Язык является домашним изобретением и мы не должны ожидать, что он далеко выходит за пределы повседневного опыта.
(Wilkinson,1963,127)
Язык, без сомнения, является одним из важнейших признаков человека. Он является основопологающим средством коммуникации, очень сложным и относительно мало исследованным. В ходе исследования мы неоднократно подчёркивали, что он играет важнйшую роль в получении познания (познание должно быть сообщаемым!), но пока ещё эту роль не исследовали. Это составляет задачу настоящей главы. Для этого мы прежде всего укажем характерные свойства языка.
Признаки и функции языка
Вопрос о том, какие формы коммуникации можно характеризовать в качестве языка является вопросом терминологии. Можно определить его так узко, что под эту характеристику будет подходить только человеческий язык. Языка пчёл тогда не будет, языка у обезьян также. Мы избегаем таких чисто терминологических и предметно неплодотворыных дискуссий благодаря тому, что мы говорим прежде всего о коммуникации и рассматритваем каждый перенос информации между представителями вида. Под это, естественно, подходит также человеческий язык.
В нижеследующей таблице содержатся его важнейшие признаки(98). Некоторые настолько самоочевидны, что их можно заметить, если сравнивать друг с другом несколько информационных систем.
Звуковой характер: использование "акустического канала", пожалуй, наиболее отчётливый признак. Он находится в оппозиции к оптическим сигналам (дымовые знаки, алфавит флажков, шрифт, жесты, движения в период токования), к хватательным (шрифт для слепых) и химическим сигналам (приманка у бабочек, пометка участка запахом). У приматов тело остаётся для другой активности, не так как у кузнечиков.
Линейность: Мы не можем выговорить два звука или два слова одновременно. Язык является в существенной степени линейным (серийным) потоком речевых актов, который часто характеризуют как речевой континуум. Главным измерением языка является, следовательно, время.
Ненаправленность: В соответствии с законами акустики, звук распространяется по всем направлениям, так что каждый, находящийся в зоне слышимости, может воспринимать сигнал. Правда. слушающий имеет возможность локализовать говорящего, так как сигнал поступает к ушам с определённой дифференциацией, которая зависит от положения головы и воспринимающий аппарат, напротив, действует направленно.
Краткосрочность: Языковые сигналы, в противоположность следам и меткам животных, имеют моментальный характер. Способность фиксировать их на камне, дереве, бумаге, плёнке и т.д. является продуктом культурной эволюции.
Взаимозаменимость: Говорящий может всё, что он понимает как слушатель, также и сказать. К животным это относится не всегда: стрекочут в большинстве случаев кузнечики мужского пола; токование у рыб и птиц в большинстве случаев различно у разных полов.
Обратная связь: Говорящий слышит и контролирует, что он говорит. Напротив, самец колюшки не воспринимает свои собственные сигналы. Обратная связь делает возможной так называемую интернализацию коммуникативного поведения, которая составляет важнейшую предпосылку мышления.
Специализация: Звуки языка служат исключительно задачам переноса информации, но не другим фукциям одновременно, как почёсывание у собаки способствует её охлаждению.
Семантичность(значимость): Элементы языка (слова и предложения) относятся к структурам окружающего мира; они нечто означают и дожны нечто означать.
Интенциональность: Языковые звуки выражаются сознательно и намеренно (умышленно) и отбираются в соответствии с их значением. Эта произвольность отсутствует, например, при чихании, которое мы не в силах сдержать или принудить к нему.
Всякость: Значение информационного носителя (слово, морфема, монема) не выводимо ни из его составных частей, ни из их образа, а представляет собой продукт конвенции. "Кит" - короткое слово для большого объекта, "микроорганизм" - наоборот. Образ или образный шрифт (идеографическая система) , напротив, ориентированы на представляемый предмет. Также и пчёлы танцуют быстрее, если вблизи находится источник мёда.
Символический характер: Речевой акт может охватывать вещи и факты, которые удалены во временном и пространственном плане. Этого в общем не имеет места в звуках животных. Правда, язык пчёл представляет собой высоксимволизированную коммуникационную систему. Обезьяны в состоянии выучить подобную символическую систему (см.стр.76).
Дискретность: Слова "борт"и "порт" различаются фонетически: /б/ - звонкая, /п/ -глухая. Психологически имеется непрерывный переход, при котором колебания голоса изменяются больше и больше. Информационное содержание, значение, не может располагаться "между "борт" и "порт" . Иначе обстоит дело при изменении интонации и силы голоса.
Креативность: Как говорящий, так и слушатель могут создавать, соответственно, понимать никогда не встречавшиеся ранее связи, (новые предложения). Язык представляет собой бесконечное использование конечных средств (W.v.Humbold) . Коммуникативные системы животных, напротив, являются замкнутыми; также и обезьяны имеют ограниченный репертуар звуков и значений.
Ненаследуемость: Языки выучиваются. Правда, языковые способности и быть может некоторые языковые структуры обусловлены генетически; но отдельные языки - объект научения и выучивания, передачи через традицию. Языки животных, напротив, в большинстве случаев являются наследственными.
Двойная структура (Мартин: double articulation, Хокетт: duality of patterning) : Единицами языка, несущими значение, являются слова. Они образуют фразы, предложения, речь(99). Сами слова состоят из звуков (фонем), не имеющих значения; в любом языке их насчитывается только около 30-40. Эта дуальность образца представляется характерной для человеческого языка.
Калькулирующий характер: Язык не является сетью, которая в виде неизменного порядка набрасывается на опытную действительность, чтобы её расчленить. Язык есть исчисление, схема указаний для классификации впечатлений, идущих от окружающего мира, которым можно следовать механически, но допустимо корректировать в критическом использовании и посредством метаязыковой рефлексии.
Эти признаки не независимы друг от друга, Так, линейность, ненаправленность и краткосрочность - следствия звукового характера языка. Подобным же образом связана дискретность с двояким членением языка. Как показывают примеры, "языки" животных также имеют многие из указанных признаков. Исключительно для человеческого языка характерны только дискретность, креативность, ненаследуемость, двойная структура и калькулирующий характер. Прочие признаки находят также у высших млекопитающих и у некоторых насекомых (Hockett,1973,140). Согласно новейшим экспериментам с дельфинами и обезьянами, о которых сообщалось на стр. 75, животных также можно научить языку, так что в сравнении с возможностями животных остаются только дискретность, двойная структура и калькулирующий характер.
В функциях языка также находят предварительные ступени в мире животных.
Из различных функций человеческого языка выразительная функция отчётливей всего присуща также звукам животных ... Функция призыва также представлена в царстве животных, хотя в значительно меньшем объёме: предостережение ... взывание о помощи. Также и изобразительная функция свойственна не только человеческому языку. Примечательно, что имеются насекомые, которые достигают этой высшей человеческой ступени …
(Schwidetzky, 1959, 199f)
Информационная функция вытекает из изобразительной функции человеческого языка и образует его важнейшую фунцию. Мартин (1968, 18) называет ещё эстетическую функцию языка, которая, правда, тесно связана с информационной и выразительной функцией, так что её сложно анализировать.
Наконец, язык служит в качестве опоры мышления и теоретического познания. Эта роль не оставляет сомнений в том, что ни одна из коммуникативных систем животных не может сравниться с человеческим языком по дифференцированности и уровню достижений, хотя исследования последних лет показали, что "разрыв" между языковыми возможностями животных и людей не так необозримо велик, как думали ещё десяток лет назад.
Функция языка как опоры мышления представляется настолько важной, что возникает вопрос, заслуживает ли названия "мышление" духовная деятельность, протекающая вне рамкок языка. Связь языка и мышления обсуждается в следующей главе.
Действительность, язык, мышление
Значение языка для познания следует из того, что познание должно быть формулируемым и сообщаемым; ибо только тогда оно может быть понято и проверено. Соотношение познания и действительности не может быть, следовательно, непосредственным; уже при получении, но в прежде всего при формулировке познания начинает играть свою роль язык как "медиум" и более или менее влияет на связь между познанием и действительностьью.
Это влияние может быть - как познавательного аппарата в целом (см. стр. 43) перспективным, селективным и конструктивным (конститутивным). Можно причислить язык просто к познавательному аппарату и предшествующие рассуждения понимать в широком смысле. Поэтому возможно также основные теоретико-познавательные мысли, изложенные в В, D и F, формулировать без эксплицитного отнесения к языку. В теоретико-познавательной схеме на стр. 120, влияние субъекта на познание (жирная стрелка) соопределяется через структуру языка.
Но теперь язык играет самостоятельную роль и должен быть понят в этом аспекте. Он располагается в определённой степени между миром и познанием; поэтому говорят о "языковом между-мире" (Weisgerber) или по меньшей мере об "опосредующем характере языка" (Gipper). В схеметическом разложении связи между реальным миром и познанием, можно поэтому исследовать соотношение языка и действительности, с одной сторонны (a), и языка и познания или языка и мышления, с другой стороны (b, c).
a) По поводу соотношения языка и действительности имеются различные позиции, экстремальные точки которых в теории познания соответствуют наивному реализму и трансцедентальному идеализму. Наивная позиция, которую ниже характеризует Штегмюллер, принимает ральный мир как данный и структурированный, причём язык, согласно этой позиции, играет только пассивную и дескриптивную роль.
Реальность обуловливает инвентарь любого языка, который состоит частично из фактов, частично из возможных, но не реализованных ситуаций. Этот мир образует исследовательский предмет эмпирических наук. Если в этих науках выдвигаются утверждения, которые корреспонидируют с фактами, то утверждения являются истинными. Напротив, если формулируются предложения, которые соответствуют просто возможным, но не действительным ситуациям, то эти предложения являются ложными. Соответственно, предложения, не соответствующие возможным ситуациям, являются логически ложными ...
Если мы представим идеал универсальной науки, которая, во-первых, обладала бы абсолютно точным языком и, во-вторых, утверждала бы все и только истинные предложения, то отнтологическим коррелятом этой универсальной науки был бы мир как совокупность фактов.
(Stegmuller,1970,15)
Если здесь структура реальности обусловливает язык и однозначно определяет, что истинно и что ложно, в трансцедентальном лингвиализме , напротив, язык определяет структуру мира. Для него вообще в мире познано может быть лишь только то, что может быть сформулировано в языке. Язык здесь не отображает мир, а вообще лишь и образует его, делает его возможным.
(Для трансцедентального лингвиализма) форма опыта "субъективна" в трансцедентальномм смысле, причём метафизический субъект есть тот "субъект", который употребляет и понимает язык и который должен отличаться от эмпирического субъекта …
(Stenius,1969, 288)
Обе обозначенные экстремальные позиции едва ли сегодня защищаются. Истина, представляется (см. стр 131), находится посередине. С одной стороны, наши понятия определяются структурами реального мира:
Факт, что имеется реальное структурное членение мира , неоспорим. Обезьяны являются обезьянами, слоны - слонами , и, в противоположность классификационному своеобразию рода, переходные явления отступают на задний план. Классификационные признаки, например, пятипальцевость земноводных, рептилий, птиц и млекопитающих, не человеческие конструкции, а объекты присущие природе. И животным известны такие классы, они узнают по ним друзей, врагов и добычу.
(Sachsse, 1967, 67f)
Определённые классификации мы находим также фактически. Здесь можно говорить о естественных понятиях
С другой стороны, язык значительно влияет на способ нашего видения и описания мира, (хотя и не определяет его полностью). Фактически, любой язык соответствует особой организации того, что дано в опыте (Martinet, 1968, 20) . При этом совершенно не нужно обращаться к известным "непереводимым" выражениям в определённых языках, таким как английское gentelman, немецкое gemutlich, русское ничево, французское chic.
Мы можем рассматривать различие между текущей или стоячей водой как естественное. Однако, кто не замечал долю произвольности различения внутри этих обеих категорий в океане, море, озере, пруду, ручье и т.д...?
(Martinet, 1968, 19)
В цветовом спектре, немец, как почти все западные народы, различает фиолетовое, голубое, зелёное, жёлтое, оранжевое ... В бретонском и валисском применяется одно единственное слово, glas , для обозначения той части спектра, которая соответствует примерно зоне голубой-зелёный в немецком. Зачастую, в том, что мы называем зелёным, находят две части, одна покрывает то, что мы обычно относим к голубому, другая в значительной степени соответствует нашему жёлтому. Некоторые языки довольствуются двумя основными цветами, которые, в общем, соответствуют двум частям спектра.
(Martinet,1968,20)
В этом смысле, имеются также искусственные понятия, такие, как принципы расчленения сознательно воспринимаемого и исследуемого мира. Их значение необходимо подчеркнуть особо.
Одна часть понятия нам дана, за другую мы сами несём ответственность. Человек создаёт поле напряжения между данными и созданными понятиями.
(Sachsse,1967, 69)
b) Очень близко к трансцедентально-лингвистической позиции стоит гипотеза Сепира-Уорфа, о которй упомянуто на стр.24:
Люди, которые используют языки с очень разными грамматиками, вследствие этих грамматик приходят к типически различным наблюдениям и оценкам внешне сходных наблюдений. Поэтому, как наблюдатели, они не эквивалентны друг другу, а приходят к различным взгядам на мир.
(Whorf, 1963, 20)
Гипотеза Сепира-Уорфа, по аналогии с физическим принципом относительности, может быть названа лингвистическим принципом относительности. В соответствии с ним, каждый язык содержит определлённый взгляд на мир, который не только влияет на наблюдения говорящего, но определяет его познавательные возможности вообще, например, структуру его науки(101).
Такие идеи иногда в более мягкой форме обсуждались уже до Сепира и Уорфа, например Николаем Кузанским, Ф.Бэконом, Локком, Вико, Гаманом и Гердером. Однако, лишь В.фон Гумбольдт окончательно сформулировал миро-образующие мысли и ввёл их в языкознание. В этом аспекте он был мало замечен , пока Вайсгербер его воспринял вновь и развил в учение о фомировании мира посредством языка (Gipper, 1972, 5).
Гипотеза Сепира-Уорфа, правда, не так радикальна как трансцедентально-лингвистическая позиция; языковое мирообразование прежде всего опредляется не трансцедентальными,а культурными факторами. Такую зависимость - если она имеется - кажется можно преодолеть через изучение иностранных языков и прийти к "интер-лингвистической" картине мира, которая была бы независимой от культуры.
Принцип лингвистической относительности мог бы, однако, быть опровергнутым, по меньшей мере для языка индейцев Хопи, при изучении которого он открыл этот принци и хотел обосновать. Эту задачу убедительно решил Хельмут Гиппер, проявив большое терпение. Уорф был, по-видимому, введён в заблуждение своими ожиданиями, рассматривать соотношения как слишком контрастные. Просто неверно, что Хопи не имеют понятия времени. Даже между индоевропейскими языками, которые Уорф обобщил как Standart Average European (SAE) , имеются значительные различия. Уорф представляет язык Хопи более редким и необычным, а состояние индоевропейских языков более единым, чем это есть на самом деле. (Gipper, 1972, 12) .
c) На стр. 141 мы подчеркнули, что язык служит опорой мышления и теоретического познания. Это поистине шаткая формулировка; ибо из неё не следует, например, поддерживает ли язык мышление только иногда, либо он представляет собой необходимую предпосылку для любого вида мышления. То, что между языком и мышлением существует тесная связь, не подлежит сомнению. Большинство авторов приходят даже к выводу, "что язык соучаствует во всех высших достижениях мышления" (H.Gipper) или "что все сколько-нибудь объёмные мысли нуждаются в словах" (B.Russel). "Язык и мышление так тесно зависят друг от друга, что при попытке их разделения можно добиться лишь их разрушения!" (S.J.Schmidt) " Мышление, если оно имеет определённую степень сложности, невозможно отделить от языка" (W.V.O.Quine). По поводу взаимной зависимости языка и мышления имеется, таким образом, единство взглядов. По поводу же того, имеется ли язык без мышления или, прежде всего, мышление без языка, напротив, ведутся споры. Расхождения частично связаны с тем, что центральные понятия "язык" и "мышление" очень различны, определены нечётко.
То, что мышление определить ещё сложнее, связано не в последнюю очередь с тем, что легко и точно, независимо от медицинских и биологических исследований, можно зарегистрировать, когда и что говорит человек, но , независимо от медицинских и биологических исследований, нельзя точно набюдать, когда, что и как он думает.
(Gipper, 1971, 8)
Здесь имеются языковедческие, психологические, нейрофизиологические и антропологические аспекты, которые нельзя отделить от теории познания. С позиций эволюционной теории познания, мы рассмотрим некоторые аргументы, которые говорят о том, что имеется познание без языка(102).
a) Животные демонстрируют достижения, которые можно охарактеризовать как неназываемое мышление или авербальное образование понятий (см.стр. 74).
b) Не владеющий языком младенец, предпринимает, очевидно, с первых дней классификацию окружающих впечатлений (см.стр 93), которые только постепенно и только частично переходят в понятийное членение.
Врождённо ли, или как результат доязыкового обучения, ребёнок должен иметь большую склонность ассоциировать красный мяч с красным мячём, нежели с жёлтым; большую склонность ассоциировать красный мяч с красной лентой, нежели с голубой; и большую склонность отделять мяч от окружения, нежели части окружения друг от друга....
Действенное понимание вида "естественных классов" , во всяком случае, тенденция реагировать на разные различия в различной степени, должно иметься в наличии, прежде, чем будет выучено слово "красный". С самого начала употребления языка слова выучиваются в связи с такими сходствами и отличиями, которые были земечены без помощи слов.
(Quine, 1957, 4)
c) Когнитивные достижения глухих и плохоговорящих детей не проявляют существенных отличий по отношению к контрольной группе нормально слышащих детей(103).
Гиппер (1971, 35) попытался объсянить b и c тем, что маленькие дети и глухонемые овладели языком, так как нечто выучили. Но это, кажется, petitio principii; ибо тем самым когнитивные достижения оцениваются как достаточный критерий овладения языком.
d) Уже на стр. 104 защищался взгляд, согласно которому, мышление в его начальной форме, как деятельность в пространстве представления, принципиально независит от наличия вербального языка. Наше мышление в словах, правда, есть говорение, отделённое от моторики речи.
Было бы совершенно ложным полагать, что эти языковые процессы яляются предпосылкой любого мышления, отделённого от действия. Более оправданным является обратное утверждение, что чисто созерцательная деятельность в пространстве представления составляет неотъемлемую основу любого словесного языка.
e) Сходным образом, восприятие образа основано на достижениях абстрагирования нашей системы восприятия, которые являются предварительной ступенью образования понятий (см.стр.105) и должны рассматриваться как доязыковое познавательное достижение.
В итоге нельзя утверждать,
что от языка исходит единственное или даже только первичное влияние, ... что изучение языка как такового достаточно, чтобы обеспечивать общий характер мышления тех, кто его применяет , что существует принудительное влияние языка на мышление и что язык делает невозможными все кроме определённых видов восприятия и организации выражения.
(Henle in Henle, 1969, 30)
Но можно исходить из того, "что язык является одним из факторов, который оказывает влияние на восприятие и общую организацию опыта. Это влияние не следует представлять ни как первичное или исключительное, или принудительное, но также и не как ничтожное" (Henle in Henle, 1969, 32).
Если эта сдержанная констатация точна, если язык воздействует на познаниие, тогда теоретики познания неизбежно должны обращаться также к языкознанию и философии языка.
Хомский и врождённые идеи
В то время как роль биологических, особенно генетически обусловленных познавательных способностей, структура которых образовалась в ходе эволюции когнитивного овладения реальным миром, обсуждалась ещё мало, в последние десятилетия в лигвистике и философии языка возникла острая дискуссия вокруг параллельного тезиса , который выдвинул исследователь языка Ноэм Хомский (см. стр. 24) . Согласно этому тезису, человек генетически снабжён специальными языковыми способностями (language faculty), которые определяют базовые структуры всех человеческих языков. Хомский обозначил этот тезис в предисловии к своей книге "Aspekte der Syntaxtheorie" (1969) и позднее в "Sprache und Geist" (1970, здесь наиболее ясно), в "Cartesianische Linguistik" (1971) и подробно изложил в "Uber Erkenntnis und Freiheit" (1973) (105).
Он исходит из того, что каждый человек должен иметь "приспособление" для усвоения языка, которое позволяет, прежде всего ребёнку, из языкового материала, предлагаемого окружающим миром, реконструировать правила повседневного языка (его "грамматику") и самому их правильно применять. Этот аппарат обучения языку (language-acquisition-device) не может сам осуществиться эмпирическим способом, а должен быть родоспецифической способностью, врождённая компонента которой занимает преобладающее место. В пользу этого тезиса Хомский выдвигает следующие факты(106):
a) Языковая способность является родоспецифической. Хотя обезяны обладают интеллектом и способностью к обучению, они не могут овладеть человеческим языком.
b) Овлладение повседневным языком соответствует усвоению сложных теорий. Несмотря на это, интеллектуальные различия почти не влияют на степень овладения языком.
с) Данные, доступные ребёнку, образуют только малую часть лингвистического материала, которым он овладевает в короткое время.
d) Даже эти даннные в большей или меньшей степени являются дефектными. Ребёнок слышит неполные предложения и такие, которые далеко отклоняются от правил грамматики.
e) Согласно многочисленным наблюдениям, для овладения языком не нужно ни какого подкрепления в обучающе-психологическом смысле (reinforsement). Некоторые дети выучивают язык не говоря.
f) Овладение языком детьми осуществляется без эксплицитных занятий и существенно легче, нежели у взрослых.
g) Ребёнок овладевает языком в возрасте, в котором интллектуальные способности сравнительно не развиты и тем не менее показывает результаты, которые недоступны самым интеллектуальнейшим человекообразным обезьянам.
h) Тезис о врождённой предрасположенности к овладению языком объясняет креативные достижения ребёнка при использовании языка, его способность понимать и образовывать новые предложения.
i) Он объясняет, наконец, тот факт, что имеются языковые универсалии, структурные признаки, которые являются общими для всех человеческих языков.
j) Напротив, чисто эмпирические предположения не дают возможности описания и объяснения языковой компетентности.
Согласно тезису Хомского, человеческий мозг запрограммирован на определённыые грамматические структуры естественных языков. Только языком таких структур человек может овладеть как первым языком. Естествено, эти врождённые структуры не могут полностью детерминировать конкретные языки. Какие ещё возможные языки внутри пред-данных структур выучит индивидуум, определяется случайным окружением, в котором он рождается. Важнейшая, но частично негативная роль опыта состоит в том, чтобы из структурно возможных грамматик элиминировать те, которые не соответствуют эмпирическим данным(107).
Предположим, что мы приписываем духу врождённое свойство общей теории языка, названную нами "универсальной грамматикой". Эта теория охватывает рассмотренные выше принципы, специфицирующие опреределённую субсистему правил ... с которой должна согласовываться любая специальная грамматика. Предположим кроме этого, что мы можем применять эту схему достаточно ограниченно, так что очень мало возможных грамматик ...согласуются со скудными и искажёнными данными, которые фактически находятся в распоряжении тех, кто овладевает языком ... На основе этих предположений, те, кто овладевает языком, сталкиваются не с неразрешимой задачей, на основе искажённых данных развить высоко-абстрактную и сложно-структурированную теорию, а со вполне выполнимой задачей определения, принадлежат эти данные к одному или другому языку внутри ограниченного множества потенциальных языков.
(Chomsky,1970,144f)
Также и опыт играет в усвоении языка важную, неоспоримую роль. Но Хомский подчёркивает, что ни одна чисто эмпирическая теория усвоения языка не может оправдать вышеперечисленные факты, это может сделать лишь теория, учитывающая взаимодействие эмпирических и врождённых факторов.
По поводу объёма врождённой компоненты, Джеральд Кац предположил, что механизм усвоения языка содержит в качестве врождённой структуры каждый из принципов, представленных в теории языка, т.е. он содержит
a) языковые универсалии, которые определяют форму языкового описания,
b) форму фонологической, синтаксической и семантической компоненты языкового описания,
c) формальный характер правил в каждой этой компоненте,
d) множество универсальных фонологических, синтаксических и семантических конструктов, на основе которых формулируются конкретные правила в конкретных операциях.
e) методологию выбора оптимальных языковых описаний.
(Katz, 1971, 243)
Тем самым Хомский - исходя из своих чисто языковедческих иссследований генеративной трансформационной грамматики, компетентно-перформационной модели, глубинных и поверхностных структур - пришёл к философско-языковедческой позиции, которую он сам охарактеризовал как рационалистическую. Он охотно и подробно сравнивает своё понимание с ходами мысли философии языка 17 столетия, особенно идеями Декарта, Лейбница и других рационалистов(108).
Мне представляется оправданным рассматривать как опровергнутые эмпирические теории усвоения языка, поскольку они получили ясное выражение ... С другой стороны, рационалистический путь оказался плодотворным.
(Chomsky,1969,77)
Хомский при этом не боится говорить о врождённых идеях (innate ideas). Как и рационалисты он рассматривает это понятие в широком плане как философско-языковедческое: принципы, которые он принимает для своей универсальной грамматики, так всеобщи, что они нуждаются не только в лингвистической, но также психологической и теоретико-познавательной интерпретации.
Если рассматривать классическую проблему психологии, а именно, объяснение человеческого знания, то нельзя не поразиться, я полагаю, огромному расхождению между знанием и опытом. В случае языка, аналагичное характерно для расхождения между генеративной грамматикой, которая выражает языковую компетентность говорящего и скудными и искажёнными данными, на основе которых он конструирует эту грамматику.
(Chomsky, 1970,129)
Связь между философией языка и теорией познания состоит не только в аналогии. Для Хомского, языковая способность человека есть интегральная составная часть человеческих познавательных способностей вообще. Если лигнвист на уровне универсальной грамматики находит врождённые структуры, то они одновременно являются универсальными свойствами человеческого интеллекта. Поэтому Хомский охотно перенимает характеристику языка как "зеркала духа" (1973, 51f., 54).
Следовательно, весьма возможно, что универсальные признаки языковых структур отражают не столько ход индивидуального опыта, а скорее общий характер способности приобретать знания - т.е. врождённые идеи и принципы в традиционном понимании.
(Chomsky, 1969, 83)
В соответствии с этой характеристикой, лингвистика является просто частью психологии (1970, 51).
Естественно, следует ожидать тесной связи врождённых свойств духа и признаков языковых структур; ибо язык не имеет собственного существования, независимого от его ментальной репрезентации. Какими бы ни были эти свойства, они должны быть такими, которые получены посредством ментальных процессов организма, которые он открыл и которые вновь открываются каждым следующим поколением.
(Chomsky, 1970, 155)
Врождённые структуры языка не только сравнимы, но и частично идентичны с врождёнными структурами познания.
Представляется, что ввиду данного обстоятельства, язык может служить зондом, с помощью которого могут быть получены ясные представления при исследовании организации ментальных процессов.
(Chomsky, 1970, 1955)
Хотя Хомский присоединяется к рационалистическому пониманию, следует отметить, что его "гипотеза врождённости" во многих аспектах отличается от трактовок классических рационалистов. Хотя Гудман и Штегмюллер говорят о "воскресении" учения о врождённых идеях, это оправдано только в определённых границах.
Во-первых, врождённые идеи для него не готовые истины, а вид системы правил, ограничительная схема, с которой должна находится в созвучии любая специальная грамматика:
Эта врождённая ограниченность есть, в кантовском смысле, предварительное условие для языкового опыта и она должно быть решающим фактором в определении хода и результата обучения языку.
(Chomsky, 1970, 149)
Этот факт предполагает, во-вторых, что врождённые языковые структуры требуют дополнения эмпирическими данными, если они должны вести к овладению специальной грамматикой и определённым языком.
В-третьих, Хомский не даёт обоснования априорий, как это пытались сделать Декарт или Лейбниц. Тезис о врождённой универсальной грамматике есть эмпирическая гипотеза, которая фальсифицируема фактическим материалом (1973,31, 50 , 54):
Центральная проблема в этой области есть эмпирическая проблема ... Мы должны постулировать врождённые структуры, которые достаточны для объяснения дивергенции между опытом и знанием ... Одновременно необходимо, чтобы эти постулируемые врождённые ментальные структуры были не настолько ограничены, чтобы исключать известные языки ... Мне, однако, представляется несомненным, что это есть эмпирическая проблема.
(Chomsky, 1970,131f.)
В-четвёртых, Хомский, очевидно, не хочет останавливаться на понятии врождённости, но подчёркивает, что также и происхождение универсальной грамматики нуждается в объяснении.
Как получилось, что человеческий дух мог приобрести врождённые структуры, которые мы должны ему приписывать? ... Представляется, что не заблуждаются те, которые приписывают это развитие "естественной селекции".
(Chomsky,1970, 158)
Языковед идёт, таким образом, от постановки вопроса лингвистики и философии языка, к вопросу, который ставят также гносеолог, этолог и психолог, а именно к вопросу о происхождении врождённых структур у человека. В этом пункте дискуссия вливается непосредственно в область представлений эволюционной теории познания. Поэтому целесообразно поставить вопрос об эволюции языка.
Эволюция языка
Вопрос об овладения языком детьми имеет большую важность для биологии, психологии, антропологии и философии языка. Языковеды, особенно Хомский, подчёркивают, что любой ребёнок обладает генетически обусловленными языковыми способностями, которых нет у попугая, хотя речевые органы последнего достаточны для артикуляции. Несмотря на это, также и речевые способности полежат определённому процессу созревания, который ограничивается ступенями развития психического созревания. Это ограничение сохраняется также тогда, когда общий ход созревания сильно замедляется и они не могут быть сняты посредством интенсивных занятий.
Мы можем поэтому говорить о критическом периоде для усвоения языка. Его начало ограничено недостаточной степенью созревания. Его конец , кажется, связан с утратой способности приспособления и способности к новообразованиям в мозге ...
(Lenneberg, 1972, 220 f)
Это ограничение периода овладения языком, вероятно, основано на функциональной специализации мозга (см. стр. 87), которая завершается примерно у четырнадцатилетних. Обычно языковые способности локализуются в левой половине головного мозга. Однако при поражении этой сферы, также и правая половина в состоянии их перенять, но только до периода половой зрелости; после этого такие перестановки более не возможны.
Этот факт является примером сильной биологической обусловленности языковых способностей(109). Эта проблема каксается прежде всего (онтогенетического) развития языка. Но также и язык как целое, как человеческая способность (де Соссюр: langage) не безвременный, вечный или неизменный. Он также возник не внезапно, но имеет исторический характер и должен был развиваться из примитивных ступеней коммуникации. Именно этот диахронический аспект мы рассматриваем здесь как эволюцию языка.
По поводу достижений коммуникативных систем у животных мы привели на стр.75 некоторые результаты зоосемиотики. В частности показано, что для языка пчёл можно указать уровень развития слуха. К сожалению, для человеческого языка не представляется возможным эмпирически указать такие ступени(110). Ещё сто лет назад можно было предположить,
что где-то в отдалённых областях могут быть найдены полу-люди или человекообразые обезьяны, которые могли бы представлять собой "живые ископаемые" ранних стадий человеческой эволюции. Язык (или квази-язык) этих людей (или квази-людей) демонстрировал бы тогда также соответствующие ранние стадии эволюции языка. Однако все эти поиски оказались напрасными; нигде не удалось найти языка, который действительно мог бы быть охарактеризован как "примитивный".
(Hockett, 1973, 135)
Поэтому уже к началу этого столетия стали думать о возможности обнаружения такого живого языка, который мог бы отражать какие-либо ранние стадии человеческого языка(111).
Историко-сравнительное языкознание указало другой путь подхода к ранним стадиям языка. У нас имеется хорошая информация об истории отдельных языков и диалектов. У многих языков имеются также письменные документы достаточно обильной хроники. На основе таких источников, например, могут быть выведены законы звуковых изменений, которые не только дескриптивны, но могут иметь и определённую предсказательную ценность. Естественно, изменяются не только звуки, но также запас слов, их значения, грамматические формы и целые грамматические категории.
Правда, хотя мы можем констатировать, что все языки постепенно изменяются, причины языковых изменений и языкового развития ещё далеко не ясны. Подходы к объяснению предлагает субстратная теория Г.И.Асколи (1886), согласно которой языковые привычки побеждённых народов в долгосрочном плане переносятся на языки победителей, или Мартиновская теория экономии языка, в которую входит теоретико-информационная точка зрения(112). Напротив, ошибочными в научном отношении считаются утверждения, что тип языка может необходимо определяться климатом и ландшафтом (Макс Мюллер) или состоянием общества (Николай Марр).
Всё же изменения языка можно также констатировать и описывать полностью независимо от оснований и силы (от динамики, см.стр.58) языковых изменений. Можно ли надеяться, путём анализа всех языков мира, реконструировать раннее примитивное состояние?
Хотя оно могло бы быть не таким древним, как исходное начало языка, но позволило бы обнаружить определённые примитивные признаки и благодаря этому сделать определённые экстраполяции в направлении первоначала. Также и этим надеждам не суждено было исполниться. Ранние реконструируемые стадии любой языковой группы демонстрируют уже всю сложность и гибкость сегодняшних языков.
(Hockett,1973,138)
Систематические (типологические) классификации языков, например, на изолирующие, агглютинирующие, флектирующие и полисинтетические (Шлегель, В.ф. Гумбольд) не дали ключа для уровня развития языка.
Эти факты разочаровывают, но не должны удивлять, если вспомнить о том, насколько далеко от нас отстоят имеющиеся или рекоструируемые языковые свидетельства. Изобретение письменности (Шумеры, Египет, Китай) относят ко времени примерно 3000 лет до н.э. По индоевропейски говорили - если такое вообще было - примерно 5000 лет до н.э. Смелейшие гипотезы об общем пра-языке для индоевропейских, семитских, уральских, тюркских и других языковых фамилий, так называемый борейский(113) , относят к каменному веку, т.е. примерно 10000 лет до н.э. Но что такое 10000 лет по сравнению с миллионом, в течение которого возникал человек (см. стр. 77) и должен был развиваться язык?
Терпит крушение идея изучения первоистоков языка на примере овладения языком детьми. Первый закон Геккеля о повторении филогенеза в онтогенезе (см.стр 18) не однозначен и, во-вторых, ребёнок с самого начала изучает высоко-дифференцированный язык, а не пра-язык, причём уже в его возрасте высокоорганизованным мозгом (так что биогенетический закон был бы здесь совершенно не применим).
Также и изучение речевого аппарата или полушарий мозга может дать в высшей степени необходимые, но недостаточные критерии для овладения языком. "Не определённое количество мозга, а специфическое свойство мозга детерминирует способность к языку. Эту качественную предпосылку вероятно невозможно определить с помощью ископаемых." (Simpson, 1972, 153)
Тем не менее, нет никаких сомнений в том, что язык, точнее человеческие языковые способности являются результатом биологической эволюции и путь их исследований вырисовывается достаточно ясно: функциональная анатомия, психология, генетика и психология человеческого мозга, языковые аномалии, сравнение с мозгом бессловесных животных, изучение неязыковых коммуникаций. В итоге мы можем - как в астрономии (см.стр. 59) - лишь надеяться, что из синхронно данных фактов получить "заключение" о диахронии(114).
Являются ли уже теперь состоятельными такие попытки реконструкции, нами здесь не исследуется. Мы обратимся к другой проблеме, а именно к следствиям эволюционной теории познания по вопросу употребимости языка.
Для чего пригоден язык?
На стр. 141 было упомянуто, что язык служит не только для выражения, призыва, изображения и сообщения, но выступает как опора мышления. То, что эта связь между языком и мышлением является очень тесной, также вытекает из размышлений на стр.141. Насколько хорошо выполняет язык эту функцию?
Приспособленность индивида (соответственно, вида) к своему (их) окружению можно интерпретировать как итог информации, которую индивид (вид) смог усвоить и активно переработать.
Уже в слове "приспособление" имплицитно содержится предпосылка, что благодаря этому процессу устанавливается соответствие, между приспосабливающимся и тем, к чему он приспосабливается. То, что таким способом живая система узнаёт о внешней реальности, что она в себе "зепечатлевает", есть информация о соответствующих данностях внешнего мира. Информация дословно означает отпечаток!
(Lorenz, 1973,36f)
Этот информационно-теоретический характер наследования становится особенно отчётливым в современной генетике, прежде всего в генетическом коде. Каждая мутация является, так сказать, гипотезой о структуре внешнего мира. Большинство из этих гипотез, правда, ложны (т.е. большинство мутаций приносят неудачу); но имеются, очевидно, также правильные или, по меньшей мере, применимые гипотезы, как показывает история видов.
Приспособительный характер относится, естественно, только к фактическому или непосредственному опытному миру индивидуума. Этим объясняются ограничения и достижения познавательных способностей (стр. 118 и далее).
Для эволюционной теории познания языковая способность людей также является результатом эволюции. Хотя различные стадии эволюции языка не найдены в качестве "ископаемых" и не могут быть реконструированы из современного состояния языка, нет никаких сомнений в том, что язык образовался постепенно и подчинялся при этом принципам естестественного отбора. (Естественно, на способ селекции оказывала влияние также эволюция культуры; см. стр. 84.)
Таким образом, языковая способность является важным средством приспособления в ходе естественного отбора. Также и она содержит информацию об окружающем мире и применимость этой информации постепенно проверялась. Но также и эта проверка происходила исключительно в контексте непосредственных потребностей человеческих индивидов и человеческого сообщества. Обыденный язык описывает мир так, как он нам является в повседневной жизни. Ещё и сегодня мы говорим "солнце всходит" (хотя движется Земля), "я брошу взгляд на это" (хотя, наоборот, свет падает на наши глаза).
Можем ли мы вообще ожидать, что язык применим также для описания действительности, которая "познаётся" или переживается не непосредственно? Согласно эволюционной теории познания, такое предположение было бы переоценкой возможностей и гибкости языка (или единой структуры действительнсти).
Язык является фактически прежде всего только "изобретением для домашнего хозяйства" (см. цитату на стр. 138), и вопрос о том, адекватен ли он для других целей, всякий раз должен специально обсуждаться. Нам следует ожидать, что для целей, не связанных с повседневными потребностями, особенно для описания реального мира, наш язык придётся корректировать, расширять или заменять искусственными языками. Это как раз то, что мы наблюдаем!
Выражение "искусственный язык" подразумевает здесь не так называемые запланированные языки (как эсперанто), которым свыше ста лет. Также и такие искусственные языки должны преодолевать недостатки естественных языков: последние не интерсубъективны, трудно выучиваются и часто отягощены национальными интересами. Но построение идеального языка должно преодолеть другие недостатки.
Понятие может быть неопреденным, многозначным, шатким, предложение бессмысленным, неполным, непонятным, многозначным, ограниченным в своей значимости. Кроме того, возможно, что понятие или предложение не реализует намерение, которое связано с их примененнием; тогда они неадекватны. Для каждого из этих случаев нетрудно привести примеры. Здесь же речь идёт лишь о том, чтобы показать, что имеются мотивы искать более эффективные средства выражения и описания.
Понятия идеального языка должны быть определимыми, однозначными и точными, его предложения должны быть осмысленными, полными, понятными, однозначными и точными. Кроме того, должна иметься возможность давать истинностную оценку (истина или ложь) и язык как целое должен быть взаимосвязанным и как можно более широким. Нужно признать, что такого языка сегодня не существует. Однако было не мало попыток создать такой язык: достижения Фреге, Рассела, раннего Витгенштейна, Тарского, Карнапа, Куайна, Гемпеля и других - значительные шаги на таком пути(115).
Но нет сомнений в том, что сами науки демонстрируют прогресс в конструировании и применении языков, в которых нет указанных недостатков. Можно лишь сожалеть о том, что каждая наука развивает при этом свой собственый специальный язык; но этот процесс является неизбежным, так как объекты различных дисциплин различны. Кроме того, каждый может - по меньшей мере принципиально - изучить язык определённой науки.
Искусственные языки необязательно идентичны с формализованными языками: естественные языки принципиально не могут быть формализованы; с другой стороны, искусственные языки не нуждаются в формализации. Правда, использование искусственных языков осуществляется одновременно с формализмом и оба дополняют друг друга. Формальные методы используются особенно при создании эффективных - т.е. достаточно точных и богатых - языков. В последующем мы будем поэтому под искусственными языками понимать одновременно формализованные языки.
Имеется много возражений против использования искусственных языков.
Во-первых, искусственные языки якобы представляют собой смирительную рубашку , "испанский сапог", окостеневший инструмент, тюрьму духа. При этом термин "формальный" становится уничижительным словечком в смысле буквализма, педантичности, бесчеловечности, искусственности, неестественности. Аналогичное проявляется также при занятиях с "такой абстрактной" математикой или с "сухими" законами. Этот аргумент антипатии невозможно опровергнуть, но его можно смягчить указанием на несомненные преимущества искусственных языков. Только тот, кто овладел символами и исчислениями может почувствовать и оценить их точность и элегантность.
Во вторых, искусственные языки, якобы, слишком трудно выучиваются. Психологические трудности при овладении и употреблении формальных систем несомненно существуют. Они влекут за собой то, что математики и теоретические физики могут (по крайней мере полагают) принимать участие в в обсуждении проблем биологов, психологов или социологов, но не наоборот. Они являются также причиной того, что математическая или символическая логика как учебная или исследовательская область представлена почти исключительно на математических, а не на философских факультетах. Математики привыкают к обращению с формальными системами "сызмальства". В аргументе выучиваемости следует таким образом принимать во внимание не факты, а их значение.
В-третьих, символы, понятия и правила искусственных языков, якобы немотивированы и полностью произвольны. Это утверждение ошибочно. При разработке искусственных языков мы обладаем, правда, большой свободой; но эта свобода ограничена критериями, согласно которым определяется употребимость таких языков. Некоторые из этих требований были перечислены выше (на стр. 154). Также и искусственные языки различным образом пригодны для различных целей. Они подлежат поэтому строгому отбору, который руководствуется практической точкой зрения. Аргумент произвольности на этой ступени более не состоятелен.
В-четвёртых, искусственные языки, якобы, бедны в сравнении со сложностью фактических отношений и поэтому неспособны выдержать конкуренцию с богатыми и красочными естественными языками. Но именно эта ограниченность языковых средств есть цена за непротиворечивость, когерентность, проверяемость и точность наших теорий. Она принуждает нас к концентрации на релевантных высказываниях и затрудняет принятие в наши теории неконтролируемых понятий, предположений или правил вывода. Только таким образом можно получать точные высказывания, теории и объективное познание. Аргумент бедности верен как констатация, но в своей оценке не справедлив.
В-пятых, искусственные языки якобы чужды действительности, они якобы нереалистичны и поэтому неупотребимы для описания нашего мира. В рамках гипотетического реализма и эволюционной теории познания это утверждение является ложным. Лишь искусственные (теоретические) понятия дают нам возможность постижения не только нашего опыта, но также и объективных структур. В то время как весь человеческий опыт опыт необходимо антропоморфен, теоретические понятия являются результатом многотрудного процесса редукции, в ходе которого наша картиа мира становится менее антропоморфной и тем самым более объективной (см. стр. 165 и далее).
Обозначенная роль теоретических понятий и их отношения к области опыта, наблюдения, эксперимента, измерения являются сегодня предметом теоретико-научных дискуссий.
Чем дальше теория в своих объектах и познаниях удалена от повседневного опыта, тем отчётливей становится, что употребляемые в ней понятия не могут быть определены через измерительные предписания или указания действия. Поэтому точка зрения операционализма (см. стр. 16) опровержима в рамках эволюционной теории познания, во всяком случае для дисциплин, которые не только описывают (например, как география), а выдвигают гипотезы и теории.
Также и неопозитивистская трактовка, что значение предложения состоит методе его верификации (Шлик) или что предлоджение только тогда имеет значение, если оно проверячемо, не объединима с гипотетическим реализмом и эволюционной теорией познания. Понятия получают своё значение посредством имплицитной или эксплицитного определения и через взаимосвязь предложений, в которые они входят и в которых, естественно, также возможны измерительные предписания. Правда, семантика наук о действительности ещё развита так мало - в противоположность математической семантике, теории моделирования -, что здесь ещё невозможны окнчательные высказывания. Также и возможность аксиоматического метода для естествознания далеко ещё не исчерпана. Но именно он в математике ХХ столетия привёл к важнейшим результатам.
Наряду с теорией относительности, прежде всего квантовая механика показала ограниченность понятий классической механики. Вплоть до начала нашего столетия никто не сомневался, что понятия места и импульса могут применяться к физическим объектам без ограничений. Однако, эта предпосылка привела к противоречиям с опытом, которых можно было избежать лишь признав ограниченность в использовании этих понятий.
Также и предпосылка, что физический объект должен быть либо частицей, либо волной была заменена гипотезой, что имеются физические объекты, например, фотоны, электроны и т.д., которые ни то и ни другое. В этой связи часто утверждают, что дуализм волна-частица означает, что элементарные частицы якобы и частица и волна в смысле классической физики. Это представление является ложным; ибо классические частицы локализованы, классические волны бесконечно распространяются; обе картины необъединимы чисто логически. Правильно то, что квантовые объекты - не волны и не частицы, а объекты со специфической структурой, которые описываются уравнениями квантовой механики. Когда эти объекты наблюдают, то демонстрируют они, в зависимости от экспериментальной постановки вопросов, свойства волны или частицы. Тем не менее мы настаиваем на том, что понимать квантовомеханический объект "электрон" как частицу можно только в рамках соотношения неопределённостей: понятия места и импульса, которые характерны для классических макроскопических отношений, не безграничны в своём применении к действительности.
Это отношение можно разъяснить на примере односторонне отражаемого стекла, которое используют в магазинах или шпионских фильмах. Для наблюдателя на одной стороне стекло - прозрачно, с другой стороны оно - непрозрачное зеркало. Является ли оно теперь прозрачным или непрозрачным? Было бы логическим противоречием утверждать, что оно является и тем и другим; оно не является ни тем, ни другим, но в зависимости от позиции наблюдателя оно демонстрирует различные свойства. В "действительности" стекло есть физическое образование с определёнными объективными свойствами, такими как атомарная структура, содержание серебра и т.д. В этих свойствах существует определённая ассиметрия, которая - в зависимости от позиции наблюдатьеля - может склонять его к различным суждениям.
Таким образом, в квантовой физике мы имеет дело с воздействием экспериментатора на ход эксперимента; однако также и это воздействие закономерно, не произвольно. Различные экспериментаторы не принуждены получать различные результаты в одинаковых экспериментах.
Мы натолкнулись здесь на вопросы, которые связаны не только с языком, а с общими проблемами объективируемости. Некоторые мысли по этому поводу содержатся в следующей главе.