О.Столярова

Социальный конструктивизм: онтологический поворот

Вестник МГУ. Сер. «Философия». 2003. № 3

Один из специфических признаков, характеризующих “постсовременную” философскую и культурную ситуацию, выражен метафорой “смерть субъекта”. В сегодняшних гуманитарных дискуссиях большое внимание уделяется факту “децентрирования” философии, которая последние несколько веков была сосредоточена на человеческом полюсе субъект-объектной дихотомии, основополагающей для эпохи модерн. Конечно, расшатывание позиций новоевропейского субъекта затрагивает не только философию. Например, В.С. Степин указывает[1] на формирование особого, “постнеклассического”, типа научного познания, объекты которого отличает прежде всего неустранимость “человеческого фактора”. Здесь речь не идет о прочтении природы в терминах культуры; напротив, имеется в виду принципиально иная перспектива, подразумевающая, подчеркивает Степин, включенность человека как составного компонента в “соразмерный” ему целостный мировой процесс. Такое со-творчество человека и природы, которое становится предметом все более пристального внимания науки, в свою очередь, позволяет говорить о смерти субъекта “старого образца”, чьи характеристики были сформулированы “от противного” -- за счет жесткого противопоставления не-человеческому миру.

 Понятно, что для гуманитарных наук последствия этого поворота весьма серьезны, ведь науки о духе основываются на идее дисциплинарной чистоты в отношении объектов материи и сознания. Однако, “дисциплинарный раскол универсума” уже не вполне отвечает ситуации, когда все большее значение для научной практики и познания получает анализ объектов смешанного типа, в которых органические, неорганические и социальные акторы взаимно определяют друг друга[2]. В данной связи показателен еще один специфичный для философии XX в и все усиливающийся призыв “к вещам”. Он выражает заинтересованность в онтологии, обращение к “докантовским способам мышления” (прибегая к словам Уайтхеда), когда философия, тесно связанная с естественной наукой, спрашивала не столько о том, как субъект познает мир, сколько о том, как этот мир (и, в частности, субъективность как один из его ингредиентов) устроен. Было бы неверно трактовать апелляцию “к вещам” в духе возврата к “наивному объективизму” или физикалистскому редукционизму. Новизну “постсовременных” стратегий следует, видимо, искать именно в переосмыслении понятия “объект” (“вещь”), который наделяется “человекоразмерными” свойствами, такими как многопрофильность, открытость, нестабильность, историзм[3]. “Взаимообмен” природы и культуры, наблюдаемый в двустороннем процессе “гуманизации” естественнонаучного и “натурализации” гуманитарного знания[4], стирает ранее устойчивые границы между миром и человеком и образует иную (ее иногда обозначают термином “реляционная”) онтологическую модель, которую социология конца XX в назвала коллективным экспериментом,  подчеркнув ее коэволюционный характер. 

Существует точка зрения, высказанная, в частности, Р.С. Карпинской, И.К. Лисеевым, А.П. Огурцовым[5], что «смешанные» концепции, а именно, такие, в которых «четко просматриваются переходы от философских размышлений о природе к обобщающим суждениям о природе человека и наоборот»[6] возникают, по-преимуществу, в естественных науках (упоминаются синергетика, социобиология, биополитика и др.), тогда как гуманитарные дисциплины остаются пока больше привержены субъективистской перспективе[7]. Авторы вводят понятие «биоцентризм»[8], выражающее тенденцию объединения естественнонаучной и гуманитарной «культур», точкой пересечения которых выступает синтезирующая категория жизни. В то время как здесь речь идет, главным образом, о естественнонаучных стратегиях, (и само понятие «биоцентризм» имеет натуралистический оттенок) мне представляется не менее интересным «встречное» движение, которое происходит со стороны гуманитарного знания и осмысливается, скорее, в терминах последнего. Так, в рамках философии и социологии науки складываются собственные модели «смешанной» реальности, для описания которых прибегают, в частности, к понятию «коллектив»[9]. 

Далее я остановлюсь на формировании модели коллектива, потеснившей в последние годы субъектцентристские концепции в философии и социологии науки.

Философия науки -- область, которая в силу своей специфики, может быть, упорнее всех прочих сопротивлялась (и сопротивляется) постмодернизму. Полемика сторонников «объективной» науки с «релятивистами», за свою остроту получившая название «научных войн»[10], свидетельствует о достаточно жесткой конфронтации между классическими моделями научной рациональности, ориентированными на «всеобщие и необходимые» компоненты знания, и «антисциентизмом» «постсовременных» исследователей, настаивающих на изменчивости и относительности научных истин. Постмодернизм предпочитает говорить о «науке как практике»[11], чье осмысление предполагает сотрудничество социологии, истории, антропологии, этнографии и т.п. -- многообразие стратегий отвечает многообразию ситуаций культуры, в которых разворачиваются и к которым приравниваются познавательные ситуации. На междисциплинарный характер постмодернистских подходов указывает также менее определенный термин «исследования науки» (science studies), который подчеркивает, что анализ научного познания больше не является делом только философии. Заинтересованность в практике направляет внимание постмодернизма на взаимодействие субъекта с вещами, на материальные условия познания и аппарат производства знания, что во множестве случаев не позволяет провести четкую грань между собственно наукой и ее технологическими условиями/приложениями. Поэтому уточню то, что я в более общем смысле обозначила как философию науки. Предмет моего интереса в данном случае -- это, скорее, междисциплинарная, область «исследований науки и технологии» (science and technology studies)[12], или «исследований технонауки» (этот термин также часто употребляется, чтобы снять водораздел по линии наука-технология[13]).

Итак, меня интересуют изменения, происходящие на рубеже веков в STS, которые я рассматриваю как попытки отказаться от субъективистски ориентированных концепций в пользу постсовременной модели коллектива. Это выражается в переосмыслении идеи “социального конструирования реальности” с позиции так называемых “симметрических подходов”, на которых ниже я остановлюсь подробнее.   

STS часто отождествляют с социальным конструктивизмом[14], выступившим с критикой «классической» (направленной на анализ когнитивных процедур), философии науки еще около трех десятилетий назад. Суть требований социального конструктивизма лежит в экстерналистском прочтении (научного) познания, что означает выведение процесса и результатов науки не из имманентных ей закономерностей (позиция интернализма), а из «внешних» (социальных) сил и данных. Полемика с интернализмом была движением прагматизации и релятивизации научной рациональности, которая признавалась ситуативной -- исторически изменчивой, зависимой от социальных условий и форм практики.

Один из наиболее известных образцов социального конструктивизма конца 1970-х гг -- книга Б.Латура и С. Вулгара «Жизнь лаборатории: социальная конструкция научных фактов»[15], где авторы, применяя микросоциологический анализ, доказывают, что открытый учеными новый научный факт, тиреотропин-рилизинг-гормон, -- социальный конструкт, т.е. создан практикой и взаимодействием ученых и не имеет самостоятельного значения вне этой деятельности. Другой известный пример социального конструктивизма -- книга Э.Пикеринга «Конструируя кварки: социологическая история физики элементарных частиц»[16]. Здесь автор защищает сходную мысль о том, что кварк как научный факт -- ситуативен, т.е. определен социо-культурным контекстом. Будь этот контекст иным, мы получили бы другую (но это не значит «неправильную»!) физику.

Не останавливаясь более на примерах[17], отмечу общую интенцию этих и подобных работ: будучи критикой устойчивых компонентнов познания, отрицанием надиндивидуальной субъективности классической рациональности, они видели в себе альтернативу проекту модерн, преодоление его установок в постсовременых концепциях. Об этом заявляли не только сами социальные конструктивисты, но и многие их оппоненты. Однако, вскоре социальный конструктивизм попал под огонь собственной внутренней критики: выяснилось, что, несмотря на весь реформаторский пафос, говорить о разрыве с традиционными установками довольно проблематично. Рассмотрим схему  социального конструктивизма, предложенную Я.Хакингом[18].

Некий интерпретируемый нами объект X признается социальным конструктом. Это означает, что X не определен (внеположенной) природой вещей; он существует не по необходимости, а за счет социальных событий и факторов, являясь их выражением. Задача социального конструктивизма -- разоблачить обман относительно X, т.е. заместить иллюзорный объект подлинным, извлеченным из общества. Нетрудно понять, что произойдет, если применить эту схему к науке и ее фактам. Окажется, что истины науки (будь то кварки, гормоны или сама объективность) суть не то, что представляется, а выражение социальных обстоятельств.

Возникающая здесь проблема (на что обратили внимание многие авторы) состоит в том, что под вывеской постсовременного дискурса складывается своеобразный вариант фундаментализма, при котором источником объяснения служит коллектив субъектов, общество, диктующее реальности, какой она должна быть. Следовательно, мы имеем дело с объектами в субъективной перспективе; внешний мир остается «вещью в себе», о которой неправомерно спрашивать. Сохраняя за субъектом (за «объективными» социальными структурами) привилегию конструировать реальность, экстернализм продолжает пребывать в рамках «классических» противопоставлений, таких как дихотомия явления и реальности. «Поворот» к вещам, практике, материальному миру вновь оборачивается антиреалистической установкой, когда субъект (в данном случае коллектив субъектов) смотрит на мир сквозь призму категорий культуры. Критика проекта модерн оказывается ни чем иным как «диктатом субъекта» (пусть даже телесного, «укорененного в жизненном мире», практического, общественного и т.п.). «Хотя социальные конструктивисты и греются в лучах солнца, которое они называют постмодернизмом, - пишет Я.Хакинг, - на самом деле они весьма старомодны»[19]

Этим, вероятно, объясняется интеллектуальный дискомфорт, который, по всей видимости, начинают испытывать представители социального конструктивизма. Так, во втором издании (1986) книги Латура и Вулгара «Жизнь лаборатории: социальная конструкция научных фактов» авторы убирают из подзаголовка слово «социальная». В работах последних лет социальных конструктивистов (теперь уже можно сказать бывших, потому что они избегают этого термина) Латура, Пикеринга, Харавэй, Ло и др. видно, как STS пытаются преодолеть недостатки и парадоксы экстернализма, найти решение проблемы.

   Каковы же возможные шаги, которые позволили бы социальному конструктивизму соответствовать установкам проекта посмодерн? Постмодернизм -- скорее, деструктивная и критическая ментальность, чем исследовательская парадигма, что затрудняет выявление его структурных и стратегических принципов. Тем не менее можно отметить как минимум два требования постмодернистской программы, актуальных для STS: а) обратиться к “вещам”, материи, телесности и б) уйти от старой дихотомии явления и реальности, имплицитно содержащей в себе тот или иной вид фундаментализма. 

Первое требование находит выражение в призывах «дать вещам высказаться»: вещи имеют право голоса и должны быть услышаны[20], - говорит, например, Д.Айди, феноменолог технологии, в последние годы присоединившийся к STS. Второе -- в постулировании того, что получает название симметрий[21]: «вещи» признаются одновременно и реальными, и социальными конструктами. Если «классика» стоит перед дилеммой: считать нечто созданным (конструированным) и отказать ему в объективности (реальности) или считать нечто объективно существующим, тем самым отрицая его включенность в коллективную историю, то STS видят выход в следующем: рассматривать любой факт как гетерогенное событие -- уникальную комбинацию “усилий” “субъекта” и “вещи”, где пассивные и активные элементы a priori не заданы. Взаимодействия (человеческих и не-человеческих) агентов образуют события, которые, соответственно, не могут быть сведены только к социальным или естественным причинам. Акцент переносится с экстремальных сущностей на точку их пересечения, на пограничные ситуации “встречи” природы и культуры, а эпистемология симметрично дополняется онтологией, заинтересованой в том, каков мир в действительности.

В реалистической версии социального конструктивизма объекты («вещи») трактуются как “действующие лица”: акторы, актанты, агенты, участники, nonhumans -- имена, которые подчеркивают равноценный «вклад» объектов в создание научных фактов и мира. Вот несколько характерных «симметрических» цитат из недавних работ социальных конструктивистов. “Я -- ни натуралист, ни социальный конструктивист, -- замечает Харавэй, -- я не имею дела ни с социальным конструктивизмом, ни с технонаучным или биологическим детерминизмом. Речь идет не о природе и не о культуре, а о серьезном историческом усилии достичь чего-то другого»[22]. “Мы бы хотели немного изменить определение социологии, -- пишет Пикеринг, -- …превратить ее в смешанную социологию людей и вещей, которые мы практикуем”[23]. “В нашу коллективную жизнь, -- говорит Латур, -- … вмешано множество nonhumans, обладающих историей, отзывчивостью, культурой, темпераментом - короче говоря, всеми теми качествами, в которых им традиционно отказывали гуманисты»[24].

Следующая книга Пикеринга[25] (в отличие предыдущей, где автор имел дело с «социологической сферой») весьма показательно обращена на «маневры материальных агентов», т.е. на материальные компоненты науки[26], однако, не в ущерб ее социальному контексту. В центре внимания Пикеринга симметрия «объективного» и «субъективного», которая описывается посредством понятий, ключевых для его онтологии: «сопротивление» и «приспособление». Онтологическая модель выражена метафорой «вальцы практики»: как старые отжимные машины (вальцы) прокатывали белье между двух валиков, так практика, будучи диалектическим единством сопротивления и приспособления артефактов, объектов природы и людей, создает мир, которые мы имеем[27]. «Вальцы» -- макропонятие, служащее для обозначения того, что автор называет культурным релятивизмом: культура есть продукт непрерывного взаимного прокатывания человеческих и не-человеческих агентов, бесконечно открытый процесс «танца действия» -- непрерывного двустороннего становления «партнеров», humans и nonhumans[28].

Комментируя один из эпизодов истории физики элементарных частиц, создание Д.Гдейзером пузырьковой камеры[29], Пикеринг указывает на сложное взаимодействие теории, эсперимента, оборудования и социальных факторов, результатом которого стал новый научный, исторический, социальный факт. Сопротивление материала вынуждало Глейзера приспосабливаться: пересматривать теорию, переделывать инструменты, перестраивать социальную структуру. Без симметрического подхода, утверждает Пикеринг, невозможно понять, что произошло в данном случае с Глейзером, да и в самой физике. И материальные, и концептуальные, и социальные компоненты работы Глейзера обладали свойством становления: они взаимно направляли и корректировали поведение друг друга в реальном времени практики. Социальная организация деятельности ученого явилась результатом «диалектики сопротивления и приспособления» в той же мере, что и материальные, и концептуальные составляющие этого процесса. У нас нет оснований, считает Пикеринг, выводить результат из отдельных элементов практики Глейзера, будь то ее социальная структура или интенции ученого, пузырьковая камера или ядерные излучения сами по себе. Перед нами -- гибрид, пороговый продукт, находимый в точке персечения всех компонентов, на границе humans и nonhumans сфер.

Концепция реляционной онтологии, развиваемая Латуром, также преследует цель уйти от социального конструктивизма и субъективной перспективы. Онтологическая модель Латура названа «актор-сеть», где сеть -- это цепи связей и отношений между «субъектами действия» (акторами), тогда как сами акторы -- сущности, конституированные этими отношениями. Различия между субъектами и объектами (как между фактами и фетишами, миром и конструктом) -- не абсолютны и не заданы a priori; они -- вторичны по отношению к исходной  реальности -- пространству, населенному гибридами («фактишами»). «Готовые человеческие субъекты и респектабельные объекты внешнего мира не могут быть для меня отправной точкой; они могут быть пунктом моего прибытия».[30] Свойства и онтологический статус любого объекта уникальны, т.е., являются результатом приобретенной им сетевой позиции -- места в ряду связей и отношений коммуникационной системы. Относительность характеристик акторов делает проблематичным разговор о «субъектах» и «объектах»: мы можем говорить только о «квази-субъектах» и «квази-объектах» -- никогда не окончательных, конституированных в сети ингредиентах мира. Это накладывает запрет на любой вид редукционизма (и фундаментализма): ни природа, ни культура не являются ключами к шифру под названием «мир». Единственый приемлемый путь  -- начать с гибрида, акторов в сети, и следовать за ними в том, как они совместно создают «общество» и «природу» (производные от смешанной реальности).

Научный результат, который, появляясь, так же занимает свое место в ряду элементов (акторов) сети, соответственно, историчен. Его существование определено отношениями со множеством других сущностей-гибридов. Нарушение и трансформация связей внутри коммуникационной системы может привести к исчезновению научного факта как это произошло, например, с абиогенезом, когда появились микробы[31]. Что же касается микробов, их объективность конституирована сетевыми отношениями, частью которых были эксперименты Пастера, «создавшего» их, так же как они, в свою очередь, «создали» ученого Пастера, делегируя его высказываться от их имени и утверждать, что они производят брожение[32].

Здесь Латур имеет дело с двумя зеркальными историями – онтологической, историей рождения новой субстанции, молочнокислого фермента, и эпистемологической, историей создания нового научного факта[33]. Пастер был последовательно вовлечен в несколько предприятий: одно из них разворачивается в лаборатории, где в ходе экспериментов некоторый набор явлений превращается в новую субстанцию; второе осуществляется как текст и представляет собой доклад Пастера о ходе и результатах исследований; третье заключается в принятии научным сообществом нового факта. Совокупность этих процессов порождает новую реальность – ферменты, которые обязаны своим существованием состоявшейся цепочке взаимообменов в той же мере, что и Пастер, и научное сообщество обязаны ферментам обретением нового научного факта со всеми вытекающими социальными последствиями.

Можно ли говорить о том, что ферменты определили ход событий и были лишь «открыты» Пастером? Можно ли, напротив, утверждать, что Пастер и его коллеги создали новый факт? Латур отвечает положительно на оба вопроса. И природные, и социальные акторы взаимно создавали друг друга, непрерывно обмениваясь свойствами. Результатом этого взаимообмена стали новые субстанции и новые агенты, не сводимые ни к каким из ранее существующих. Следовательно, научные факты – одновременно искусственные и естественные,  придуманы и самостоятельны. Более того, «именно в силу своей искусственности они способны достичь полной независимости от любого вида продукции, конструкции или выдумки»[34]. Заслуга Пастера состояла в том, что он сумел создать такую экспериментальную ситуацию, внутри которой объектам была предоставлена возможность действовать автономно. Поэтому высказывания: «фермент был создан в лаборатории Пастера» и «фермент – самостоятельная сущность» -- синонимы. В результате взаимоотношений между агентами появились новый научный факт, новый Пастер, новая Академия наук и т.д[35].

Итак, согласно реляционной онтологии, мир населен не «субъектами» и «объектами», а гибридами. «Что касается заимствованной из биологии метафоры «гибридности», - пишет З.Каганова, - то она подразумевает способность тех или иных единиц к плодотворным слияниям, но с сохранением своей идентичности, и в то же время позволяет придать «биологическое измерение» явлениям, которые традиционно относились к сфере культуры»[36]. Биолог и философ «технонауки», Харавэй, для описания гибридов прибегает к термину «киборг», который соединяет биологических и технологических акторов в единый организм-механизм[37]. Фигура киборга -- знаменательна для той культурной ситуации, которая сложилась во второй половине XX в со взрывом информационных и биологических наук и технологий: трансплантанты, продукты генной инженерии, виртуальные корреспонденты, экосистемы -- все это «материально-семиотические агенты»[38], которые демонстрируют обратимость движения в двух направлениях, от реальности к конструкции и обратно. Киборг -- ироническое прочтение Homo sapiens, имеющее целью развенчать «миф модернизма о человеке», чье одиночество в мире оказалось, скорее, драмой, чем торжеством.

Отрицание «автономии субъекта» вносит коррективы в концепцию «социального конструирования реальности»: общество -- само конструировано, в нем не найти устойчивых структур, или атомов культуры, из которых с необходимостью было бы получено знание о мире (как не найти их и в природе). Конструкция, таким образом, превращается в синоним становления, коэволюции, порождающей события, которые составляют историю мира. «В моем понимании, -- пишет Харавэй, -- конструктивизм имеет в виду случайность и специфичность, а не эпистемологический релятивизм»[39]. Конструкция -- креативный процесс, непрерывное рождение качественно новых, уникальных событий, ни сводимых к ранее существующим. Это предполагает приоритет отношений и связей перед отнесенными элементами, определяемыми только в рамках системы, как результат взаимодействия. Развитие такой системы зависит от ее состояния в целом, а ее целостность - всегда больше просто суммы частей. Поэтому актуальным оказывается термин коллекив, который говорит о «механизмах» поддержания этой целостности, о совместном участии человеческих и не-человеческих акторов в «строительстве общего мира»: «если барьер между природой и обществом скрывает тот политический процесс, благодаря которому космос собран в единое сообщительное целое, то слово «коллектив», напротив, делает этот процесс центральным»[40].

Подведем краткий итог. Рассмотренный срез поспозитивистской философии и социологии науки позволяет говорить о достаточно заметной тенденции пересмотра субъектцентристских стратегий. Отказ от модели «социального конструирования реальности» связан с поиском своеобразного синтеза предельных базовых моделей экстернализма и интернализма, который учитывал бы «дополнительность» внешних и внутренних детерминант по отношению к друг другу. Внимание к «вещам» как к диалоговым объектам, характерное для «симметрических подходов», означает формирование модели коллектива, в которой онтологические и эпистемологические вопросы оказываются соответствующим образом «смешанными»: то, что сообщает нам «природа» зависит не только от ее «действительного» устройства, но и от позиции спрашивающего[41], тогда как последняя, в свою очередь, также не является непосредственной: она детерминирована системой отношений. Говоря об объектах-гибридах STS имеют в виду комплексные, «пересекающие традиционные дисциплинарные сферы», объекты, чье изучение возможно только в рамках междисциплинарных взаимообменов, позволяющих «схватить» «эффекты их системности»[42]. Происходящий в наши дни синтез дисциплин, который приводит к возрастанию пограничных исследований, вероятно, может служить подтверждением слов STS о том, что науки о природе и науки о духе будут преобразованы в науки о коллективе.

Вниманию читателя предлагается одна из недавних работ Б.Латура. Автор рассуждает о проекте общественных наук с позиций «симметрического» подхода.