3.1. БИНАРНЫЕ ОТНОШЕНИЯ В НАУЧНОМ МЫШЛЕНИИ        

 Постановка вопроса

Научное познание можно представить в качестве одного из самых удачных объектов для исследования феномена бинарного архетипа Его "биополярная", "двухсоставная" природа обнаруживается не только в общетеоретических, но и в более специальных анализах.

Современная наука дает достаточное количество подтверждений этому положению. В частности, бинарность можно считать фундаментальной, предельной особенностью информации, поскольку каждый отдельный акт передачи сигнала от А к В фиксирует либо наличие, либо отсутствие какого-либо определенного изменения. Не меняют положения ссылки на вариативность информации, то есть на возможность многозначной шкалы оценок событий (например, процесс "начинается"; "неопределен"; "продолжается" и т.д.) Каждая из таких оценок может быть воспроизведена с помощью двоичного кода: процесс либо начинается, либо не начинается; он является определенным, либо неопределенным; продолжается, либо не продолжается и т.д.

Согласно теории, выдвинутой Ю.И.Кулаковым, идея бинарности применима в геометрофизике, в частности, для интерпретации уравнения Дирака в импульсном пространстве. Постулируется наличие двух множеств элементов, выражающих состояния элементарных частиц - начальные и конечные. Между данными множествами устанавливается отношение (чаще всего парное), что в конечном итоге позволяет говорить о том, что бинарные структуры представляют собой простейшие модели эволюции систем с началом и концом. Показательно, что данный метод анализа используется для характеристики как классических, так и постнеклассических моделей физического знания, например, при попытке объединения электрослабых и сильных взаимодействий^[1].

В современной психотерапевтической практике большой популярностью пользуется метод так называемой “парадоксальной интенции”. Его специфика заключается в том, что при лечении пациента психолог использует технику сократического диалога, позволяющую как бы подтолкнуть пациента к открытию адекватного смысла событий, происходящих как вокруг него, так и в его собственной душе. Эта техника находит большое применение при лечении неврозов и навязчивых состояний.Основывается она на специальном использовании ситуации “раздвоенности” человеческого сознания.

Подобные примеры подтверждают, что идея бинарности, дуальности является не только сферой этнографического или же историко-философского анализа, но и областью научного поиска.

Нельзя не отметить наличия в специальной литературе (как отечественной, так и западной)  анализов различных вариантов дискурсивных практик бинарного типа. Сами названия выделяемых методологических средств - "метод парадоксов", "апоретический метод", "метод альтернатив", как правило, подчеркивают их историческую связь с определенными философскими направлениями.^[2]

Сущность противоречивой ситуации в науке не может тем не менее быть описана через придание бинарному дискурсу статуса "метапринципа".  Такое отождествление происходит, например, когда понятие антиномии в литературе употребляется в качестве синонима понятию проблемной ситуации. Проблемная ситуация не исчерпывается контрадикторно-конъюнктивной формой задания антиномии (А и не-А). Подобная интерпретация (а она чрезвычайно распространена) неизбежно вызывает вполне оправданные упреки в огрублении динамики процесса познания, излишней его "формализации". Было бы странным предположить, что все многообразие противоречий в структуре проблемной ситуации фиксируется одним понятием, пусть даже столь эвристически важным, как антиномия-проблема.

Традиционным и хорошо разработанным методом выявления гибкости  логических понятий является усложнение, универсализация, модернизация аппарата формальной логики, создание новых логических систем и процедур. Однако, как признают сами исследователи, занимающиеся этим вопросом, далеко не все проблемы соотношения формальных и содержательных аспектов познания этот подход решают. Например, известно, что многозначные, бесконечнозначные, нечеткие логики не снимают принципиальных антиномий. Так, в логике Л.Роговского возникает антиномия, средствами этой логики неразрешимая: система, включающая в себя диалектические положения, одновременно противоречива и непротиворечива.^[3] 

Интересной, хотя и несколько парадоксальной, выглядит следующая мысль, касающаяся судьбы антиномического описания с точки зрения формально-логических процедур. О.Ф.Теребилов полагает, что современная символическая логика представляет собой продукт распада классического типа рациональности в математике. Вместе с тем, она является важнейшим средством сохранения объективно-предметного содержания классической математики в системе бурно растущих неклассических ее областей. Поэтому неудивительно, что используемая в качестве средства сохранения или реставрации того типа рациональности, продуктом распада которого она является, современная логика дает противоположный ожидаемому результат. Правда, приводимый тем же автором концептуальный список разрешенных с помощью логических процедур наиболее известных антиномий теоретико-множественного и семантического характера (при всей неоднозначности самого понятия "разрешение антиномий") свидетельствует, возможно, о другом, а именно о необходимости "логического процесса" обоснования антиномического дискурса, о включенности последнего в данный процесс. Впрочем, с последним утверждением О.Ф.Теребилов согласен, поскольку, как он полагает, синтетическое приращение знания в формально-логической проекции "антиномично, а попытки  элиминировать  антиномии неизменно вызывают фоновый эффект концептуальной неполноты дедуктивных способов описания и объяснения"^[4].

К типологии разрешения антиномий

Анализ современного состояния проблемы разрешения антиномических ситуаций бинарного выбора приводит к выводу об отсутствии сколько-нибудь разработанной теории.

Завершая состоявшуются уже много лет назад известную дискуссию по проблеме противоречия, В.А.Лекторский отмечает: "Почти все авторы книги считают, что формальная антиномия "А и не-А" не является окончательным выражением объективного диалектического противоречия и должна быть разрешена, "снята" в какой-то "иной" структуре. Каковы способы этого разрешения, какова эта "иная" структура, какую роль играет формализация в этом процессе - по всем этим вопросам ведется дискуссия"^[5].

В такой форме проблема становится уже много лет, однако классификации форм разрешения антиномий так до сих пор и не выработаны.

Но парадокс заключается в том, что как только речь заходит о разрешении конкретных антиномий конкретных областей познания, предлагаемые классификации структурно распадаются на типологии, имеющие в основе подчас диаметрально противоположные основания, а собранное из этих оснований целое оказывается меньше суммы своих частей, трудно сочетается с общеметодологическими посылками. Такая разноголосица мнений свидетельствует лишь об одном: до сих пор не найдено какое-либо единое типологическое основание, на базе которого можно было бы рассмотреть способы выхода из ситуации антиномичности.

Антиномия не нуждается во внешне обозначенной категориальной парности; поскольку она по природе своей является своеобразным "эпицентром", стержнем проблемности.

Путь от антиномии-проблемы до ее разрешения описывается в последовательных категориях дилеммы - альтернативы - нового парадокса. Противоречие может получить разрешение как на стадии перехода от антиномии-проблемы к дилемме (наиболее вероятный "отрезок" для снятия антиномий), так и при переходе от дилеммы к альтернативе (наименее вероятный способ разрешения, чреватый возможными ошибками и нагромождениями новых антиномий). Переход же от альтернативы к новому парадоксу (или непосредственно от разрешенной антиномии к новому парадоксу) имеет общеметодологический смысл, поскольку свидетельствует о неизбежности возникновения новых фундаментальных антиномических проблем, являющихся следствием выхода научного познания на новые рубежи парадоксальности - предтечи новоявленных смыслов научности.

Рассмотрим подробнее предложенную схему. Поскольку механизм возникновения и разрешения антиномий является специфической характеристикой движения познания, то и сам по себе процесс выхода из антиномической ситуации должен опираться на определенную связь между логическими формами мысли. На эту принципиальную зависимость, указанную еще Гегелем, следует обратить внимание еще раз. Поскольку формы эти, несмотря на внешнюю схожесть с фигурами формальной логики, имеют содержательную природу, то ориентация на сущностные аспекты проблемы на этапе ее разрешения является совершенно необходимой.

Процесс разрешения антиномии-проблемы не является чем-то застывшим, однозначно заданным. Если бы это было так, то метод разрешения свелся бы к некоторому алгоритмизированному механизму, легко применимому к любой познавательной ситуации. На практике, однако, такой легкости исследователь, как мы уже выяснили, не испытывает. Нарастающая асимметрия противоположностей является необходимым условием выхода из антиномической ситуации, и данный процесс - своеобразная "дилемма со склонением ко второму члену" (М.М.Бахтин) - должен иметь некоторые "опорные точки", в которых происходит конкретное разрешение антиномии-проблемы. Выделим основные из них.

1. Распространенным способом разрешения антиномий является попытка изначального синтеза противоположностей. При этом имеется в виду признание относительного равноправия тезиса и антитезиса, а их дополнительность рассматривается в качестве неизбежного элемента характеристики объективной реальности.

На первый взгляд, такой способ снятия антиномии чрезвычайно плодотворен, поскольку позволяет учитывать как бы в "полном объеме" эвристические характеристики обеих противоположностей. Однако на самом деле он не обладает функцией разрешения: признание равноправия противоположностей означает, скорее, что антиномия "блокируется" в своем первоначальном виде, так как возможность окончательного ее разрешения жестко детерминирована недостаточным уровнем развития научного знания в данный период времени. Описание взаимодействия противоположностей как дополнительных лишь означает, что проблема действительно сформулирована в адекватной форме, причем не абстрактно-логическим образом, а средствами данной конкретной области научного знания. Классическими примерами такого подхода к проблеме разрешения является "блокировка" теоретико-множественных антиномий и априорное принятие определения бесконечно малой величины в современной математике, а также интерпретация проблемы квантово-волнового дуализма в физике ХХ века.

Ясно, что подобное "разрешение" - совершенно недостаточный способ выхода из проблемной ситуации: оно не устраняет антиномию как таковую, а лишь помогает переформулировать ее конкретно-научным языком.

2. Второй способ разрешения антиномии-проблемы связан с динамикой развития науки на начальной стадии исследования, когда процесс нарастания асимметрии между тезисом и антитезисом только набирает силу.

Например, развитие химии XVIII века было обусловлено борьбой двух основных конкурирующих концепций (хотя общее их количество было большим) - флогистонной и кислородной теориями воздуха. И хотя первая концепция была незыблемой парадигмой лишь для химии XVII века, в дальнейшем она не была нацело отброшена, а совмещена с теорией дефлогистированного воздуха - прообразом будущей кислородной концепции. Сложилась своеобразная антиномическая ситуация, разрешившаяся тем, что теория флогистона была признана "частично" истинной, а теория кислорода заняла место ведущей парадигмы. Показательно, что ложная в целом теория была сохранена и долгое время сосуществовала вместе с новой: снятие антиномии произошло путем признания реального взаимодействия "истинных" моментов в целом ложной теории флогистона с истинной теорией кислорода. Данный способ выхода из ситуации антиномичности выражает исторически оправданную попытку разрешения противоречия между старой теоретической парадигмой и развивающейся научной практикой, а с историко-логической точки зрения на новом уровне воспроизводит некоторые важные характеристики апоретико-парадоксальной ступени задания антиномической проблемы.

3. Типичным способом выхода из антиномии является разрешение противоречий причинно-следственной связи тезиса и антитезиса. В данном случае задача исследователя заключается в тщательном анализе исторических предпосылок взаимодействия сторон антиномии, причем в таком анализе, который позволяет не просто выработать очередную "гипотезу", но дать конкретное решение научной проблеме. "Посредством изучения истории соответствующих явлений, образующих антиномию, - разъясняет суть данного подхода А.А.Ветров, - следует отыскать более простую форму одного из рассматриваемых явлений, которая и будет предшествовать другому члену антиномии"^[6]. Нетрудно заметить, что и здесь ведущей тенденцией в разрешении опять-таки является синтез асимметричных, неравнозначных противоположностей.

Интересно, что данный способ разрешения антиномии-проблемы непосредственно используется в современной научной практике. С его помощью, как показала И.В.Дмитриевская, удается, например, дать конкретные рекомендации и зафиксировать научно обоснованные правила употребления отрицательных частиц в грамматике русского языка. Оказывается, что правописание частицы "не" с существительными (слитно ли отдельно) в первую очередь связано с тем, выражает или не выражает данное слово понятие^[7].  А.А.Ветров с помощью своего метода дал интересную интерпретацию разрешения известной антиномии "понятие-суждение", применив ее к анализу истории лингвистики и доказывая первичность  суждения по отношению к понятию. Подобный же способ разрешения ("сочетание причин с действием") использует И.Кант при анализе соотношения между счастьем и максимой добродетели  в структуре основной антиномии практического разума.

4. Классическим способом разрешения антиномий-проблем является метод, примененный К.Марксом на основании интерпретации традиций классической немецкой философии. Смысл этого метода заключается в том, что асимметрия, неравнозначность тезисов антиномии выражается в наиболее концентрированном, наиболее затрагивающем сущность проблемы виде. Он не просто резюмирует три предыдущих, подводя итог конкретно-историческим способам разрешения антиномий науки, но и кладет основу для оценки и классификации последующих способов.

Данный способ объективно проявляет себя в известных естественнонаучных ситуациях, традиционно описываемых по принципу соответствия.

Интересные рассуждения, касающиеся понимания проблемы синтеза, встречаются у Я.Лукасевича. "В 1910 году, - пишет он, - я издал книжку о принципе противоречия у Аристотеля, в которой пробовал высказаться, что этот принцип не так очевиден, как считается... Дорогу мне указали антиномии, которые доказали, что в логике Аристотеля существует брешь. Заполнение этой бреши привело меня к преобразованию традиционных принципов логики... Я доказывал, что кроме предложений истинных и ложных существуют предложения возможные, которым отвечает возможность, как нечто третье наряду с существованием и несуществованием. Так появилась трехзначная система логики..."^[8]. Нетрудно убедиться, что мысль выдающегося логика ХХ века двигалась по уже известному нам направлению поиска третьего синтезирующего начала, в результате чего были созданы первые системы многозначных логик.

Современная логическая мысль часто идет именно по этому пути, в результате чего возникают оригинальные концепции, исходящие из поиска синтезирующего начала. Приведем два примера на эту тему.

А.А.Зиновьев в работе "Логическая физика" уточняет двусмысленность понятия "неопределенно", которая возникает в трехзначной логике Я. Лукасевича, (признание ложности означает отрицание истинности, но признание истинности не означает утверждение ложности). А.А.Зиновьев предложил употреблять в качестве отрицания истинности термин "неистинно", а именно, высказывание неистинно, если и только если оно не является истинным. Термин "ложно" употребляется здесь как одно из значений истинности, которое лишь иногда совпадает со значением "неистинно", а именно, когда высказывание может принять только одно из двух значений - "истинно" и "ложно". Получается, что "если высказывание ложно, то оно неистинно; но если высказывание неистинно, из этого не следует, что оно ложно; оно может быть непроверяемо, неопределенно и т.п.". В отличие от концепции Я.Лукачевича, не всегда верно, что высказывание либо истинно, либо ложно: оно "может быть неопределенным, т.е. не может быть истинным и не может быть ложным"^[9].

5.Предельный случай асимметрии взаимосвязанных противоположностей проявляется в способе разрешения антиномии, при котором в научной практике, несмотря на полное господство новой теории, своеобразно сохраняются элементы ложной концепции. Наиболее яркими примерами такого положения в современной науке является отношение к Птолемеевой астрономической системе и к концепции эфира.

Известно, что еще Коперник, опровергая гелиоцентрическую систему Птолемея, сохранил в своей теории ряд эпициклов и вспомогательных кругов своего предшественника для объяснения движения планет, так как иначе он не мог объяснить известные астрономические факты. Такая попытка разрешения проблемы соответствовала второму из рассмотренных выше способов. Но и в современных астрономических расчетах нередко используется система эпициклов Птолемея как более предпочтительная с чисто технической стороны дела, и это несмотря на существование в науковедении концепции изначальной антинаучности изысканий Птолемея.^[10].  Похожую метаморфозу претерпевала и теория эфира, казалось бы, окончательно похороненная в результате становления квантовой электродинамики и теории относительности. Однако, как это не парадоксально, современные физики предлагают вернуться к концепции "идеального эфира", которая оказывается очень удобной для обоснования конкретных физических расчетов. Естественно, что речь не идет уже о какой-то абсолютной материальной среде, а лишь об умозрительном теоретическом конструкте, очень напоминающем, кстати, древнегреческую модель эфира. Тем не менее такое возрождение отвергнутых гипотез является достаточно показательным и свидетельствует, очевидно, о необходимости тщательного анализа истории науки с целью выявления неизвестных эвристических элементов отвергнутых теорий - "мифов".

6. Еще одним экстремальным случаем выхода из антиномической ситуации является альтернативный способ разрешения, фактически воспроизводящий на этапе синтеза специфику метода "проб и ошибок". На практике его бывает трудно отличить от стадии альтернатив этапа постановки проблемной ситуации, и это не случайно. Новое обращение к альтернативному выбору является, как правило, нежелательным, "иррациональным" способом разрешения, поскольку здесь происходит окончательная деформация структуры исходного противоречия, переход к политомическим (многовариантным) отношениям. А это уже не позволяет обоснованно провести "традиционный" выбор правильного решения, из двух возможных, что в свою очередь может иметь негативные практические следствия.

Однако следует различать два принципиально различных основания, характеризующих проблему альтернативного выбора. Во-первых, такой выбор может свидетельствовать о непоследовательности мышления, "проскочившего" в определенный момент через реальную возможность разрешения антиномии. Очень ярко подобные несистематичность и непоследовательность проявляются при решении задач, связанных с перебором большого количества вариантов (например, шахматы) и, как показывает конкретный анализ, основываются именно на неорганизованности мышления^[11]. Во-вторых, в научном познании реально существуют ситуации, когда именно путем сопоставления различных концепций (вариантов) решения проблемы и выбора наиболее оптимальной из них удается получить эвристически ценный результат. Одним из самых ярких примеров этому - создание Д.И.Менделеевым периодической системы элементов, отражающей зависимость физических и химических свойств элементов от их атомного веса (в современной трактовке - от заряда атомных ядер). Как показывает история науки, эти открытия не бывают случайными и свидетельствуют о выдающейся степени научно-философской зрелости ученого, полностью подготовившего себя к имагитивному акту творчества.

Как и предыдущий способ разрешения антиномии-проблемы, альтернативный выбор чрезвычайно распространен в политической теории и практике. В отличие от дилеммного разрешения, он предполагает не просто отказ от одного из тезисов как ложного, но предварительный выбор двух базовых возможностей из многих реально существующих. При этом необходимо доказать не только ложность одного из тезисов, но и обосновать правомерность самого этого выбора. Понятно, что такое "экстремальное" разрешение антиномии требует огромной политической эрудиции, углубленного теоретического изучения проблемы и осознания ее как антиномически заостренной. На практике, к сожалению, политики не часто склонны к такого рода "напряженности" ума, и альтернативный выбор то и дело осуществляется тривиальным методом проб и ошибок.

7. В какой-то степени вырожденным (в логическом смысле) способом сочетания противоположностей является гармонический синтез равноправных (но не тождественных) противоположностей.

Эта форма синтеза возникает как реакция на "недиалектичность" альтернативного выбора, склонного к "отрицательно"-антиномической победе одной из противоположностей. Важно подчеркнуть, что она  отнюдь не снимает противоречивого напряжения антиномической проблемы, но позволяет как бы продлить "борение" равновеликих по мощи противоположностей, являющих миру в этой борьбе "новую гармонию" - гармонию амбивалентности. Историко-художественным и психологическим аналогом такой формы синтеза может служить, например, противостояние Микеланджело Буонаротти и Леонардо да Винчи - двух титанов итальянского Возрождения, амбивалентное поле творческого притяжения-соперничества которых является символом Высокого Ренессанса. В естественнонаучном и философском дискурсе примеры такого противостояния демонстрируют известные дискуссии между Г.Лейбницем и И.Ньютоном, Н.Бором и А. Эйнштейном, Б.Расселом и Ф.Коплстоном. Поэтому гармонический синтез характеризует скорее личностную, гуманистическую природу "диалектизации" противоположностей в науке, хотя в других областях культуры (например, в художественном творчестве) он является одним из самых распространенных.

Именно в этом смысле трактовал проблему синтеза А.Ф.Лосев. Для него "распадающиеся антиномии" являются лишь символами абстрактно-философского мышления. "А так как мы хотим, - пишет он, - рассуждать не абстрактно, а жизненно, и не метафизично, а диалектично, то для нас нет выбора между тезисами и антитезисами. Мы принимаем сразу и тезис, и антитезис каждой антиномии, и объединяем их в живом синтезе..."^[12].

8. Еще один вырожденный и одновременно противоположный предыдущему выход из ситуации антиномичности заключается в признании обоих тезисов антиномии ложными ("антисинтезирующий акт раскола", по терминологии И.С.Нарского). Этот способ имеет несколько вариантов интерпретации и носит, скорее вспомогательный характер. В логическом плане его "оправдание" находится в понятиях пустого множества (являющегося подклассом любого множества) и пустого класса (т.е. класса, не содержащего в себе никаких элементов). Кроме того, наличие такого выхода может свидетельствовать о тавтологичности формулировки антиномии. Именно так некоторыми исследователями трактуются апории множественности Зенона: если мы берем (по условию) "все существующее", то умножать сущности путем любого варианта деления его на составные части нельзя, поскольку в первой посылке уже заключена априорная исчерпанность такого рода операции. Тавтологически можно интерпретировать и апорию границы ("местом места" является "место").

Однако определение ложности обоих тезисов содержит надежду на потенциальную истинность тезисов, противоположных им.  Поэтому, например, становится возможным через констатацию неистинности обоих тезисов антиномии (в ее первоначальном варианте) обозначить путь к более плодотворной формулировке, а затем уже перейти к одному из возможных способов решения. Такой способ, в частности, предлагает И.С.Нарский при анализе строения основной антиномии практического разума И.Канта.^[13].

9. Существует еще один вспомогательный методологический прием, тесно примыкающий к предыдущему. Мы имеем в виду механизм "уточнения понятий".  Пренебрежение, которое встречается у некоторых специалистов по отношению к нему, вряд ли можно считать оправданным. Без четкого определения предмета исследования и выявления базисных значений используемых в нем терминов не может идти и речи о выходе из антиномической ситуации. Другое дело, что уточнение понятий может переходить в один из рассмотренных вариантов разрешения антиномии-проблемы. В частности, сам описанный нами процесс движения от одной стадии разрешения (и постановки) антиномической проблемы к другой, по существу, является процессом уточнения природы логических понятий.

Если принять эти ограничения, то данный прием занимает важное место в общей методологии разрешения. Нельзя лишь абсолютизировать механизм уточнения понятий и сводить к нему сложный процесс выхода из антиномических ситуаций познания.

Рассмотренные способы разрешения антиномий, несмотря на их принципиальную неравнозначность, образуют в совокупности некоторую онтологически оправданную систему, главными характеристиками которой являются:

- динамический характер процесса разрешения, описывающий генетическую взаимосвязь между отдельными способами выхода из антиномической ситуации;

- центральное, стержневое положение содержательных (диалектических) методов разрешения антиномий, задающих общее направление для выхода из подобных ситуаций (нарастающая асимметрия противоположностей, логика поиска третьего, синтезирующего, начала);

- воспроизведение на этапе разрешения характерных черт стадии постановки проблемы ("зеркальный" переход от антиномии-проблемы к дилеммному и от него - к альтернативному способу разрешения). На этапе разрешения окончательно выявляется целостная структура метода антиномий.

Необходимо учитывать тот факт, что ни один из способов разрешения антиномий, впрочем, как и все они, взятые в совокупности, не устраняет бесконечного процесса воспроизведения проблем такого рода в ходе развития человеческого познания. В результате того или иного конкретного разрешения антиномии неизбежно наступает ситуация нового парадокса,^[14] знаменующего качественно иной уровень осознания наукой процесса своего самодвижения, и механизм бинарного архетипа воспроизводится из своей новой "начальной" точки, но уже на более высоком витке процесса становления научного познания. По-прежнему актуальной является мысль С.А.Яновской, писавшей в одной из наиболее ярких статей, посвященных проблеме апорий Зенона, о том, что "в разрешении этих вновь и вновь возникающих противоречий, связанных с отображением движения (а следовательно, и с самой его сущностью), и состоит развитие науки, которое само есть процесс..."^[15]

Перейдем теперь к более конкретным приложениям, иллюстрирующим механизм реализации бинарного архетипа в современном научном познании.

Метод антиномий в его соотношении с принципами дополнительности, соответствия и несоответствия.

В традиционных дискуссиях о способах реконструкции истории естественнонаучного знания большая роль принадлежит рассмотрению различных моделей его развития, поиску новых исследовательских программ, позволяющих не только ответить на вопросы, связанные с прошлым и настоящим науки, но и осветить ее ближайшие и отдаленные перспективы, выявить оригинальные концептуальные схемы динамики становления научного знания.

Рассмотрим некоторые из аспектов данной проблемы, связанные со спецификой реализации идеи синтеза бинарных оппозиций в сфере естественнонаучного знания.

В общеметодологическом плане бинарные отношения современной науки  не представляют собой чего-то радикально нового. Более того, в различных модификациях они воспроизводят основные кантовские антиномии, которые, как считает ряд исследователей, обязаны своим происхождением тому пониманию роли субъекта в процессе познания, с которым столкнулась и современная наука. В этой связи возникает ряд закономерных вопросов.

Несомненно, что сложность интерпретации субъектно-объектных и причинно-следственных отношений в современной физике, связанная с отображением микроскопических явлений с помощью средств макромира, имеет общефилософскую основу. Совершенно определенно высказывал свое мнение по поводу теоретических проблем квантовой механики В.Гейзенберг, замечая, что она "содержит значительную часть кантовской философии".^[16] Близкие идеи, согласующиеся с понятием "кантовский этап" в развитии физического познания принадлежат таким выдающимся исследователям, как Н.Бор, А. Эйнштейн, А.И.Иоффе, Н.Н.Семенов, В.А.Фок, Л. де Бройль, Д.Бом  и другие.

Остается признать, что дело здесь не в "негативной" или "позитивной" трактовке идеи бинарности, а в диктуемой развитием естествознания необходимости построить современную концепцию.  Подчеркнем, что в данном случае эта необходимость связана уже не только с общефилософскими предпосылками идеи бинаризма, но и с практическими нуждами нынешнего этапа развития науки.

Многие исследователи последовательно обосновывают взаимосвязь идеи физической дополнительности с концепцией антиномий И.Канта. Этот момент наиболее показателен, поскольку ни одна из методологических идей, пожалуй, не сыграла в истории современной физики такой роли, как концепция дополнительности. По мнению И.С. Алексеева, методология дополнительности представляет собой обоснование "расудочно-диалектического" стиля мышления, классическим воплощением которого явилась диалектика Канта, и "никто не может достигнуть подлинного, философски строгого понимания квантовой теории, олицетворяющей современную физику, без предварительного понимания кантовской теории естествознания"^[17]. Известна также точка зрения, интерпретирующая естественнонаучные и философские взгляды Канта в призме создания неевклидовых геометрий - одного из фундаментальных оснований общей теории относительности^[18]. Непосредственно связывает идею дополнительности с антиномизмом Канта А.Р.Познер, показывая, что в ее содержании обнаруживается определенное сходство со знаменитыми кантовскими антиномиями, и в целом характеризуя квантово-механическую концепцию Н.Бора как имеющую общие черты с философией Канта^[19]. Можно привести многочисленные высказывания, суть которых сводится к констатации чрезвычайно показательной взаимозависимости идеи дополнительности и концепции антиномического дискурса в том виде, в котором она была обоснована Кантом.

Известно, что принцип соответствия, как и идея дополнительности, был сформулирован Н.Бором в рамках квантово-механической интерпретации физики микромира. Сама же идея соответствия родилась гораздо раньше и характеризовала магистральное направление, тенденцию взаимосвязи между старым и новым фундаментальным знанием. В самом общем виде принцип соответствия определяет существование "предельного перехода" между старой и новой научными программами, а в применении к "старой" квантовой механике он был сформулирован как некоторое "эмпирическое" правило, выражающее закономерную взаимосвязь между теорией атома, основанной на классической механике, и первыми неклассическими моделями, базирующимися на квантовых постулатах. В настоящее время можно утверждать, что истинность принципа соответствия является доказанной практически для всех основных областей естествознания, в результате чего стала возможной его общеметодологическая интерпретация.

Не говоря уже о том, что общеметодологический смысл соответствия был ясен уже Гегелю, несколько поверхностными выглядят современные анализы, в которых его роль принижается, либо этот принцип "растворяется" в дополнительности. Действительно, если мы скажем, что принцип соответствия, например, является частным случаем дополнительности или же является просто предварительным этапом формулировки последнего, без ответа остается главный вопрос: каковы сущностные механизмы их взаимосвязи, почему мы говорим о вполне специфическом (с точки зрения развития науки) поле приложения каждого из принципов. Ссылки на то, что Н.Бор сначала сформулировал принцип соответствия и лишь спустя десять лет пришел к идее дополнительности, могут считаться правомерными лишь с большими оговорками. Даже в рамках квантово-механической интерпретации дополнительности и соответствия (при отсутствии общего подхода к вопросу о границах их применимости) практически одновременно появляются работы - особенно это касается диссертационных исследований - в которых одни и те же понятия трактуются совершенно по-разному как с точки зрения их "объема", так и по "содержанию".

Можно полагать, что обоснование философско-методологической концепции несоответствия П.Д.Кардом (при первоначальном рассмотрении - явной альтернативы принципу соответствия), является реакцией на такое положение. Не отрицая общеметодологического значения принципа соответствия и подчеркивая, что согласно его "оппоненту", новая фундаментальная теория характеризуется "элементом принципиальной новизны, образующим, по преимуществу, ее центральное ядро",^[20] П.Г.Кард иллюстрирует свой подход известными примерами из истории науки. Очевидно, что во всех рассмотренных им случаях принцип несоответствия не является единственным механизмом регуляции отношений между старым и новым знанием. Даже в наиболее экстремальных вариантах конкурирования, когда, казалось бы, развитие науки идет по пути отказа от ложной альтернативы, процесс "отбрасывания" прежнего знания оказывается чрезвычайно извилистым и сложным.

Единство соответствия и несоответствия возможно именно потому, что содержательное наполнение принципа соответствия оказывается нисколько не меньшим, чем у дополнительности.

Действительно, внутренняя "напряженность", свойственная дополнительности, оказывается присущей и соответствию. Но это становится окончательно ясным лишь тогда, когда данный принцип берется не изолированно, а тем более не в качестве "частного случая" дополнительности, но во взаимосвязи тех общих тенденций, которые характеризуют динамику как соответствия, так и несоответствия. Введение последнего принципа является тем достаточным условием, которое позволяет раскрыть внутреннюю противоречивость и историческую преемственность развития научного познания (соответствие и несоответствие предстают как стороны противоречия - антиномии, выражающего единство кумулятивистских и антикумулятивистских тенденций в развитии науки).

Анализ работ, посвященных соотношению дополнительности, соответствия и несоответствия (Л.Б.Баженов, Д.И.Блохинцев, В.С.Готт, Н.П.Депенчук, И.Д.Кард, Б.Г.Кузнецов, М.З.Омельяновский, В.Я.Пахомов, В.И.Суханов, В.П.Хютт и др.) позволяет утверждать, что в настоящее время высказан весь спектр точек зрения на соотношение данных принципов. Поэтому дальнейшая классификация точек зрения по этим вопросам вряд ли приведет к новому результату. Необходим другой путь, а именно путь построения такой модели теоретического противоречия, которая включала бы их в себя в качестве закономерных и последовательных этапов.

Современная физика в своем развитии прошла, можно сказать, лишь первый этап, связанный с формулировкой проблемы с помощью методологии дополнительности, не определив окончательного отношения к новым областям фундаментального знания, в частности, к возможности создания квантово-релятивистской картины мира.^[21]  На явную недостаточность дополнительного описания для выявления всей полноты задач современной науки указывает ряд отечественных авторов.

С гносеологической точки зрения взгляд на дополнительность как на принцип, пригодный для первоначальной оценки положения в различных сферах научного познания, весьма схож с отношением к антиномиям Канта. Обращает на себя внимание и тот факт, что существующие в литературе попытки реконструкции историко-логических оснований идеи дополнительности в некоторых своих основных чертах (использование философских источников, вычленение логических элементов в истории становления и др.) оказывается весьма сходной с соответствующей реконструкцией идеи антиномического метода. Исследователи дополнительности, как правило, ссылаются на философские идеи элейской школы, Платона, Г.В.Лейбница, С.Кьеркегора, И.Канта и Г.В.Ф.Гегеля, не говоря уже о более современных философах (Г.Геффдинг, Ш.Ренувье, Ф.Брэдли и др.).     Т

Такие совпадения вряд ли можно назвать случайными. Скорее они подтверждают вывод о том, что в своем развитии идея дополнительности, как и идея бинарного архетипа, отражает процесс становления знания с точки зрения "отрицательной", антиномической диалектики. И в этом смысле сформулированные в рамках немецкой классической философии антиномии действительно являются наиболее адекватным философским основанием ситуации "кантовского этапа" в современном естествознании. Но отсюда следует и другой вывод: поскольку сформулированные "антиномии дополнительности" требуют разрешения, а процесс этот вполне последовательно описывается динамикой развертывания антиномического метода на этапе синтеза противоположностей, то должна существовать реальная возможность более детального анализа эвристического потенциала дополнительности, соответствия и несоответствия. Говоря другими словами, можно попытаться с достаточной степенью достоверности определить место каждого их этих принципов в динамике становления проблемного поля развивающейся теории.

В работах И.С.Алексеева имеется удачная попытка соотнесения дополнительности, соответствия и антиномичности как последовательных ступеней развертывания противоречия. Однако у него получается, что корпускулярно-волновой дуализм олицетворяет собой антиномию-проблему, которая в дальнейшем разрешается благодаря философскому переосмыслению принципа дополнительности. В то же время идея соответствия предстает не только в качестве исторически предшествующей дополнительности, но и как частный вариант разрешения более общей проблемы - проблемы роли классических понятий в квантовом описании и объяснении микромира.

При таком подходе проблематичным становится не только ответ на вопрос об общеметодологическом статусе дополнительности (и соответствия), хотя автор и рассматривает возможности применения этой концепции за пределами физики^[22], но нивелируется и другая важная проблема, а именно вопрос о многообразии способов выхода из антиномии-проблемы. Признав дополнительный способ описания реальным разрешением проблемы дуализма (дилеммы!) корпускулы и волны, мы тем самым должны признать, что все реальные трудности, которые с ней связаны в современной физике, на самом деле уже решены.

Очевидно, что этот парадокс возникает из-за того, что дополнительный способ  описания микрообъектов выдается за факт разрешения антиномии, а это не отвечает реальному положению вещей. Когда мы пытаемся предоставить дополнительному описанию статус разрешающей стадии проблемной ситуации, то, скорее, выдаем желаемое за действительное. Метод дополнительности является наиболее адекватным выражением тех проблем, которые возникают на этапе постановки проблемы, а квантово-волновой дуализм занимает место дилеммной стадии данного этапа. Поэтому в лучшем случае дополнительность можно отождествить со стадией формулировки антиномии-проблемы, но не с этапом ее разрешения.

В этой связи становится ясным, почему современные западные эпистемологи, стоящие на позициях альтернативизма, вообще отвергают концепцию дополнительности в качестве методологического основания современной науки. Альтернативизм не поднимается  до антиномической стадии формулировки проблемы, и следовательно, не может принять дополнительное описание в качестве критерия развития научного знания. Показательно, что еще Ф.В.Й.Шеллинг, рассуждая о современных ему альтернативных теориях света, допускал, что его материальная природа связана прежде всего не с выбором одной из конкурирующих концепций (Ньютона или Эйлера), а с объединением их "в одной гипотезе". "Когда я утверждаю материальность света, - писал он, - я не исключаю этим противоположного мнения, что свет представляет собой феномен движущейся среды... Разве не лучше было бы поэтому рассматривать эти мнения не как противоположные, как это делалось до сих пор, а как взаимодополняющие..?"^[23]

Стадия дополнительного описания, таким образом, является стадией выдвижения и предварительного обоснования проблемы. Для разрешения же ее одного принципа дополнительности оказывается недостаточно.

Если возвратиться к первоначальному смыслу концепции дополнительности, можно заметить, что Н.Бор обоснованием своей модели атома проводил стратегию "акцентирования концептуального противоречия как средства его разрешения"^[24]. И это не случайно, поскольку предшествующая история развития физики дала на протяжении XIX - начала ХХ веков около десяти альтернативных моделей атома. Ни одна из них не  привела к положительному результату, и данный путь фактически исчерпал себя. Изначально (еще в 1918 году), пытаясь примирить противоположные, классическую и квантово-механическую, модели атома водорода, Н.Бор выдвигает принцип соответствия, полагая, что с его помощью указанная дилемма разрешается. Однако, скоро стало ясным, что принцип соответствия не только не является выражением "акцентированного" антиномического противоречия, но не представляет даже адекватной формы его постановки. Н.Бор последовательно выдвинул три уточняющие модели атома, поскольку его первоначальная модель не сняла принципиального несоответствия волновых и корпускулярных представлений. Стало очевидным, что способ задания противоречия с помощью соответствия (а фактически - несоответствия) не является достаточным.

Обоснование в 1927 году принципа дополнительности позволило ученому решить эту проблему, а именно принять непрерывность и дискретность в качестве равно возможных, адекватных характеристик физической реальности микромира, то есть сформулировать противоречие-антиномию в форме дополнительного описания. Таким образом, принцип дополнительности зафиксировал парадокс, обладающий большой эвристической силой. В этой ситуации адекватное описание микропроцессов посредством классических понятий стало невозможным. Однако неверно было бы думать, что дополнительность явилась просто реакцией на недостаточность принципа соответствия. Скорее можно предположить, что дополнительное описание помогло Бору устранить принципиальную сложность отображения совокупности опытно-эмпирических фактов, с которой столкнулось классическое теоретическое описание микрообъектов (модель атома Резерфорда-Никольсона). Дополнительность вступила в свою законную силу там, где парадоксальная ситуация (напоминающая по своей структуре апории движения Зенона!) требовала перехода к формулировке собственно теоретического противоречия. Принцип же соответствия выполнил пока лишь функцию, прямо противоположную своему "назначению", а именно указал на несоответствие, с одной стороны, опытных фактов классическому теоретическому описанию, а с другой - квантовых и волновых представлений о микрообъектах (модели атома Резерфорда - Бора и Резерфорда - Максвелла).

Поэтому с историко-логической точки зрения принцип дополнительности в квантовой физике возникает как закономерное отрицание несоответствия эмпирических и теоретических представлений. С его помощью проблемная ситуация достигает высшей, антиномической стадии своего становления. Истинная же роль принципа соответствия выявляется только на стадии синтеза, разрешения антиномии, когда в полной мере раскрывается преемственная связь между старой и новой фундаментальной теорией. В истории научного познания данная схема движения основного теоретического противоречия реконструируется в самых различных его областях (например, становление синтетической теории эволюции, специальной и общей теории относительности, современной геотектоники, создание неевклидовых систем геометрии) и является, по-видимому, наиболее вероятной в процессе стоящего на повестке дня современной физики синтеза релятивистских и квантовых принципов.

Рассмотрим с точки зрения изложенного подхода историко-логическую канву одного из перечисленных выше примеров.

Известно, что процесс становления неевклидовых систем геометрии традиционно реконструируется при помощи метода соответствия. Однако уже обоснование Евклидом своих геометрических построений в неявном виде включало в себя характерный парадокс, который заключался в том, что геометрия в древности развивалась как прикладная, практическая отрасль, в то время как теоретические рассуждения Евклида были идеализацией, внеэмпирическими, интуитивными и аксиоматическими построениями, хотя и опирались, казалось бы, на очевидные факты. Эта парадоксальность поначалу совершенно не осознавалась, поскольку Евклидовы построения полностью отвечали задачам практики и не могли быть подвергнуты сомнению.

Исследователи, которые занимались проблемой V постулата Евклида, исходили из той концепции, что любая геометрическая система, не согласующаяся с системой Евклида, составляет с ней формально-логическое противоречие, то есть одновременно истинными ни при каких условиях они быть не могут. Таким образом, уже изначально эта проблема осознавалась как антиномическая, но в формально-логическом смысле: исследователи пытались найти одну абсолютную геометрическую систему, которая исключала бы другую.

Ко времени деятельности создателей неевклидовых геометрий сложилась следующая ситуация: ни опровергнуть, ни логически строго доказать постулат о параллельных никто не мог, хотя попытки эти предпринимались на протяжении нескольких веков (И.Г.Ламберт, Дж. Саккери, А.Лежандр и др.) Такое положение еще больше усугубило ситуацию парадокса, поскольку очевидные эмпирические факты, которые, казалось бы, в наибольшей степени соответствуют системе Евклида, вообще перестали согласовываться с логическим рассуждением математиков. Затем на протяжении XIX века появляются геометрические построения Н.И.Лобачевского, Я.Больяи, Г.Римана, которые в совокупности с системой Евклида составили многообразие всех возможных альтернатив по основанию постулата о параллельных. Из этого набора геометрических построений четко выделилась дилемма, зафиксировавшая принципиальное расхождение уже не между отдельными альтернативами, но между евклидовыми и неевклидовыми построениями, взятыми в качестве противоположностей.

Стало ясно, что противоречие может быть сформулировано как антиномия евклидовой и неевклидовой геометрии, причем антитезис этой антиномии с точки зрения постулата о параллельных включал в себя основные выводы неевклидовых построений. Интересно, что еще в 1825 году Н.Лобачевский, размышляя о соотношении несоизмеримых друг с другом физических теорий, заметил, что "даже несогласующиеся предположения не могут назваться еще ложными: они заставляют думать о началах, откуда то и другое может быть следствием".

Антиномия евклидовой и неевклидовых геометрий в классической контрадикторной форме может быть сформулирована следующим образом: через точку вне прямой можно провести прямую, параллельную данной, и притом только одну (тезис); неверно, что через точку вне прямой можно провести прямую, параллельную данной, и притом только одну (антитезис). Эта антиномия выражает принципиальное несоответствие между двумя системами геометрических построений, которые сам Лобачевский считал логически одинаково возможными частными формами общего учения о пространстве.^[25] Поэтому можно утверждать, что первоначальная формулировка антиномии-проблемы двух систем геометрии произошла по принципу дополнительности. С логической точки зрения в данном процессе были воспроизведены основные этапы движения метода антиномий на стадии постановки проблемы. Разрешилась же антиномия "классическим" способом, когда выяснилось, что имеет место асимметричность двух противоположностей, сочетающихся по принципу соответствия. Следствием ее разрешения явилось то, что получившаяся в результате геометрическая система была непротиворечивой. Как показал еще Г.Риман, три системы геометрии - Евклида, Лобачевского-Больяи и его собственная - представляют собой частные случаи общего учения о пространстве постоянной кривизны, и геометрии Евклида, будучи менее фундаментальной противоположностью, в конечном итоге входит частным случаем в более общие построения.

Таким образом, процесс становления теоретического противоречия, реконструируемый с помощью принципов дополнительности и соответствия, начинается со своеобразного "несоответствия" - апории (парадокса) отображения опытных данных в теории. Затем противоречие переходит на стадию дополнительности и лишь затем получает разрешение по принципу соответствия. Важно, что это решение не может претендовать на роль абсолютной истины и с необходимостью влечет за собой уже отмеченную нами ситуацию нового парадокса, структура которого описывается с помощью принципа (метода) несоответствия. В современной физике существование этого нового парадокса фиксируется, например, в уже упоминавшейся проблеме создания квантовой теории относительности, попытках обоснования концепции элементарных частиц, исходящей из существования устойчивых волновых образований особого рода (солитонов), а также поиска единой теории гравитации, базирующейся на концепции физического релятивизма. Как пишет Р.Фейнман, "решающие и наиболее поразительные периоды развития физики - это периоды великих обобщений, когда явления, казавшиеся разобщенными, неожиданно становятся всего лишь разными аспектами одного и того же процесса. История физики - это история такого рода обобщений, и в основе успеха физической науки лежит, главным образом, наша способность к синтезу^[26] .

Как возможен научный миф

Выявленные закономерности естественнонаучного бытия бинарного архетипа в его антиномической “транскрипции” позволяют поставить проблему, связанную с социокультурными параметрами научного мышления. Мы рассмотрим одно из наиболее существенных отношений такого рода, имеющее общенаучный смысл.

Принято считать, что движущим стимулом развития познания является вечно воспроизводящееся реальное противоречие между его "вершинными" идеалами и ведущей к ним действительностью. В наиболее острые, конфликтные периоды это противоречие приобретает яркое аксиологическое звучание, озаряется ирреально-отчужденным, бессознательно диссонирующим смыслом из-за необратимых и трагических обращений идеалов в мифы, истин в идолы, необходимости познания в "познанную" необходимость. Закономерно встает эта проблема сегодня, в эпоху осознанного синтеза гуманитарного и естественнонаучного мировосприятия, когда наука из сферы единичного и особенного переходит в сферу всеобщего, и к анализу ее уже нельзя подходить вне социального, общечеловеческого контекста.

Парадоксальная ситуация возникает здесь, в  частности, в связи с  ролью мифов, связанных с развитием фундаментальных научных представлений.

Под позитивно значимым научным мифом    понимается безусловно отрицаемая (или во всяком случае принимаемая за ложную, исторически преходящую) модель научно-рационального знания, на смену которой приходит новая фундаментальная парадигма. Такое понимание научного мифа мы будем отличать от той формы социальных архетипов, которая реализуется в процессах мистификации общественного бытия и оказывает неизбежное влияние на науку, подчиняя ее, полностью или частично своей тотальности.

Очевидно, что ценности культуры не могут выражать собой антагонизирующего синдрома "всеобщей борьбы". Это, казалось бы, тривиальное положение далеко не всегда воплощается на практике. Во все времена история (и история науки в том числе) была лучшим учителем. Одним из ее уроков, в котором таится разгадка глубинной антиномии человеческого мышления, является устремленность к демифологизации идеалов социальной действительности в их сопряженности с идеалами фундаментальной науки.

Поток публикаций, в которых рассматривается проблема соотношения мифов и идеалов социального познания, несомненно, связан с поисками решения этой "старой дилеммы". Интерес к ней не случаен сегодня еще и потому, что реальным выражением ценностей мышления стал процесс демистификации стереотипов "краткокурсочного" видения мира, связанных в том числе и с идеологическим подавлением и нравственным извращением ценностей фундаментальной науки. Именно в наши дни стоит вновь обратиться к вопросу о специфике мифов "рациональной" науки, вдуматься, в чем сходство, а в чем принципиальное различие путей мифологизации общественно-политического и научного сознания, можем ли мы извлечь какой-либо положительный урок из динамики их сопоставления. Речь идет не просто об истинных и мнимых ценностях мышления, воплощенных в разных типах рациональности, но и об ответе на вечно актуальный вопрос "что есть человек" (И.Кант).

Существует реальный соблазн решить проблему через простую констатацию наличия единых первооснов мифологизации научного и социального мышления. Тем более, что на первый взгляд это не составляет особого труда. Однако углубленный анализ открывает существенные причины, не позволяющие перейти к такого рода "синтезу" без предварительного аналитического исследования.

Проблема же заключается в том, что  путь "от логоса к мифу" с необходимостью проходит не только социально-политическое, но и научное мышление, и эта общая закономерность - своеобразный пример теоретического "оборачивания метода" - пронизывает всю ее историю. В акцентированно заостренной форме ставит этот вопрос П.Фейерабенд, когда утверждает, что "...наука гораздо ближе к мифу, чем готова допустить философия науки. Это одна из многих форм мышления, разработанных людьми, и не обязательно самая лучшая. Она ослепляет только тех, кто уже принял решение в пользу определенной идеологии или вообще не задумывается о преимуществах и ограничениях науки"^[27]. Фейерабенд настаивает, в частности, на том, что наиболее реальный путь к мифологизации науки, а следовательно, и к приданию ей статуса "подлинности" истины-мифа - это изоляция науки от господствующей идеологии, которая не имеет к "чистой" науке никакого отношения^[28]. Таким образом, идеалы научного знания отождествляются с "сакрально-когнитивными", по терминологии А.П.Огурцова, способом научного мышления, свободного как от претензий на конструктивную рациональность, так и от посягательств со стороны идеологии. Применение Фейерабендом для обоснования этого положения "метода альтернатив" - логического завершения постпозитивистской методологии "проб и ошибок" - окончательно оформляет мысль об иррациональной природе научного идеала, не подвластного догмам официальной идеологии.

Представляется, что в такой постановке вопроса заключен несомненный парадокс, требующий не просто уточнения понятий "идеал", "идеология", "миф" в их отношении к научному знанию вообще, но и рассмотрения прямо противоположной антитезы-возможности, а именно обоснования того, что подлинная мифологизация науки происходит не через изоляцию ее от идеологии, а наоборот, при особых способах привнесения идеологических предпосылок в фундаментальное научное знание.

Значение, придаваемое понятию "научный миф" в методологии Фейерабенда, по сути своей очень близко той  трактовке логики развития науки, которая зафиксирована в яркой формуле Я.Э.Голосовкера. "Наука и миф? Алогическая логика? Что за вздор!" - восклицает он и продолжает, - "алогическая логика мира чудесного, мира мифа находит для себя опору в диалектической логике микрообъектов мира науки - мир интеллектуализированных объектов".^[29] Дополняя и развивая эту идею в терминах идеалов науки, Б.Г.Кузнецов пишет, что "современный научный идеал - это не только основа логических конструкций, создаваемых мыслью, устремленной к идеалу. Это источник и воплощение интуиции, как основы "романтики науки".^[30]  Таким образом оказывается, что подобного рода "научный миф" совсем не представляет какую-либо форму тотально организованной рациональности, подавляющей собой все иновекторное, но выражает лишь эмоционально окрашенный образ-"протест" новых форм рациональности, в которое облачается неклассическое научное знание.

Однако проблема соотношения мифов и идеалов научного знания предстает гораздо более запутанной и даже трагичной, если вспомнить о том, что реальная мифологизация социального познания и практики, вне контекста которых не может развиваться ни одна фундаментальная научная парадигма, очень далека от романтической насыщенности имагитивных познавательных актов, ибо "для непредубежденного человека ясно, что никакие ошеломляющие достижения науки и техники не в состоянии сокрушить гипнотическую силу мифов, особенно так называемых универсальных мифов, в частности, социально-политических.., пока миф остается живым мифом - безотчетным выражением чаяний и надежд людей, их массового сознания. Миф иррационален, "глух" к рациональным доводам".^[31] Не случайно, что влияние таких мифов на развитие науки чаще всего приводит к застою последней, нарушению тех хрупких, тонко выверенных логических структур, без которых невозможна подлинно творческая, способная к саморазвитию система знания.

Существуют принципиальные различия между возникновением и функционированием двух разновидностей мифов - абсолютизированных социально-политических и закономерно преодолеваемых ходом развития познания научных. Несмотря на неосуществленность известных человечеству социальных идеалов, общественное сознание всегда создавало новые их "абсолютные" варианты, черпая в самом акте созидания энергию переустройства мира на более справедливых началах. Существует ли такая "абсолютная" точка отсчета в науке? Видимо, нет. Любой научный идеал - явление преходящее, подверженное критике и пересмотру. Он обязан уступить место иным научным идеалам при достижении новых горизонтов развития знания. Научный идеал по природе своей внутренне диалогичен, противоречив, самоотрицателен, существует лишь в реальном и ничем не ограниченном диалоге идеалов. Идеал же социальный часто понимается как некое безусловно достижимое состояние, а следовательно, ему вполне пристало освобождение от "синдрома" диалогичности. Такой идеал монологичен по своей сути. К сожалению, здесь не спасают ссылки на "действительное движение" уничтожающее "теперешнее состояние" общества, поскольку в этой формуле молодого Маркса не раскрывается вопрос о противоречивости, самоотрицательности идеала, его переходе в "свое-и-другое" состояние, а "мета"-синдром "уничтожения" в конечном итоге замещает собою идеал "движения". Именно на этом рубеже возникает принципиальная опасность обращения социального идеала в миф, которая неоднократно реализовывалась в человеческой истории.

Не случайно, что такие диалогические методы исследования развивающегося знания, как дополнительность и соответствие, обычно применяются к анализу только научного (в том числе и гуманитарного) знания, но никак не к диалектике общественного развития, а тем более к проблеме общественных идеалов.

Отсюда можно сделать вывод, что несмотря на общую схожесть "канвы" зарождения и смерти общественных и научных идеалов, по своему содержанию и эвристической роли в познании они совсем не идентичны, в том числе и в аспекте их потенциальной мифологизации. Идеал превращается в миф, будучи понят и истолкован не только как нечто искомое и желательное - в этом как раз не было бы ничего предосудительного - но как безусловно и абсолютно достижимое.

История развития науки от античности до наших дней недвусмысленно показывает, что рождение революционных по своей природе фундаментальных представлений всегда было связано с попытками привнесения в науку надлогических, иррациональных элементов, причем здесь имеется в виду не предпосылочное знание, в структуру которого неизбежно входят "неклассические" параметры (творческая интуиция, имагитивность, "безумные идеи" и др.), а интерпретация научных представлений на уровне их реального функционирования, когда наука в явной или скрытой форме заключается в прокрустово ложе господствующей идеологии. При этом идеологическая казуистика, часто философски "оправданная", выдается либо за высший религиозный догмат, не требующий доказательств, либо за исключительное проявление чистого "рацио". Самое интересное заключается в том, что эти две видимые крайности в способах закабаления нетривиальной научной рефлексии неизбежно сходятся, поскольку примененная таким образом идеология в конце концов оказывается лишь разновидностью "нового" эсхатологического мировоззрения, несовместимого с диалектическим видением мира.

Типичной (хотя и далеко не единственной) иллюстрацией этого положения служат конкретные факты истории отечественной науки, когда под знаменем философской идеологии в духовную жизнь общества внедрялись идеи, никакого отношения не имеющие к научным идеалам, но являющие собой типичные случаи сакрализации, мистификации последних. Нелишне вспомнить и о том, что мифологизация фундаментальной науки в одинаковой степени затронула как естественнонаучное, так и гуманитарное знание. Известная ситуация, при которой понятие свободы научной дискуссии трактовалось в стиле борьбы "утвержденной доктрины с мнением инакомыслящих",  была необходимым условием мифологизации социального бытия последующих поколений. И совсем не исключено, что рецедивы этой болезни не раз еще проявят себя в будущем.

В то же время известно, что наиболее фундаментальные научные "мифы", казалось бы, окончательно ниспровергнутые в результате смены научных парадигм, оказывали (и зачастую оказывают до сих пор) непреходящее влияние на становление духовной культуры, возрождение интереса к ее истокам. Представленные в контексте самоотрицания и "ниспровержения", они не могут быть исключены из ткани культуры, если она не перестает питаться от родников своей истории. Мы не будем касаться уже рассмотренных примеров, которые позволили проиллюстрировать роль принципов соответствия и дополнительности в истории классического естествознания (включая его "завершение" в рамках теории относительности и квантовой механики), динамику развития химии XVIII века (соперничество флогистонной и кислородной теорий воздуха), а также отношение научного сообщества к Птолемеевой астрономической системе и к концепции эфира.

Не менее яркий пример такого рода представляет возрождение античного принципа "запрета пустоты" в современной концепции физического вакуума - "непрерывной и вездесущей" реальности, являющейся основой всех физических взаимодействий. Последний пример важен тем, что аристотелизм, в рамках которого сформировалось наивно-умозрительное обоснование запрета пустоты, практически полностью отвергал метод эксперимента, а физика Аристотеля совсем не представляла собой вершину развития античной науки. Тем не менее несомненна генетическая взаимосвязь принципа "запрета пустоты" с концепциями эфира, квантово-полевого взаимодействия и физического вакуума.

Целая вереница споров, опровержений и недомолвок тянется за философскими и физико-математическими изысканиями И.Ньютона и Г.В.Лейбница (даже если не принимать во внимание их личных философско-научных разногласий). Как пишет современный исследователь, "величайшие философские идеи часто служат в качестве объекта нападок со стороны оппонентов. Когда Лейбниц сформулировал свою идею "возможных миров", Вольтер не упустил случая для иронического комментария по поводу "метафизико-теологической космологии", тогда как для П.Л.М.Мопертюи это была идея, воодушевившая его на открытия в области математического анализа динамических систем".^[32]  Такого рода дискуссии, в которых "миф" и "идеал" переплетаются друг с другом, не мешая при этом прогрессу знания, постоянно воспроизводятся в науке. Можно вспомнить непримиримую полемику И.Гете против И.Ньютона по вопросу о природе света ( в которой прав оказался "мифотворец" Ньютон) или же ту ситуацию, которая складывается в  современной космологии по проблеме антропного космологического принципа - современной версии многозначного Протагорова афоризма о человеке как "мере всех вещей".

Во всех рассмотренных случаях отвергнутый (или же временно отвергавшийся) ходом развития науки идеал продолжал играть эвристическую роль, поскольку не был насильно ввергнут в стихию монологизма и постоянно поддерживал самим фактом своего существования "отрицательный" потенциал становящейся и разрешающейся теоретической проблемы. Но опасность превратиться в идеал-монолог (а следовательно, в реальное подобие социального мифа) всегда грозит и научному идеалу. Эта опасность актуализируется в том случае, когда научный логос подчиняется идеологическому мифу, причем идеология пытается выдать себя за подлинную и единственно возможную науку. Речь идет не только о той форме "замещения" фундаментального знания, которую пережила отечественная наука в 30-50-х годах. Это касается и характера отношения науки с религиозным миросозерцанием в его ортодоксальном (средневековом) варианте, причем дело здесь не в конкретном историческом периоде, а в постоянно воспроизводящемся феномене придания монологической идеологии "абсолютного идеала" формы языческого мифа. Это относится и к таким инквизиционным формам научных дискуссий, когда спор ведется не ради достижения истины, а на "уничтожение" оппонента всеми доступными способами. Беда заключается в том, что нередко идеологизация науки выдается за социальный заказ, а происходящая подмена термина (приравнивание идеологической мистификации к социальному заказу) делается сознательно, ради оправдания манипуляций, ничего общего с наукой не имеющих.

Показательно, что опасность внедрения идеологической мифологии в тело науки часто связана с "рациональными" процедурами, в основе которых оказывается "метафорическое" использование законов формальной логики. Самый трагический пример такого рода - инверсия символа знания в европейском проекте ХХ в. Она носит вполне антиномический характер, поскольку тезис "знание есть сила", с которым связывается рождение классического новоевропейского проекта, превращается в вывод "знание есть власть" (М.Фуко) в результате логической формулировки и осознания идеологического всемогущества большей посылки данного силлогизма: "любая сила есть власть". Или, как пишет В.А.Подорога, "власть представляется как средство для достижения целей, лежащих вне ее самой, и, следовательно, как сознательное и рациональное управляемое нарушение коммуникаций между индивидами, группами или институтами".^[33] То есть власть начинает осознавать себя в качестве особого типа научной рациональности. В этой ситуации заключена определенная опасность - опасность "логически оправданного" парадокса мультипликации тоталитарных структур, находящих обоснование своего иррационализма в сфере рационального.

Отвечая теперь на вопрос "Как возможен научный миф?", можно предположить, что для фундаментального научного знания (как и для частных его приложений) тотальная мифологизация возможна в случае искаженного характера взаимодействия его с идеологией. Освобождение науки от мифологем извращенной (в том числе и псевдофилософской) идеологии - необходимая предпосылка и неизбежный результат становления подлинно научного мышления, какой бы тип рациональности не имелся в виду. Миф - в первоначальном, в донаучном и дофилософском, значении этого слова - попросту невозможен в науке до тех пор, пока "логос" не срастается с идеологией в противоестественный гибрид, в котором последняя выдает себя за науку, новообращенную форму cogito. Миф как гиперрациональная тотальность, поглощающая собой все противостоящее ему, органически чужд позитивной науке. Но миф как историческая парадигма творческого мышления, как "алогизм логики", ее энигмальное обращение - такой миф является квинтэссенцией познания, пытающегося осмыслить его антиномическую природу в подлинно человеческом измерении. В этом смысле идеалы классической рациональности в их стремлении к диалогу с идеалами иных порядков демонстрируют наглядный пример способности к самоочищению - тому процессу, который всегда с таким трудом пробивает себе дорогу в социально-политической области.

Подведем теперь краткие итоги первой части.

Бинарный архетип чрезвычайно важную роль в природе классической философской рефлексии, включая ее истоки, а также историко-логическую, методологическую и социокультурную составляющие:

- основные его закономерности проявляются в качестве определенной системы отношений как внутри конкретной философской системы, так и в диахроническом срезе взаимодействия традиционных историко-культурных парадигм (архаико-мифологической, религиозной, философской, научной );

- антиномический дискурс, как наиболее яркое проявление феномена бинаризма, является систематическим инструментом анализа философского и научного знания в их единстве. При этом выявленные закономерности его историко-философского бытия, как правило, воспроизводятся в логике становления научного мышления;

- основные характеристики бинарных отношений позволяют дать последовательное описание многообразных проблемных ситуаций классического типа (апория, антиномия, парадокс, дилемма, альтернатива), а также определить эвристические возможности парадоксов и антиномий   научного мышления.

В то же время проведенный анализ позволил выявить и существенные ограничения, накладываемые классической парадигмой бинаризма. Эти ограничения заключаются в следующем:

- применение бинарного метода описания связано  с основными параметрами  классического типа рациональности. При этом  очевидна "прерывность" механизма его реализации, которая не снимается фиксированными процессуальными переходами на стадиях постановки и разрешения проблемной ситуации. Последний факт является показателем логико-дискретной природы бинарного архетипа в его "классической" проекции;

- в истории классической европейской философии  бинаристское мышление сопряжено с фундаментальными пространственно-временными характеристиками "космоса Ньютона", что определяет основные  "образы" его функционирования в культуре;

- в большинстве случаев  бинарные отношения понимаются как логико-гносеологическая реальность, мало говорящая о специфике собственно "антропологического" взгляда на природу мышления.

В связи с этим возникает необходимость выявления тех существенных характеристик бинарного архетипа, которые раскрываются в иных, отличных от классического, типах рациональности, в более широких "пространствах" культурно-философского процесса XIX - XX вв.