Далее, перед лицом героизма - воли к приключению -  мы можем занять две
позиции: либо мы бросаемся вместе с героем навстречу страданию, ибо считаем,
что   героическая  жизнь  имеет   "смысл",   либо   мы  слегка   встряхиваем
действительность, и одного  этого движения вполне довольно, чтобы уничтожить
любой героизм,-  так прогоняют сон, толкнув спящего.  Выше  я назвал эти два
направления, в которых развивается наш интерес, прямым и опосредованным.
     Следует  подчеркнуть,  что ядро действительности, к  которому относятся
они  оба, одно и то же. Следовательно, различие состоит в нашем субъективном
подходе к явлению. Таким образом,  если эпос и  роман  различались по своему
предмету -  прошлое  и  современная  действительность,-  то  теперь  следует
провести  новое  различие внутри темы современной  действительности. Но  это
деление основано  уже не только на предмете, но  берет начало в субъективной
стихии, иными словами, в нашем отношении к предмету.
     Выше мы целиком и полностью абстрагировались от лиризма, который служит
столь же  самостоятельным источником поэзии,  как и эпос.  Не будем особенно
углубляться в сущность явления и долго рассуждать  на  тему о том, что такое
лиризм. Всему  свое время. Напомним  только общеизвестную  истину: лиризм  -
эстетическая проекция общей  тональности  наших  чувств. Эпос не  может быть
радостным или грустным - это аполлоническое, равнодушное искусство, внешнее,
неуязвимое, сплошь состоящее из форм вечных объектов, не имеющих возраста.
     С  лиризмом  в искусство вторгается подвижная  и изменчивая субстанция.
Интимный  мир человека изменялся в веках, вершины его сентиментальности иной
раз  устремлялись к Рассвету,  а иной - к Закату.  Есть  времена радостные и
времена печальные.  Все зависит от того, представляется ли человеку  оценка,
которую он себе дает, положительной или нет.
     Я  не  вижу  необходимости  повторять сказанное  в самом  начале  моего
небольшого трактата: независимо от того, служит  ли содержанием  прошлое или
настоящее,  поэзия и все искусство рассматривают человеческое, и только его.
Если  кто-то рисует пейзаж,  в нем  всегда  следует видеть  лишь  сцену, где
появится человек. В таком случае нам остается сделать только один вывод: все
формы искусства берут начало  в различных истолкованиях человека  человеком.
Скажи мне,  как  ты  воспринимаешь  человека,  и  я скажу  тебе, в чем  твое
искусство.
     И поскольку каждый литературный жанр есть до известного  предела русло,
проложенное каким-то истолкованием человека, нет ничего удивительного в том,
что  каждая  эпоха  предпочитает свои жанр. Вот почему подлинная  литература
эпохи - общая исповедь сокровенных человеческих тайн своего времени.
     Итак, вновь  возвращаясь к понятию героизма,  мы обнаруживаем, что иной
раз рассматриваем  его  непосредственно,  а  иной  - опосредованно. В первом
случае  наш  взгляд  превращает  героя  в  эстетический  объект, который  мы
называем трагическим, во втором - в эстетический объект, который мы называем
комическим.
     Бывали  эпохи,  которые  почти  не  воспринимали трагическое,  времена,
пронизанные   юмором   и   комедией.   Век   девятнадцатый   -   буржуазный,
демократический и позитивистский,- как правило, видел во всем одну  сплошную
комедию.
     Соотношение,  которое мы наметили между  эпосом  и романом, повторяется
здесь как соотношение между расположениями нашего духа к трагедии и комедии.