18. КОМЕДИЯ

     Трагедия не  происходит на  нашем  обыденном  уровне: мы должны  до нее
возвыситься. Нас допускают  к  трагедии,  ибо она  ирреальна. Если  мы хотим
обнаружить нечто  подобное  в реальном мире,  нам следует  устремить  взор к
величайшим вершинам истории.
     Трагедия предполагает известное расположение  нашего духа к  восприятию
великих  деяний.  В  противном  случае  она  покажется  недостойным  фарсом.
Трагедия  не  предстает  нам  с  неизбежной очевидностью  реализма,  который
развертывает произведение  прямо  у нас под  ногами и  исподволь, без усилий
вводит нас  в его  мир. В известном смысле наслаждение  трагедией требует от
нас,  чтобы мы немного  ее любили, как  герой  любит свою  судьбу.  Трагедия
взывает  к нашему  атрофированному героизму, ибо  все мы носим в себе  некий
обрубок героя.
     Пускаясь в  плавание  героическим  курсом,  мы чувствуем,  как  глубоко
внутри нас  откликаются  решительные  поступки и возвышенные порывы, которые
движут  трагедией. Мы с изумлением обнаруживаем, что можем выносить огромные
душевные напряжения,  что  все вокруг нас  увеличивает  размеры, приобретает
высокую ценность. Театральная трагедия открывает нам глаза, помогая находить
и  ценить   героическое  в  действительности.   Наполеон,   немного  знавший
психологию, не позволил  актерам французской  бродячей  труппы  представлять
комедии  перед  зрителями   Франкфурта,   в  душе  которых  еще   были  живы
воспоминания об их побежденных монархах,  но приказал  Тальма играть  героев
Расина и Корнеля.
     Но вокруг героя-обрубка,  которого мы заключаем  в себе, суетится целая
толпа плебейских инстинктов. В силу достаточно веских причин  мы  не  питаем
доверия к сторонникам перемен. Мы не требуем объяснений у того, кто остается
в границах привычного, но мы их неуклонно требуем у того, кто хочет выйти за
пределы   этого  привычного.  Для  нашего  внутреннего   плебея  нет  никого
ненавистнее   честолюбца.   А   герой,  понятно,   начинает   с  честолюбия.
Вульгарность  не раздражает  нас так, как  претензия. Следовательно, в любую
минуту  герой  готов  стать  в наших  глазах  если  не несчастным  (что  его
возвысило бы до трагедии), то  смешным.  Афоризм: "От великого до смешного -
один шаг" - формулирует ту опасность, которая всегда герою грозит. Горе ему,
если  он  не  оправдает своими делами и незаурядностью натуры  стремление не
быть  таким  же, как все!  Реформатор,  то  есть  любой  исповедующий  новое
искусство, науку, политику, на всю  жизнь  обречен  преодолевать  враждебное
влияние среды, которая  в лучшем  случае видит в  нем  напыщенного шута  или
мистификатора. Все, что герой отрицает  - а он  герой именно благодаря этому
отрицанию,- оборачивается против него: традиции, обычаи,  заветы  отцов, все
национальное, местное, косное.  Все это образует столетний пласт земли, кору
непробиваемой толщины.  А герой  хочет  смести  этот  груз с  помощью мысли,
частицы невесомее воздуха, возникшей в  воображении. И тогда  консервативный
инстинкт инерции ему мстит, насылая на него реализм в лице комедии.
     Поскольку  феномен героического заключается  в желании обладать  чем-то
еще  не  существующим,   трагический   персонаж  наполовину  находится   вне
реальности.  Достаточно дернуть  era  за  ноги  и  вернуть  к  жизни,  и  он
превратится в комический.  С большим трудом, как бы через силу соединяется с
инертной реальностью благородный героический вымысел: он весь - стремление и
порыв. Его свидетельство - будущее. Vis comica[35]  ограничивается тем,  что
подчеркивает  ту  грань героя,  которая обращена  к  чистой  материальности.
Сквозь вымысел проступает действительность ,и,  вставая во  весь рост  перед
нашим  взором,   поглощает  трагическую  роль,  "role"[*   Бергсон  приводит
любопытный пример. Королева Пруссии приходит к Наполеону. Она хочет выразить
ему свое возмущение  и оживленно жестикулирует. Наполеон ограничивается тем,
что  просит  ее   присесть.  Стоило  королеве  сесть,  как   она  замолчала.
Трагическая  роль  не  соответствует  буржуазной  позе  сидящей гостьи.  Она
находится с ней в противоречии].  Герой делал из нее свое собственное бытие,
сливался    с   ней.   Поглощаясь   действительностью,   волевое   намерение
затвердевает,  материализуется,  погребая под собой героя. В  результате  мы
воспринимаем "role" как смешное переодевание, как маску на вульгарном лице.
     Герой  предвосхищает  будущее  и  взывает  к   нему.  Его  жесты  имеют
утопический смысл. Он провозглашает не то, кем он будет, но то, кем он хочет
быть. Так и женщина-феминистка надеется, что когда-нибудь женщины перестанут
быть   феминистками.  Однако   автор  комедии  искажает   идеал  феминисток,
представляя  нам женщину,  которая уже  сейчас подчинила  себя этому идеалу.
Будучи отнесен к более раннему периоду - к  современности, героический порыв
как  бы  застывает, останавливаясь  в  своем  движении.  Не  может выполнять
элементарные  функции существования то, что способно жить  лишь в  атмосфере
грядущего. Идеальная птица  падает, пролетев над испарениями мертвого озера.
Люди смеются. Это полезный смех. Он убивает  сотню мистификаторов на каждого
героя, которого ранит.
     Итак,  комедия  живет  за  счет трагедии,  как  роман  за  счет  эпоса.
Исторически комедия родилась в Греции как  реакция на творчество  трагиков и
философов, которые хотели создать новых богов и  ввести новые обычаи. Во имя
народной  традиции, во  имя  "наших отцов"  и  священных  обычаев  Аристофан
выводит  на сцене  современные  фигуры  Сократа и Еврипида. И  то, что  один
вложил в свою философию,  а  другой в свои стихи,  Аристофан сделал  личными
качествами самих Сократа и Еврипида.
     Комедия - литературный жанр консервативных партий.
     От желания иметь что-то в будущем до веры в обладание им в  настоящем -
дистанция, разделяющая трагическое  и комическое. Это и есть шаг от великого
до смешного. Переход  от  воли к представлению  знаменует собой  уничтожение
трагедии, ее инволюцию, ее комедию. Мираж проявляется именно как мираж.
     Так вышло и  с Дон  Кихотом, когда,  не довольствуясь тем, чтобы за ним
признали только  волю к  приключению,  он  велит считать себя  странствующим
рыцарем.  Бессмертный  роман  едва  не  превращается  в  комедию. И,  как мы
надеялись показать, занимает  промежуточное  место  между  романом и  чистой
комедией.
     Первые читатели "Дон  Кихота" именно так и восприняли  эту литературную
новинку.   В   предисловии   Авельянеды   дважды   указывается   на   данное
обстоятельство. "Вся "История Дон Кихота  Ламанчского" напоминает комедию",-
сказано в начале пролога, и ниже та же мысль повторяется: "Наслаждайтесь его
"Галатеей"[36] и комедиями в прозе, ибо они - лучшие из его романов". Трудно
оценить  по   достоинству  подобное   замечание,  если  ограничиться  только
соображением, что слово "комедия"  употреблялось  в те времена  как жанровое
обозначение любого театрального произведения.