и эпистемологией науки[5].

Но по мере того, как программа развивалась, с внесением ясности обозначилась суть некоторых моментов, а это нанесло резкие удары по основным точкам зрения доктрины, которые-то и обеспечивали аналитическую философию оригинальной движущей силой.

1. НЕОПРЕДЕЛЕННОСТЬ ОСНОВНЫХ ИДЕЙ В КОНТЕКСТЕ САМОЙ АНАЛИТИЧЕСКОЙ ФИЛОСОФИИ.

В работах Поппера, Гемпеля, Куайна и Дэвидсона широко объясняется невозможность достижения ясных отличий в таких аналитических фундаментальных противоположностях как наука-ненаука; аналитическое-синтетическое; формальное-фактуальное; осмысленное-бессмысленное. В самом деле, даже такие фундаментальные понятия, как «философия», «язык», «значение» и родственные им, препятствуют всем попыткам объяснения того, что же это есть на самом деле, и растворяются в «свободные группы», «группы семейного сходства», «по существу свободные понятия» и тому подобное. Тем самым рефе-ренциальные термины, на которые философские аналитики предлагали ссылаться в своей работе, оказались ускользнувшими из их крепкой хватки, растворившись в прозрачном воздухе. Так, например,

2. ЗАПУТАННОСТЬ ЗНАНИЯ. Даже если мы не можем дать четкую спецификацию природы знания, мы, конечно, будем надеяться и ждать достижения некоторого аналитического разъяснения условий употребления суждения типа «X знает, что р». Однако это многообещающее предложение также старо, как и утверждение в диалоге Платона «Теэтет» формулы «х знает, что р, если и только если х верит, что р истинно и х верит, что имеет большие основания верить в истинность р».

Но, как показало широкое обсуждение контрпримеров Рассела-Гетье данной формулировке, все возможные попытки дать спецификацию таких условий быстро терпят неудачу. Все больше и больше эпициклов запутанности должно быть вовлечено в анализ, который именно в силу этого никогда не принесет результатов.

3. ДРОБЛЕНИЕ ЛОГИКИ. Быстрое увеличение количества логических систем было другим камнем преткновения. Разнообразие логических инструментов и различие способов их функционирования порождает соответствующее различие лингвистических систем. Диапазон выбора соответственно не позволяет больше говорить о единственном варианте анализа, подходящего для какого-нибудь понятия или утверждения. Запутанность, которую Витгенштейн связывал с философскими понятиями, имеет место также и в философском анализе. Разнообразие инструментов дает разнообразие результатов. Анализ не производит указателей какой-то одной фиксированной понятийной дороги. В сущности, оказывается столько же вариантов анализа, сколько существует аналитиков. Как в таком случае, мы можем надеяться достигнуть единственного в своем роде «правильного» логико-лингвистического анализа, когда существует много различных логико-лингвистических систем?

4. НЕПОКОРНОСТЬ ЗНАНИЯ. Скоро стало ясно, что никакая степень прояснения (анализа) значения языка не может свести проблемы правильное-неправильное; обоснованное-необоснованное; важное-неважное к тому, что просто является фактически-научными проблемами. Попытки проанализировать ценность понятий — будь даже одни из них успешнее других — просто не связаны с существенными проблемами, которые принадлежат к этой области[6]. Особенно мы противостоим —

5. НЕСОСТОЯТЕЛЬНОСТИ МЕТА-ЭТИКИ. Философский анализ сам по себе подчеркивает и расширяет пропасть между тем, что существует и что должно быть (между фактами и ценностями). Но любой мета-этический анализ нашего рассуждения о морали (например, правильно-неправильно; хорошо-плохо; честно-бесчестно) описывает примеры использования этики. И это не ведет нас ни к какому решению существенных этических вопросов. Но, в конце концов, что действительно интересует нас здесь, это то, что является правильным само по себе, а не то, что люди называют правильным. Аналитическая мета-этика исключительно сосредоточена на объяснении употребления и оставляет нас перед жестоким выбором между нашими этическими предпочтениями лишь как перед второстепенным вопросом.

Исторический курс развития аналитической философии в рамках того, как она сама себя оценивает, соответственно преподносит целую серию горьких уроков для сторонников этой программы:

1. АНАЛИТИЧЕСКАЯ ЯСНОСТЬ ПОРОЖДАЕТ ЗАПУТАННОСТЬ Когда мы анализируем проблемы, ситуация не упрощается (не разрешается). Проблемы, рассматриваемые очень подробно, оказываются более сложными и разнообразными, чем мы подозревали. Анализ не аннулирует и не разрешает проблемы, а делает их более сложными и утонченными. Это не приводит к необходимости дробления и размножения. Мы, таким образом, встречаем —

2. СОХРАНЕНИЕ ПРОБЛЕМ. Старые проблемы не решаются аналитиками и не сводятся к улаживаемым научным вопросам. Они переживают аналитический процесс, изменяясь, приобретая более тонкую, изощренную форму. Они просто принимают пересмотренный — как бы запутанный до некоторой степени — облик. Эти примеры приспособления, подобно хамелеону, к условиям нового понятийного окружения.

3. ГИБКОСТЬ И ПОДАТЛИВОСТЬ ЯЗЫКА. Изменчивость наших лингвистических источников устраняет перспективу любого единственного, уникального, универсального «анализа». Аналитический процесс не может дать однообразия в решении проблем. Многообразие аналитических альтернатив является как бы частью проблемы, решением которой и занята философия. Анализ — это не королевская дорога для решения философских проблем.

4. ГЛУБОКОЕ НЕСХОДСТВО С НАУКОЙ. В естественной науке влияние эксперимента на теории препятствует росту распространения альтернатив путем их элиминации. Наблюдения, которые мы делаем в экспериментах, разрешают конфликты в пользу некоторых альтернатив. В случае философских проблем, по контрасту, анализ просто выдвигает на первый план и поддерживает разногласия и не решает (снимает или видоизменяет) проблем.

Конечный результат подобных соображений таков, что логико-лингвистический анализ, далекий от способа разрешения проблем, как бы сооружает телескоп, который показывает неизбежные сложности в увеличенном виде. Чем дальше программа развивается и распространяется, тем меньше доказательства она предоставляет доктринам, которые, как предполагалось, она должна обосновывать. Искомые вопросы не снимаются или решаются, а, напротив, вновь появляются в более утонченных, запутанных и едва уловимых формах. Анализ просто показывает свою неспособность в снятии проблем и решении вопросов в философии.

Таким образом, то, что аналитическая философия ни на что не способна, доказывается не внешней критикой, источник этого находится в ней самой. Аналитическая программа, как настаивают ее сторонники, идет впереди других, со все возрастающей самоотверженностью и энергией она погружена в море находок, а это, в свою очередь, делает первоначально взятые программные обязательства смешными.

4. СМЕРТЬ И ВИДОИЗМЕНЕНИЕ

Как это часто бывает в истории философии, программная мечта не осуществляется, но не под напором внешней критики, а совсем наоборот, из-за своих противоречий, которые становятся явными благодаря их внутреннему развитию. Аналитическая философия не умерла от старости, а была низвержена в самом расцвете сил. И это не дело рук ее противников; ее кончина была подготовлена ею самой — в действительности программа совершила самоубийство.

Конечно, в любом случае, результат был бы таким же. Размышляя в 1990 году о своем раннем представлении об аналитической философии, Ричард Рорти пишет: «Дискуссии, которые я проводил с такой искренностью в 1965 г., уже смотрелись эксцентричными в 1975. Но сейчас (1990) они кажутся просто старомодными»[7]. И Уильям Вильямс пишет отчасти презрительно о «лингвистическом анализе», который сейчас — просто «философский стиль прошлого»[8]. Философы 90-х годов готовы предать аналитическую философию историческим книгам и двинуться в поисках своего философского вдохновения куда-нибудь, но не в логику и язык, а в историю, в математику исчислений и компьютеров, в искусственный интеллект, в литературу, в восточный мистицизм.

Что это означает для философии в целом: то, что аналитическая философия постепенно исчезает с англо-американской сцены, где только еще вчера играла ведущую роль? Означает ли это возвращение к статус-кво по отношению к практике как обычно, к вещам таким, какими они были раньше?

Ничего подобного! Аналитической философией сделан большой вклад и оставлено большое наследство.

В действительности аналитическая философия имеет два совершенно разных аспекта. С одной стороны, ее доктринальная часть — ее идеологическая версия пост-философской эры предполагает или аннулирование, или сведение к эмпирической фактуальности традиционных философских проблем. Эта идеология сводится к таким процедурным предписаниям, как: будь в стороне от традиционного философствования; употребляй языковой анализ для сведения философских проблем к научному ядру до такой степени, пока анализ просто не аннулирует их вообще, используй их для придания четкого выражения и доказательства своего мнения так неоспоримо и ясно, как требуют того обстоятельства. Все эти попытки потерпели неудачу.

Но аналитический проект имеет и другой аспект. Отдельно от доктрины там был также и метод, техника, modusoperandi[9]. Это связано с методологическим аспектом программы, который состоит из таких процедурных предписаний, как: старайся внести четкость и ясность в свою философскую работу; не увлекайся туманными идеями и неправомерными предложениями, а старайся представлять свои философские идеи такими ясными и определенными, как только возможно; развивай и улучшай аппарат логико-лингвистического анализа и потом с наибольшей пользой употребляй его для придания доказательности своей точке зрения с такой максимальной ясностью, какой требуют обстоятельства.

Таким образом: 1. эту методологическую, или процедурную, сторону аналитической философии надо рассматривать независимо от ее идеологической, или доктринальной, стороны, и 2. ее влияние очень распространено и действует всюду в философской сфере. В этом смысле аналитическая философия внесла неоценимый вклад в философию, будучи широко распространенной в аглоязычном мире, да и за его пределами. Причиной этому является методологическая часть, которая имела свою собственную жизнь, отличную от доктринальной, идеологической. И хотя аналитическая философия не оказала продолжительного влияния на основные типы философских представлений, она имела огромное влияние на способ, с помощью которого философы (по крайней мере, многие из них) выполняют свою работу. Настойчивое требование аналитической философии относительно концептуальной ясности и доказательной убедительности и те процессы, с помощью которых это достигается, очень живые и активные факторы на современной философской сцене. Как доктрина, аналитическая философия пришла к смертельному концу, к банкротству. Но как методологический источник, она показала себя чрезвычайно плодотворной и продуктивной, и ее благотворное влияние можно почув-ствовагь в любой сфере современной философии.

Подобно логическому эмпиризму (или позитивизму), умершему в период между двумя войнами, и оставившему в своем кильватере чрезвычайно плодотворную область — историю и философию науки, крушение аналитической философии оставило в своем кильватере наследство логико-лингвистической утонченности, которая изменила метод работы многих современных ученых не только в философии, но и в лингвистических, исторических и др. исследованиях. Оба эти философских направления — и логический позитивизм, и аналитическое движение - испытали радость (или горечь) очень похожей судьбы. В обоих случаях мы наблюдаем картину позитивистской идеологической программы, сопровождающуюся все еще продолжающейся живучестью необычайно продуктивного методологического наследия.

В этом смысле интересно представить будущее. Насколько ситуация аналитической философии и логического эмпиризма может быть увидена как парадигма для новых попыток «точного философствования», настолько это может предсказать судьбу, которая ожидает теперешние модные программы «научной философии» (основанные на идеях искусственного интеллекта, компьютерной теории и подобных). Здесь мы также можем, вероятно, ожидать аналогичного направления развития, с такими же «ходами» полного исчезновения со сцены док-тринальных (идеологических) концепций, оставляющего, тем не менее, в руках философов определенные методологические инструменты и интеллектуальные источники, а это означает постоянное обогащение дисциплины.