Мы выяснили, очень суммарно, конечно, и бегло, что действия природы - в той мере, в какой они нами понимаются, - фиксируются в нашем пространстве и времени опыта, в пространственности и временности, даваемых определенными схемами деятельности познающего существа, и, зафиксировавшись на них, не дают нам возможности одновременно со знанием о физике явлений знать научно о процессах сознания. Последнее, таким образом, не философский тезис, который можно было бы принять или отвергнуть, а продукт организации познания, ее "истории". Это экран самого же сознания, являющийся трансцендентальным элементом организации познания и его актов и мешающий увидеть присутствие субъекта за спектаклем мира, предстающим как объект.
Здесь и заложены классические различения души и тела, сознания и материи, одушевленного и неодушевленного и т.п., и вполне логичным обобщением всей этой ситуации является декартов вывод о дуальном характере "субъект-объектной структуры", т.е. о несводимости в ее рамках двух "субстанций" - мыслящей и протяженной. Дуализм, фактически, означает, что если описание физики явлений организовано таким образом, что одним из первичных и независимых его понятий оказывается допущение определенных свойств наблюдения (например, трансцендентальной ^непрерывности сознания), если сама формулировка любой конкретной причинной связи во внешнем нам мире зависит от того, как увязан опыт универсального и однородного наблюдения ее проявлений по множеству точек пространства и времени, то этим же аппаратом причинности мы не можем объяснить (в качестве причинно вызываемых миром - в том числе и нашим телом, которое в этой структуре есть часть внешней действительности) процессы в нашем сознании, потому что сознание уже допущено - и допущено акаузально - в самой формулировке причинной связи. Поэтому язык наш должен быть двойственным, приводя мысли и сознательные состояния к мыслящей "субстанции", а материальные явления - к протяженной, строго устраняя термины одной из описания другой.
Таким образом, мы получили следующий, очень интересный результат. То, что Декарт называл "первичными качествами" как единственно объективными в человеческом отражающем аппарате (в отличие от "вторичных качеств"), и есть такие качественные состояния отражающих устройств, которые поддаются пространственной артикуляции в явлениях мира, континуально в них действуя, и которые ясно и отчетливо мыслимы как раз потому, что изнутри этих явлений мы максимально устранили тень, отбрасываемую какими-либо "душами" или одушевленными силами и их проекциями. Иными словами, именно в них мы расцепили первичную непроизвольную (и антропоморфную) слитость - слитость объективируемых в мире атрибутов вещей с их "чувствующе-испытующими" состояниями, проецирующими взгляд сидящего внутри них гомункулуса. Но это мы сделали в определенной структуре сознания (той, которую я выше назвал дуальной).
И это имеет простой смысл: использование данных и показаний ощущений из "чувствующего" звена цепи действия природы (где физическое каким-то таинственным и неизвестным нам образом превращается в ощущаемое, т.е. психическое) через осознаваемую сторону этих состояний (что позволяет нам не зависеть от указанного незнания, нейтрализовать его) означает, что в этой точке пересечения событий Вселенной и событий отражения мы имеем модели и их действие, означает, что мы моделируем возможные природные события и собственным материальным строением, развивая в нем артефактический элемент (вроде геометрического "образа" законоподобия твердого тела или же состояний приборно-измерительных приставок к нашим органам чувств), и добавлением к ним нелокального структурного элемента, реализующего эффект бесконечности. Поэтому речь идет о "явлениях" в логическом пространстве моделей, о непрерывных действиях (например, инерции), завязанных и на квазивещественные "прообразы" и на бесконечность, и от которых объективации непрерывным образом зависят. То, что есть "являющееся", есть таковое в логическом пространстве моделей, есть артикуляция действий мира, доступная наблюдению и непрерывной в нем развертке (но этим и амплифицированная). Это макроструктура эмпирического причинного опыта.
Но за конструктивное использование сознания всей этой деятельности (в моделях и т.д.), за расцепления спонтанно "одушевляющих" и проективных сращений именно в этой структуре сознания есть цена, которую мы платим. Если нет структуры, то мы ничего не можем сказать о том, какова Вселенная помимо и независимо от наших ощущений, а если она есть, то не все можем спросить и узнать. В том числе - не можем узнать ту часть действительно случившегося, которая ушла в качественные и индивидуальные интенсивности наших состояний, порожденных ощущениями, - так же, как цветов, запахов, звуков и т.д. и т.п. нет в составе физической картины мира, хотя их различительные показания обязательно используются в ее построении. Здесь имеется определенного рода логический (или герменевтический) круг. И дело, конечно, в том, что связность сознания оказалась элементарной (в то, что ниже ее, мы не можем пройти). Ее элементарность настигает нас и на в бесконечность уходящем конце конфигурации мысли, которой общие, универсальные значения привязаны к реальным объектам в точке пересечения. Эта привязка и уникальна, единственна, и не определена содержательно-предметно в полном виде, поскольку не существует алгоритмизируемого и непрерывного перехода от ее предметного состава к смыслу, к понимающей мысли. И, в силу непредметности такого элемента ее доопределения, ее нельзя "дожать" образом потенционального приближения к охвату всего, всех удаленных предметных обстоятельств, чтобы определить ее здесь, в точке. Иными словами, здесь действует дополнительная к содержанию связь целого, для артикуляции которой не годятся указания, заимствуемые из предметов опыта и их наблюдений. И она (с ее абсолютными элементами, с абсолютными чертами "индивида") принципиально невидима, т.е. высказывается сама через субъекта, но он ее высказать не может в том же предметном языке, в каком изображает понимаемые предметы знания.
Одно, по меньшей мере, ясно - "явление" есть технический, специальный термин, а не слово обыденного языка и восприятия. Не все, что приходит к нам извне, испытывается, ощущается и т.д., - явлено (вовне ведь могут быть и демоны, организующие содержание осознаваемых нами восприятии), явлено то, для чего есть модели, что смоделировано (и чтобы построить знание о нем так, чтобы исключить инородные вмешательства в наши восприятия, нам пришлось пожертвовать знанием кое-чего в них).
Но столь же ясно и то, что это предполагает определившийся субъект - он как бы выпал в осадок и все остальное исчезло, редуцировалось, наглядно сомкнувшись над нашей головой с атрибуциями и признаками объектов готового мира, завершенными и законченными. Однако как быть с тем, что сюда не вошло (имея совсем другую природу) и действует на границе, направленно и напряженно поддерживая живое состояние и всю его область? А именно о нем идет речь, если, конечно, от содержания опыта (расчленяемого в его же последовательной перспективе) отличать - как бы поперечно к нему - событие его же извлечения, являющееся в свою очередь событием мира и добавляющееся к его строению и сложности. Поперечно к измерению содержания мы имеем дело со слишком многим в эмердженции именно "этой", "определенной" мысли, т.е. узнаваемой в качество значимой и понятным образом ставящей все на место, имеем дело с сочетанием и координацией такого множества действий, связь чего вообще не в наших чувственно-операциональных и рассудочных силах и что тем не менее происходит, случается! Значит, эмпирический факт эмпирического опыта (включая в последний, конечно, и теорию) - самостоятельное, индивидуальное событие, развернутое как раз в измерении дополнительной к содержанию связи (монадологической для Лейбница). Классика и фиксировала, и устраняла эту сторону дела принципом предустановленной гармонии и потенциально бесконечного анализа (Кант здесь и пытался уйти от допущения сверхфизического воздействия, как и от ментализма сущностей, где пространство и время превращались в привидения конечного человеческого ума, а свобода - в прагматически ценную иллюзию, питаемую его же неспособностью на бесконечный анализ).
Пока нам достаточно убедиться из всего этого в том, что модели "являемости" мира или фактов есть, в свою очередь, его факт (притом - элементарный, и мы в силу его видим объекты, содержания - в том числе и психические, т.е. представления, - и не видим сознания). И он действует в качестве такового. Иначе говоря, модели фактов существуют, сами должны быть не просто конструкцией человека, но и фактом, допускаемым и производимым связями Вселенной, частью эволюции которой является и эволюция траектории субъекта. И еще иначе - действия мира как явленные существуют, существуют как реальность, а не представление (хотя очень трудно уйти в анализе от психических формаций к сознанию, к феномену сознания). Какие-то особые объекты вбирают в свое независимое действие элемент субъективности, отделяемый от психики, замкнутой на свой идеальный экран, и развертывают его вне и помимо источника, единственно нами наблюдаемого в чувствующем теле и "месте" субъекта, в чем-то "естественно" и "само по себе ему свойственном" (т.е. как бы абсолютном). Это нечто независимое от подобных абсолютных определений, и мы можем лишь добавлять его к наблюдательным и логическим определениям понятий и их отношений. Речь идет о реальных действиях сознания, о явлениях в реальности (которая для определенного рода анализа может и должна быть опытной), а не в представлении. К этому нужно, конечно, добавить, что и само экранирование - реальное действие, рефлексивным сознанием не контролируемое и конструктивно им не развертываемое.
Именно здесь наша проблема рациональности идет дальше и неминуемо ставит нас вплотную перед обстоятельством, что само то состояние, в котором мы высказываем знание о явлениях или вообще имеем их, есть не только весьма сложный и целостный продукт нашей жизни и истории, но и, в свою очередь, часть Вселенной и ее эволюции.
Мы уже убедились в том, что это не сам по себе наш язык о мире, ибо спонтанно в нашем языке фиксации мира фигурируют разнообразнейшие формы его одушевления, проекции субъективных ощущений, гилозоистические представления и т.п., и еще нужно умудриться внешним образом увидеть происходящее в мире, представить его в качестве явления, а это уже определенным образом организованный язык, и соответствия его элементов действительности - продукт жизни его форм. Допустим все же, что мы сподобились оказаться в состоянии, в котором мы можем что-то высказывать о мире как явлении. Но возникает вопрос: само это состояние, в котором человек видит что-то как явление, оно, в свою очередь, существует или не существует? и если существует, то где? Ведь пока я говорил в терминах Канта о явлениях (они, как мы уже видели, не равны восприятиям), я как бы интеллективно находился внутри какого-то содержания мысли и видел из него (или сквозь него) объекты (явления), в мире, существование которых в мире не имеет никакого другого измерения, помимо собственного содержания, и происходит (и мною эксплицируется) совершенно независимо от актов и состояний субъекта, наблюдения и т.д. (Заметим мимоходом, что неявным образом зависимость от актов и состояний субъекта здесь все-таки присутствует, в данном случае - от состояний исследователя знания: он должен его понять, рефлексивно воспроизведя и приведя с ним в соответствие свое состояние ума, что, конечно, антропоморфизирует собственную реальность знания; но последнюю мы пока еще не выделили). Но вещи сами по себе не явления, они лишь могут стать таковыми на основе определенных принципов обработки и массового воспроизводства их опытом, в организации которого есть определенные посылки, допущения, абстракции, есть вообще то, что я называл "определившимся субъектом" (не говоря уже о предусловии индивидуальности и целостности), есть, таким образом, определенная, физически прослеживаемая "история" участия человека в познаваемом мире, - например простирание в него пространства и времени как форм созерцания, как "единичных представлений", в терминах Канта, как эмпирических "индивидов" или того, что еще Декарт называл "естественной геометрией", которые, будучи событиями в мире, допускаемыми теми же законами последнего, предусловием возможности формулировки которых они служат, являются, конечно, живыми формами. И они не могут не взаимодействовать с остальным миром, хотя мы их и представили так сказать "инерциально" в системе отсчета, независимо от всего остального мира, и теперь видим только содержания, а не сознание. И даже если допустить (как это и делает классика), что все это случилось и мир явлен и мы видим его явления (как условие, основу и материал научного знания о реальности), то вопрос, который я поставил выше, все равно возникает (тем более, что феномен сознавания и сам по себе имеет онтологический статус существования уже в том виде, как он выделен Декартом и Кантом в теории "я-когито").
Он возник уже в гегелевской "Феноменологии духа" как вопрос о "являющемся знании", но был совершенно затемнен той формой, которую Гегель придал своей философии. И тем не менее - правда, уже в философии XX века - он снова выплыл на поверхность. Это вопрос феноменологический (назовем его "феноменологическим сдвигом"). Его можно переформулировать следующим образом: когда мы в традиционной теории познания выясняем, каковы источники и основания, на каких допущениях, посылках и принципах покоится и возможно рациональное знание о предмете, то мы не имеем в виду этим какую-либо опытную реальность, о которой мы тем самым строили бы теорию, а фактически лишь эксплицируем и проясняем логическими средствами некоторое объективное мыслительное содержание (в предположении нашей с ним понимательной связи, через которую и в терминах которой мы видим и внешний знанию предмет) и формулируем нормативные правила и вневременные отношения, делающие это знание в принципе возможным, не обращая при этом внимания на то, что это знание все равно должно случиться, быть событием, реализоваться и есть само в этом смысле явление (не знание явления, а явление знания). Последнее вводится лишь допущением или предположением. Но можно ли это предположить? Ведь уже Кант прекрасно говорил, что сознание нельзя заранее предположить! А если нельзя получить простым предположением, то где же явление знания происходит, выполнение каких условий оно как событие предполагает и в каком пространстве оно реализуется и существует (вспомним, что действия сознания вполне предметны, а не интеллективно рефлексивны, - например экранирование и индивидуация)? Не в измерении же своего же собственного предметного содержания (два предмета не могут занимать одно и то же место)! Это, конечно, проблема, если мы теперь не можем просто предполагать случившейся ту "историю", о которой я выше говорил, т.е. брать преобразования в некоторой безразмерной, идеальной точке (принимая тем самым позицию инстантизма, неразрывно связанную с классическим идеалом объективного знания).
Пока мы говорим о мыслимом нами содержании, в объективированных терминах которого мы видим предметы мира (и глаз здесь, например, есть лишь видимое им поле предметов), мы не можем термины существования приложить к факту и процессам реализации мышлением этого содержания. Когда я формулирую, например, закон Ньютона F = mа, то в качестве "мысли" я определяю некоторое объективное содержание, независимое от моих актов и состояний как субъекта, и могу (уже в теории познания) эксплицировать условия и область его действия, способ получения из данных опыта, контекст обоснования или доказательства (идентифицируя соответствующие заимствования из идеального мира абстрактных объектов и связующих их законов). Вопрос же о "существовании" в применении к выполнениям и реализации этой мысли возникает просто потому, что условия возможности содержания знания недостаточны для возможности его как события, явления. Слишком многое в них редуцировано, и нет никакой содержательной перспективы (скажем, некоторой Вселенной событий "в себе"), из которой мы могли бы их доопределить, ибо и о мире, внешнем данному сознанию, мы знаем лишь из того, что оно нам сообщало в реально (по конечной области пересечения) совершившихся взаимодействиях - сообщало, будучи таким, каким нельзя заранее предположить! Поэтому, если есть существование событий, "являющегося знания", то каково оно в своей определенности и, главное, где его мыслить, где оно находится? Ясно ведь, не в измерении предметов мысли, где место уже занято и где просто действует мыслимый закон F = та, и не во внутреннем идеальном плане отражения, ибо мы имеем здесь дело лишь с "пересаженной" сюда мыслимостью указанного объективного содержания, условий которой как раз недостаточно для знания как события (не помещать же его в привиденческий мир гомункулусов, внутренних "маленьких человечков"!). Если же и не здесь, и не там, то лишь в сдвиге - в феноменологическом сдвиге. Вот этот сдвиг, являющийся, фактически, абстракцией - абстракцией черт существования определенных мыслительных содержаний, модуса существования, отличного от содержания этого же существования, и оказался содержанием проблемы, которая по-разному фиксировалась разными мыслителями, а в феноменологии Гуссерля была зафиксирована как проблема "феномена", проблема подхода к образованиям сознания как существованиям.
Проясним это немного дальше. Ясно ведь, например, что у высказывания "F = mа" должна быть, условно говоря, какая-то плотность существования, "тело", что простое символическое и числовое его написание не имеет смысла вне расположенности его понимания на живой интерпретации состояний приборно-измерительных устройств, работающих в определенном режиме фиксации физических сил и амплифицирующих восприятия их органами чувств, на актуализации и координации множества одновременных семантически (и генетически) разнородных слоев сознания и их "чтении", на держании всего этого вместе в полноте осуществляемого мыслительного акта "F = mа", со всеми его посылками и допущениями, включая и не наглядные, в свойствах вещей не заключенные и наблюдением не извлекаемые абсолютные элементы, бесконечный эффект чего коррелируется феноменологически полным состоянием "могу (не могу)" субъекта, тем "как" содержаний, которое из последних не может быть получено дедукцией, а может быть лишь увидено, т.е. ... быть. И все это для того, чтобы акт F = mа мог эмпирически иметь место, добавляясь к составу событий Вселенной, регулируемых законом F = mа. К тому же его содержание высказывается "впервые и только однажды" (всякий его энный раз будет иметь уже иной статус в составе познания, в детерминированной когнитивной структуре, представляющей собой то, что нам как раз осталось, так сказать, в "осадке" после редукции всего того протяжения процессов и согласовании, о котором я говорил выше). И когда кто-нибудь говорит, что Ньютон открыл угловой момент скорости, и имеет этим в виду объяснить знание отражением действительно присущего физическому движению свойства (в смысле "причинения" знания этим последним), то он вводит этим в объяснение сознательного явления (в данном случае - теории Ньютона) предпосылку, в которой уже содержится знание о мире, являющееся само продуктом ньютоновской физики и ее последующего развития. Явно нужна редукция этого как знания, как предпосылаемой натуральной картины мира, в котором происходят акты познания, чтобы заглянуть под сомкнувшийся его экран и выявить событие, явление, т.е. что же собственно произошло в этом "впервые и только однажды" (заметим, что речь идет, фактически, о редукции редукции).
Можно, конечно, чтобы получить его определенность, назвать этот модус существования, этот само собой выделенный момент познания, который нельзя получить ни из понятия (в нашем примере -понятия угловой скорости), ни из наблюдения свойств вещей, "историей науки" и разместить его в непрерывной эволюции, во временном вызревании знания того, что уже заранее и все целиком есть, дано в строении действительности. Но сама эта "история" есть структура сознания, внутрикультурная иллюзия по отношению к индивидуальному целому сознания и хранимой им реальной истории, можно даже сказать: вторичная, четвертичная структуpa сознания по отношению к тому, что действительно происходит. И нельзя ведь серьезно полагать, что у мысли есть какая-то заданная, внутри заложенная программа, подобная коду и какой-то предустановленной гармонией согласованная с порядком вещей, которая лишь выявляется, подобно фотографии, в пространстве и времени - как если бы мы прилагали к испытанным содержаниям мира лакмусовую бумажку все большей точности наших измерительных приборов, утонченности наших логических средств, большего теоретического ума и т.д. (что, несомненно, 'предполагает заранее предустановленность и того, что природа нам в этот момент покажет, и того, что мы именно это поймем, ибо к последнему нет общего и алгоритмизируемого перехода от предметных элементов картины). Заимствуя предметные термины изнутри самого же .мира, мы лишь удваиваем их начала и основания и бесконечно умножаем эффект "третьего глаза" в такой картине познания, где мы каким-то объективным обстоянием дела (каким-то образом нам известным) пытаемся задать его отражения в головах людей, хотя знаем о нем именно из того, что последние нам сообщали, и сами находимся в непрерывной цепи сообщения, не имея возможности выскочить из нее и посмотреть на .мир некоторым, не зависимым от этой цепи образом.
Вот мы и ввели - по частям и эскизно - весь смысл, область и задачу так называемой "феноменологической редукции" - редукции (или "подвешивания") предпосылаемости объективного предметного мира, содержащейся в том, что Гуссерль называл "естественным воззрением" или "натуральной картиной мира". О сознательных объектах и явлениях мы можем судить (или хотя бы начать судить), лишь проделав предварительно редуктивную операцию по отношению к объектно-знаниевым посылкам сознания.
Очевидно, что это как раз задача восстановления по отношению к тому, что редуцировалось включением в цепь сообщения тогда же, когда произошло: все, что происходит в человеческой реальности, происходит, рефлексировавшись в себе и со-общившись по всей связи сознательных существ как таковых (я специально говорю: "со-общившись", пользуясь предоставляемой русским языком возможностью обозначить оттенок "общения" в "сообщении", или даже их тождественность в каком-то смысле). Причем этот рефлексивный экран (где я узнаванием сознания сращен с собой как другим в последующий момент времени и другие - сращены со мной в нем) простерт содержательно бесконечно - до наскального рисунка древних людей или до сигнала внеземной цивилизации, когда он до нас дойдет: мы все по эту его сторону. Но то, что "в действительности произошло", не дает другого источника информации о себе, ибо в случае сознательных объектов "запись" ее на отдалении (приемником, другим наблюдателем и т.п.) предучтена в самом свершении события, действия. И именно в этом источнике мы сращены понимательно (причинной макроструктурой эмпирического опыта) и обращаемся к нему в абсолютном смысле, ищем сам по себе существующий абсолютный внешний авторитет, от которого могли бы отсчитывать и себя и других, и так воспроизводим, например, теорию Ньютона или способ рисования древних, т.е. фактически находим источник себя (как исследователей) в абсолютном смысле, себя знающих и понимающих, своего состояния как познающего субъекта, прикрепляя к нему, к его наблюдаемому индивидуально-психическому телесному аппарату, мыслительные содержания как проявления "свойственного само по себе", "способностей", "качеств" и т.п. и, по сути, рассматривая ментальные содержания как особые психические вещи - "знаки", психические этикетки внешних вещей "в себе". А это значит накладывать субъективную зависимость на предмет анализа, не уметь высвободить его из зависимости от субъективного понимательного состояния исследователя. Феноменологическая же редукция одновременно сохраняет этот исток и останавливает (подвешивает) то, что из него проистекает, - он выступает, и я не обращаюсь ни к чему вне него. Это и значит: описывать, а не объяснять.
Иными словами, она есть попытка разорвать понимательную (универсальную) связь ментальных содержаний и выявить объект как он есть независимо от наших состояний в указанном выше смысле. В поле внимания должна выступить собственная опытная реальность деятельности и сознания. Неспособность выявить ее объекты и теоретически их конструировать - это неспособность отцепить их от узнающих их ментальных состояний, сделать их независимыми от их познания и языка этого познания. А действия их реальны, локальны и независимы, т.е. оказываются элементом независимого действия реальности и развертываются вне и помимо наблюдаемого тела индивида и его отражательных "свойств" (психические формации ведь тоже вещи особого рода!). В этом смысле феноменологическая редукция и есть расщепление спонтанного и неконтролируемого понимательно-менталистского сращения с мыслительными содержаниями, аналогичное тому, которое проделал еще Декарт в понятии "первичных качеств" и их континуума, но на этот раз применительно к объектам иного рода - к качествам сознания (только вот, как будет с их континуумом, мы еще не знаем). Для этого расцепления недостаточно классических приемов и правил. Выявлять их и означает феноменологическое требование, почему я предшествующее рассуждение и назвал феноменологическим сдвигом внимания, имея в виду, что внимание сдвинулось на существование от содержания, в горизонтали которого все точки заняты ментальными формациями и их референтами - объектами внешнего мира.
Теперь ясно, как мы должны определять понятие "феномен". В отличие от классического "явления", "феномен" это нечто, что имеет онтологическое существование или значимость. Классически явление отличается от сущности тем, что онтологические характеристики принадлежат сущности, а само оно, в определенном смысле, не имеет существования.
Возьмем, например, явление движения Солнца по небосклону. В классическом смысле, это нечто, непосредственно наблюдаемое именно таким образом в силу свойств чувственного аппарата определенного живого существа, человека, находящегося при этом в определенной точке времени и пространства !;а Земле, о которой мы из астрономии узнаем, что она расположена таким-то образом по отношению к Солнцу, и наблюдателю на ней, в силу сочетания движений внутри солнечной системы и собственного вращения, представляется, что Солнце вращается вокруг Земли. В каком-то смысле движения Солнца не существует - движется Земля, а первое - явление этого. Следовательно, если мы знаем, то в терминах знания, где различены сущность и явление, последнее не имеет онтологического статуса и, если смотреть на него со стороны натурального предмета знания, полностью растворено в реконструируемой нами сущности, к которой мы от него заключаем.
Но если мы в измерении реализации и выполнения мысли (растягивая в него эмпирический, а не идеально предположенный факт осуществления состояния мысли) начинаем говорить о некоторых состояниях как, во-первых, имеющих существование н, во-вторых, кончаем в нашем анализе тем, что приписываем также и онтологическое значение этим существованиям (вспомним бесконечный эффект координации в целостностях!), то мы, естественно, оказываемся перед каким-то слоем сознания или его областью, которая была до сих пор для нас закрытой и на явления которой нельзя посмотреть со стороны предположенных объектов знания. И открывается эта область или слой - слой феноменальности - через словечко "существование".
Что это за область? Вернемся к примеру видимого движения Солнца. Посмотрим, например, как влияет (и влияет ли вообще) наше знание о действительности на работу нашего сознания, на режим, в каком протекает наша сознательная жизнь, и на наши сознательно-ориентировочные сращения с действиями инструментов наблюдения? Оказывается, нет. Они продолжаются в прежнем виде, независимо от того, что знание о действительности уже существует. В нашем сознании устойчиво воспроизводятся какие-то сцепления, сгущения, целостности, неразложимые никаким светом науки и продолжающие источать из себя определенные детерминации по отношению к целому нашей деятельности и представлений. В миллионах наших психосоматических реакций и установок, в образах-манипуляторах, в артефактически восполненных и усиленных чувственных состояниях и т.п. мы имеем устойчивое, несводимое и далее неразложимое ядро представления неподвижной Земли (еще в древности осознаваемой как элемент-стихия) и движущегося Солнца со всей динамикой его света и радиации. Вот в этой взаимосвязи первое и может называться феноменом. Таким же феноменом является и евклидовое твердое тело.
Если же я для того, чтобы объяснить именно его, прибегну к терминам моего астрономического и пр. знания, к терминам воздействий его объектов на восприятие, то тем самым я введу лишние объяснительные сущности, ибо в их свете не различу аналитически и не разложу далее никаких элементов комплекса "неподвижная Земля" (так же, как никакими терминами абстрактных неевклидовых геометрий я не различу что-либо в евклидовых объектах, а скорее, наоборот, должен буду построить квазиевклидовую наглядную модель для интерпретации и разрешимости первых). А еще Oккам предлагал нам свою бритву для устранения лишних сущностей. Но они не только лишние, они еще и разрушают как раз те условия, на которых то, что я хотел объяснить, существует: видение движущегося Солнца в целостной взаимосвязи жизни. В феноменологическом сдвиге внимания или редуктивном подвешивании натурального представления внешней действительности мы должны получить характеристики этого видения движением в его собственной системе, т.е. оставаясь в рамках феномена сознания и не выходя за эти рамки, - и в этом смысле ухватить описанием, а не объяснением.
Эти рамки довольно определенны и эвристически плодотворны, ограничительно определяя выбор всего того, что внешне непосредственному содержанию явления. Можно, например, пытаться показать, как те или иные сознательные состояния вызываются процессами в нейронах головного мозга и комбинациями их активности. Но независимо от успеха или неуспеха попытки такого рода ясно, что знание о нейронах не может стать элементом никакого сознательного опыта, который (после получения этого знания) порождался бы этими нейронами. Так вот, это и есть один из шагов редукции: в объяснении образований сознания понятие нейронов является лишним, лишней сущностью, поскольку, в принципе, ни в какой вообразимой культуре, ни в каком вообразимом сознательном существе эти процессы, вызывающие, как мы знаем (я слово "знание" подчеркиваю), активность сознания, не могут стать элементом сознательного опыта. Мы отгорожены как раз от того, что физически обусловливает наше сознание, отгорожены экраном самого этого сознания (экраном, образующим горизонт событий внешнего мира). Но мы уже договорились, что такой экран - это собственная жизнь сознания, деятельности, а не отвлечение или какой-нибудь другой аналитический акт, рефлексивно воспроизводимый, и объективные внешние посылки не помогут нам в ее анализе.
И, кстати, если бы мы могли прямо воспринять ту пляску электронов, которая совершается в нашем теле и которая, безусловно, в терминах физической картины является условием нашего сознания, то мы в ту же секунду умерли бы или сошли с ума (а может быть сумасшествие и является состоянием, когда из видимого мира перепадаем в действительный микромир?). Подобный феномен известен в исследовании зрения, где различают видимый мир и видимое поле зрения. Если мы увидим последнее, а не видимые в нем предметы, то зрительная структура разрушается. Здесь есть экран сознания, скрывающий в себе преобразования, лишь на утопленной базе которых открываются видимые очертания, краски и т.п. предметов и их горизонт видения (бесконечный, как мы уже говорили об экране). Вот если, придерживаясь феноменологического ограничения, реконструировать эти преобразования... Но они и есть конечная область моделирующих реализации по ту и другую сторону точки пересечения, в которой мы определенно видим предмет, есть пространство простирания деятельности в мир до и за созерцаемым спектаклем!
Вставка
Итак, мы частично пояснили понятие феномена. "Феноменом" будем называть то обладающее чувственной тканью образование сознания, которое выступает в объективирующем расцеплении ментального понимательного сочленения и от бытия в котором мы не можем сместиться к представлению (как психическому объекту), содержащемуся в этом сращении и соотнесенному с предметными референтами, доступными и внешнему (или абсолютному) наблюдателю. Феномены локальны по отношению к тотальной перспективе (или замкнуты в своем мире по отношению к ней) и независимы: субъект может лишь добавлять их к внешним наблюдательным и логическим определениям - они есть или их нет. И в них содержится то, что "произошло в действительности" в смысле испытания мира, в отличие от последующего нароста, поддающегося гносеологическому анализу в том, что я называл дуальной структурой сознания. Именно проявление целого как целого феноменально - феномен есть, так сказать, его иероглифический знак. И из него черпается материальный состав объектов, движущихся в этом сдвинутом измерении деятельности и понимания (ином, следовательно, чем классическое "явление"). Так звук как феномен музыки не есть звук-явление (референтный знак и психический объект, полностью растворяемый своей объяснительной физической причиной), и он же есть материальный элемент-стихия всей музыкальной системы, ее "умная материя". Это же относится и к звуку-фонеме как элементу системы человеческой речи.
Можно теперь определить объекты этого рода - сознательные объекты, имея в виду действия, каких нет в числе физических. Они отличаются, во-первых, тем, что в объективных их определениях как особой опытной реальности мы не можем вполне однозначно, четко и недвусмысленно отделить их от сознательного измерения, поскольку они, вместе с физически случившимся, воспроизводятся одновременно и в пространстве деятельности и понимания, где они одновременны самим себе в длящемся, "задержанном" опыте и сдвинуты от горизонтали реальной временной последовательности (что не позволяет устранить мнимостное значение из временного определения). Во-вторых, они экранируют себя и от своего агента, и от внешнего наблюдателя, не совпадая по своему содержанию с содержанием, переводимым в термины единой или универсальной идеальной системы отсчета, охватывающей весь мир. В-третьих, они индивидуализируют себя своим случанием и воспроизводством, выделены как индивиды (хотя при этом на уровне и в разрезе наблюдаемого субъекта мы не можем получить реальной индивидуальности, ее, так сказать, "единицу"). Ничего этого нельзя, кстати, сказать о физических процессах и действиях.
Тем самым, перед нами возникает одна очень странная проблема. Мы ведь, строя науку, договорились, вместе с Декартом, Галилеем и т.д. о том, что физические явления мы можем понимать в той мере, в какой они не имеют внутреннего, они как бы полностью вывернуты вне себя и полностью определяются прилегающим к ним пространством информации, которая содержится в том, что Ньютон так неудачно называл абсолютным пространством и временем. Абсолютное пространство и время есть их прилегание извне к предмету или к вещи, которая сама внутреннего не имеет, она пуста, не самоопределяется, а определяется, получая траекторию в этом всепроникающем, неизменном поле, в этом вместилище, объединяющем все "далекие" и "близкие" точки, и имплицированном в структуре (а не содержании) физических законов. Законосообразные высказывания о вещи возможны в той мере, в какой мы можем представить или вывести эмпирически наблюдаемые проявления вещи в пространстве и времени в качестве выполнения вещью в эмпирическом событии некоторого предельного (или максимального) понимания, которое содержится в законах. Иначе говоря, физические вещи как бы движимы лучом некоего предельного понимания, они выполняют его на своем теле и своим эмпирическим случанием. И в той мере, в какой (эта мера и есть "рацио" или пропорция) мы можем их так представить, мы можем связывать их проявления в терминах законов, т.е. понимать их как закономерно и объективно, независимо от нашего и любого произвола, случающиеся. Такие допущения в науке косвенно выплескивались на поверхность такими в общем-то, казалось бы, физически недопустимыми (и непонятными) вещами, как вызывавшие вечную дискуссию допущения абсолютного пространства и времени, мгновенности передачи взаимодействий, бесконечных их скоростей и т.п. Но они есть лишь квазифизичеокие (или натуралистические) выражения скрытых допущений системы мышления.
Мы получаем здесь парадоксальную ситуацию, которую я выражу следующим образом. Именно в той мере, в какой вещи лишены "душ", т.е. живого внутреннего принципа, и мы их понимаем физически, именно в этой мере условия понимания вещей максимально спиритуализированы и идеализированы. Построение системы классической физической науки невозможно, например, без допущения гипотетически максимально мощного интеллекта, не ограниченного пространством и временем в совершении своих операций. Мы-то, люди, мыслим ограниченно, должны завершать мысленные шаги в заданное конечное время и в конечном пространстве (проведения линий чертежа, расположения и счета единиц формального исчисления и т.д.), не можем ни в одно мгновение охватить все связи мироздания, ни когда-либо пройти их в последовательности. Хотя предположение независимого их охвата, как показывал Кантор, вводя понятие актуально бесконечного, является условием построения математических понятий и доказательств (как идеальных абстрактных объектов). Понятие числа предполагает понятия множества и порядка, и, чтобы построить его в идеальном мире, нужно предположить выполненное множество и неизменяющийся на "далеком", в бесконечном удалении порядок. Поэтому человек, конечное существо, не может в своих законорождающих актах мышления не участвовать в приобщении к бесконечно полной информации. Есть, следовательно, некая действующая абсолютная информация и есть наши к ней приобщения - приобщения, согласно, например, Лейбницу, отрегулированные и обеспечиваемые в любой последующий момент (сверхфизичеоким действием или "предустановленной гармонией"). В более мягкой форме это выражено абстракцией логической бесконечности: все уже есть как бы "в себе", дано и лишь актуализируется в адеквации знания, в момент устанавливая истинностное соответствие (трансцендентальное есть чистая форма всякой актуализации).
Парадокс здесь в том, что, фактически, когда мы имели выпотрошенные явления (и физические в той мере, в какой они выпотрошены), т.е. без внутреннего, - ив этом случае определимые в луче предельного понимания, где можно построить язык, на котором формулируются законы этих вещей, то когда мы имеем дело с сознательными явлениями, т.е. явлениями с феноменальным измерением, явлениями, которые экранируют и индивидуализируют себя, выстраиваясь - помимо универсального мира абсолютного наблюдателя - в свои (замкнутые или полузамкнутые) миры, то мы здесь, чтобы вообще что-то понимать, должны распроститься с ментализмом. Фактически - с предметным фетишизмом идеальных содержаний, со спиритуализмом как своего рода "материализмом духов". И должны прежде всего разорвать мнтально-понимательную содержательную связь в цепи сообщения, упомянутый мною логический (герменевтический) круг. Гениальный Кант уже начал в свое время коперникански устранять антропоморфический ментализм с его абсолютизацией наблюдения, фетишизмом и т.д. Дальнейшая деантропоморфизация идет в ту же сторону - в сторону соскабливания человеческого образа с бесконечности.
Если мы показывали, в чем "спиритуализм" мог еще сослужить полезную эвристическую службу, то теперь, в понимании сознательных объектов, он вовсе уж не годится, поскольку они, как бы закручиваясь вбок и на себя, обладают внутренним, являются информационно емкими (поскольку кодируют в своем строении сингулярную и локальную информацию), представляют собой как бы кентавров, проросших в разнородные области, и, в силу этого, ускользают из-под управляющей руки предельного, максимального понимания универсальной связности Вселенной. Дело здесь, конечно, в независимом характере действий их реальности и в принципе относительности. Эти объекты - в том числе и потому, что в любой данный момент извлечение информации из источника пропорционально их априорной, большей или меньшей, емкости, - не движутся по траектории внутри полностью определенного (или абсолютного) пространства и времени, несущего в себе симметрии и информацию "всего того, что уже есть". У них оказывается свое собственное пространство и время - в сдвиге от этого последнего. В каком смысле "свое"? - Отличное от множества других, таких же подобных и от пространства и времени одно-единого или внешнего Наблюдателя, от универсальной идеальной системы отсчета, охватывающей весь мир. Условно назовем это пространство и время феноменальным (или феноменологическим) пространством и временем. Я имею в виду, конечно, пространство преобразований или живых состояний, пространство как распространенность и сообщенность состояния.
Можно выразить это и несколько иначе. Ускользание сознательных формаций из-под луча максимального понимания или "выполнения предельно понятого", которое определяло законосообразную траекторию вещи, происходит порождением внутренних продуктов неразложимых взаимодействий, меняющих (или заново создающих) определенную топологию, пространственно-временное расположение топологических (а не объектных) содержательностей сознания или, если угодно, хронотоп. Главное - у нас теперь есть куда поместить наши "реальные", "предметные" действия сознания, его собственную опытную реальность, для которой можно было бы строить соответствующие теоретические объекты (избегая при этом сверхфизичеокого воздействия в точке согласования и когеренции живого события знания и понимания). Именно в этом весь смысл поиска их пространственно-временного, базового слоя, пространственно-временных характеристик смысловых и символических образований. Дело в том, что это - объективные характеристики (а не ментально-понимательные). "Свое пространство", "свое время" и т. п. - термины реальных событий, а не духов или чистого ума, термины квазивещественных прорастании субъекта в мир, вместилища того "внутреннего", которое недоступно ни извне, ни интроспекции (хотя это явно живые силы, внутренний одушевляющий принцип самодеятельности), и теоретические объекты изображения которого мы не можем поместить ни там (в физике), ни здесь (в психике).
С учетом этого необходимо сформулировать и своего рода принцип неотделимости - неотделимости наших объектов-кентавров (по признаку различения "внешнего" и "внутреннего", они и не физические в классическом смысле, и не произвольно-сознательные или "переживаемые" в смысле традиционной психологии) от пространства их наблюдения (которое именно в случае отделимости от них могло быть переведено в термины внешнего абсолютного наблюдения). Они "возмущают" наблюдение: то, что до экрана, связано (не теряясь) с тем, что после экрана. Феномены сознания (или феномены реальности сознания) - первые знаки такой неотделимости. А понятие феномена - расцепление понимательно-менталистских сращений проявлений жизни сознания (.как особой опытной реальности), объективирующее последние в измерении этого феномена (в отличие о-шзмерения классического явления).
Феноменологическая редукция может быть проделана и в применении ко многим проблемам традиционного толка - например, в анализе мифа, в психологических теориях, в социологии и т. д. Я возьму лишь небольшой пример из психоанализа, где на понятии так наз. симптома четко прослеживается фиксация интересующей нас "физической", "телесной" стороны реальности сознания.
Действительно, что представляет собой симптом? Симптом есть косвенное целостное, далее неразложимое и несводимое внутри себя, т. е. по отношению .к внешнему миру, выражение чего-то другого. Например, таковым является (анализируемый Фрейдом в "Психопатологии обыденной жизни") классический пример "ляпсус лингве" - языковой монстр, "невозможное" слово типа begleidigen ("чемоданно"), образованное из двух немецких глаголов: begleiten - сопровождать и leidigen - наносить ущерб.
При нормальном (не "зафиксированном" на них) функционировании психической жизни, такие монстры обычно распадаются, не поддержанные связками синтаксиса и стилистики языка в целом, они живут летучей, короткой жизнью. Но вот предположим, что подобного рода монстры, "невозможные предметы" (напомню пространственно невозможные монстры - изображения знаменитого голландского графика Эшера) могут, во-первых, быть совершенно разными и многообразными, а не только языковыми (например, локализацией и анатомо-физиологическим "рисунком" протекания и реализации полового желания ... в пятке) и, во-вторых, будучи поддержаны какой-то общей скрытой "логикой" и внутренними смысловыми связями, оказываться устойчивыми предметными формациями, вполне независимо и материально воспроизводящими себя в потоке психической жизни (в частности - в виде визуализации деятельности). Например, те же самые "розовые слоны", которых я могу видеть каждый день и которые не распадаются в качестве побочных "отходов производства" моей психической жизни. Или так называемые "иероглифы тела", какими представляется та же пятка человеческой ноги (о которой я упоминал) и которые могут быть расписаны в нашем теле и устойчиво, вполне "телесно" существуют, как и другие, подобные им "тела" у других людей, отличающиеся от некоторого одного тела, которым мы все якобы обладаем в некоторой универсальной системе отсчета внешнего наблюдателя. Может быть, у нас у всех как раз разные (и многие) тела, в том смысле, что они все по-разному составлены из таких вот устойчивых "беглайдиген" и соответствуют разным уровням жизни сознания (или, если угодно, разным "мирам")? Ведь таковы рекуррентные симптомы и формации неврозов и психозов, таковы устойчивые архетипические сцепления символов сновидений, фантазмов детских "теорий" происхождения, "первичной любовной сцены" и т. п.
Пометим лишь пока, что, даже просто вводя такие еще неясные вопросы и допущения, даже просто гипотезу существования подобных сложностей в сознании (ставящих под вопрос классическое различение между "душой" и "телом", "внешним" и "внутренним", "сознанием" и "материей", "живым" и "неживым" и т. п.), мы уже начинаем немного приподымать завесу над тем, что перед нами, исследователями (и перед самим живым агентом событий), экранировано и через экран чего мы, по правилам классической процедуры рационального анализа, не могли бы пройти.