Вопросы философии.— 1994.— №4.— С. 14—34.
Если события, решительно изменяющие состояние части социального организма, рассматриваются вне контекста социального целого, то оценки и прогнозы почти всегда бывают односторонними. Но простое погружение в этот контекст целого, без точного понимания целей и задач анализа, также может оказаться безрезультатным: понимание смысла рассматриваемых процессов возможно лишь когда простые сопоставления и синхронные сравнения с другими событиями и процессами в целостном социальном организме дополняются историческим анализом.
Цель данной работы — исследовать состояние и перспективы информатизации культуры России. Сама постановка этого вопроса в 90-е годы XX в. может показаться достаточно абстрактной, так как Россия вступила в сложную полосу глубоких социальных потрясений. Сейчас трудно сказать, насколько действительно радикальными будут провозглашенные в 91-м году экономические и социальные реформы. Что, однако, бесспорно, так это то, что происшедшие за два последних года изменения выходят за локальные рамки и носят глобальный характер: исчезновение с геополитической карты Советского Союза, развал так называемого социалистического лагеря, широкий процесс приватизации и попытка перейти от плановой, социалистической к рыночной экономике — все это процессы, которые трудно было прогнозировать еще 7—10 лет тому назад. Даже самые смелые прогнозисты, пытавшиеся заглянуть на 10 лет вперед в 1983 г., не предполагали того, что можно констатировать как совершившееся событие в 1993.
Еще примечательнее, что и по сей день в многочисленных публикациях, посвященных социально-экономическим реформам последних лет, почти не отводится места исследованиям состояния и функций культуры как генеративного фактора глубоких, социально-экономических трансформаций. Можно найти немало интересных и достаточно серьезных исследований, посвященных экономическим, психологическим и социальным изменениям, но исследований, рассматривающих культуру как важнейшее условие и фактор происходящей трансформации, по-видимому, не существует. Тот самый остаточный принцип, которым на протяжении многих десятилетий Советское государство руководствовалось в разработке политики финансирования культурно-духовной жизни, перенесен теперь в сферу теоретического мышления: культура по-прежнему остается среди периферийных объектов его рассмотрения. Нетрудно поэтому понять, что вопрос об информатизации культуры в условиях, когда порожденные перестройкой и радикальными реформами экономические и социальные трудности еще очень далеки от своего разрешения, кажется более чем экзотическим.
Назначение настоящей работы — показать, что в действительности дело обстоит как раз наоборот. Информатизация культуры является одной из ключевых проблем, которые, быть может, в состоянии дать ответ на многие не только не решенные, но даже не поставленные и не сформулированные вопросы, имеющие принципиальное значение для дальнейшего развития не только российского общества, но и для мирового сообщества в целом. Обычно успех экономических реформ связывают со сдерживанием инфляции, преодолением кризиса производства, реализацией широких планов конверсии военно-промышленного комплекса, обновлением и модернизацией технологии, фундаментальными изменениями в структуре и функциях государства, изменением политической стратегии демократизации общества, восстановлением и защитой прав человека и т. д. Я постараюсь показать в этой работе, что большинство этих проблем не только глубочайшим образом связаны с существом культуры, в рамках которой происходят соответствующие преобразования, но и не могут быть решены без ее фундаментальной трансформации. Из этого следует, что вопрос об информатизации культуры имеет не «остаточный», но фундаментальный характер. Здесь завязываются в один узел культурные процессы создания информационно-индустриального общества и принципиально новой технологической базы его духовной и социальной модернизации.
В 20-е годы русский экономист Кондратьев сформулировал теорию больших экономических циклов. Теория эта, получившая теперь признание и принесшая автору, хотя и посмертно, заслуженную славу, хорошо известна. В двух словах, ее смысл сводится к следующему: в отличие от Маркса, сформулировавшего теорию коротких экономических циклов, специфичных для стадии промышленного капитализма и состоящих в том, что каждые примерно 10—25 лет в развитых промышленных странах возникает кризис перепроизводства, Кондратьев выдвинул теорию больших экономических циклов, охватывающих периоды в 50—70 лет. За этот период, в зависимости от конкретных национальных и исторических условий, соответствующие индустриальные страны проходят стадии технологических и экономических инноваций, в начале которых капитал используется предельно эффективно, а затем, по мере истощения ресурсов — капитала, старения технологий и организационно-экономических форм, наступает период более или менее длительного застоя и спада, завершающегося возникновением нового экономического цикла.
Д. Нэсбитт в книге «Что нас ждет в 90-е годы» (М., Республика, 1992) настаивал, что кондратьевские циклы не носят универсального характера. Они неприменимы, например, к современным Соединенным Штатам, являющимся, по мнению Нэсбитта, бесспорным и долгосрочным технологическим лидером мирового масштаба. Эти циклы, возможно, являются сколком с экономической действительности России и европейских стран, на изучении которых основывались взгляды Кондратьева. Но для США они мало применимы. Этот взгляд, представляющий собой простую экстраполяцию экономического развития США в послевоенный период, казался правдоподобным в конце 80-х и первые годы 90-х годов. Однако, сейчас, с позиции конца 93-го года, очевидно, что Нэсбитт ошибался. Возможно, что форма циклов Кондратьева различна в разных странах, но похоже, что США так же несвободны от их действия, как и другие индустриальные общества. Для таких обществ подобные циклы можно считать универсальными.
Важно отметить, что кондратьевские циклы касаются лишь экономической стороны общественно-исторического развития. Они не затрагивают в целом социально-исторических, правовых, мировоззренческих и культурных изменений. Я постараюсь показать, что кондратьевские циклы есть лишь экономическая проекция гораздо более универсального и всеобъемлющего процесса, характерного для способа развития современных индустриальных обществ. Эта общая закономерность может быть названа большим универсальным инновационным циклом. В нем относительно синхронно происходят взаимосвязанные фундаментальные социальные инновации, охватывающие все сферы общества: от государства и общественного сознания, культуры и социальной психологии на одном полюсе до экономики, технологии, техники, типов экономического поведения на другом. Теория Кондратьева не применима к культурным, политическим и социальным инновациям. Поэтому большие универсальные инновационные циклы в этих сферах деятельности ускользали от внимания исследователей. Достаточно, между тем, посмотреть на историю последних 75 лет в России и сравнить ее с аналогичными, хотя и сильно отличающимися процессами в других промышленно развитых странах, чтобы увидеть, что большие инновационные циклы носят действительно универсальный характер, хотя и проявляются по-разному. С этой точки зрения связь экономики, технологии и культуры в целом (если понимать культуру не в узко-зрелищном или развлекательно-литературном смысле как это чаще всего делают) приобретает фундаментальное значение для понимания событий, происходящих в современном мире. Теперь я постараюсь сделать некоторые важные выводы, подтверждающие высказанные здесь идеи и служащие отправным пунктом для дальнейшего анализа.
Самым большим и универсальным инновационным циклом XX в., оказавшим радикальное влияние на ход мировой истории в глобальном масштабе, было возникновение, развитие, крушение советской империи. Октябрьская революция, происшедшая в России в 1917 г., была в действительности и великой, и социалистической. Как бы ни иронизировали постперестроечные критики Советского Союза, процесс создания нового советского общества, несмотря на все свои мрачные и кровавые последствия, был вместе с тем и процессом реализации идеи социализма. Конечно, довольно гуманная по тем историческим меркам модель, провозглашенная Марксом и Энгельсом, не была реализована в системе советского социализма. Она не была реализована и в других социалистических государствах. Варианты социализма, созданного в Советском Союзе, а затем с некоторыми вариациями в странах Восточной Европы, Латинской Америки, в Индокитае, в Северной Корее и Китае, по типу своему относятся к казарменному тоталитарному социализму. Несмотря на местный колорит, для систем этого типа характерны некоторые общие черты: репрессивность, принудительная индустриализация, сверхскоростная урбанизация, милитаризация, тотальный контроль, фактическая партийность и полное подчинение человека государству, отрицание общепринятых прав человека. Иного социализма ни в одной стране не было. Если не думать, что все варианты реально созданного социалистического общества были отклонениями от «правильной» модели научного социализма, то следует признать, что реально осуществимы лишь отклонения.
Для понимания дальнейшего необходимо теперь обсудить понятие «инновация». Этот термин, как правило, употребляется для обозначения определенных мероприятий и акций или действий в сфере техники, технологии или организации экономической деятельности. Питер Друккер в книге «Рынок: как выйти в лидеры, практика и принципы» (М., Бук Чамбер Интерн., 1992) подчеркивает, что инновации отнюдь не ограничиваются научной, технической или технологической сферой. В качестве примера нетехнологичных инноваций он приводит историю фирмы «Мак Дональде» или загрузку контейнерных судов. В обоих случаях инновации связаны с риском и быстрым переходом к высокоприбыльному и конкурентоспособному бизнесу. Какие-то особые научные нововведения или достижения высших технологий здесь не просматриваются. Несомненно, впрочем, что технологические инновации являются чрезвычайно важными.
Таким образом, инновация — это деятельность по принятию и реализации рискованных решений в условиях высокой неопределенности, ориентированная на быстрое достижение целей, конкурентный выигрыш, значительное повышение рентабельности или иную форму выгоды. При этом в структуре инновационной деятельности могут использоваться традиционные и уже известные приемы, навыки, механизмы, но в новой комбинации, в нетривиальных условиях и для решения совершенно иных задач, нежели те, для которых они были созданы.
Инновационные процессы отнюдь не означают отказа от традиций и в ряде случаев опираются на них и продолжают их.
В данном понимании инновации не только не сводятся к сфере технической или, шире, технологической деятельности, но могут касаться всех сторон общественной и духовной жизни. В этом смысле построение советского социализма представляет собой большой инновационный цикл — объединяющий в себе целый ряд глубоких взаимосвязанных и взаимообусловливающих инновационных процессов. Они охватывают экономику, технику, технологию, культуру, политику, социально-экономическое поведение, государственное устройство, мировоззрение и социальную философию в целом. Большой инновационный цикл такого масштаба оказывает радикальное влияние не только на трансформацию всей жизни общества, в котором этот цикл реализуется, но и на сопряженные с ним сообщества, а в случае советского социализма влияние распространяется в глобальном масштабе не только на страны, идущие по пути социалистического строительства, но и на социальные структуры, находящиеся к этому пути в радикальной оппозиции и оказывающие ему противодействие.
Рассмотрим теперь, насколько инновационными были цели создателей советского общества, насколько инновационными и нетрадиционными были меры и действия, осуществленные для его создания и насколько универсальными были процессы, составляющие большой инновационный цикл.
Следует различать два типа целей: эксплицитные — открыто провозглашаемые и служащие для оправдания или объяснения осуществляемых инноваций, и реальные, неявные, но лежащие в основе инновационных действий.
Эксплицитными целями, провозглашенными большевиками, было построение социализма, т. е. общества социальной справедливости с господством общественной, а точнее государственной собственности, замена рыночных отношений распределительными и установление централизованного планирования и тотального контроля, общества без классовых антагонизмов — первую фазу новой коммунистической формации. Конкретные представления о модели социализма за семь десятилетий сильно эволюционировали и неоднократно менялись. Но общие им черты, указанные выше, сохранились. Основными реальными целями, приведшими к большому инновационному циклу, были:
1. Ликвидация частной собственности на основные средства производства. При этом эксплицитно провозглашенные и реально осуществленные меры по достижению этих целей принципиально различались.
2. Создание в исторически краткие сроки тоталитарного государства — диктатуры пролетариата — как главного инструмента построения социализма.
3. Переход от многопартийной системы (хотя и со слабыми партиями), сложившейся в России в период с 1906 до 1917 г., к однопартийной политической системе с абсолютной монополией власти в руках руководителей единственной политической партии.
4. Полная милитаризация страны; подчинение всех видов хозяйственной, политической, гражданской, научной и образовательной деятельности, всей экономики и культуры, всех ресурсов созданию мощной современной армии и обеспечивающего ее вооружением военно-промышленного комплекса. К середине 80-х годов в этой сфере было сосредоточено до 80% всех национальных ресурсов.
5. Сверхскоростная нетрадиционная супериндустриализация, осуществленная принудительно, не за счет естественного привлечения капитала, а за счет насильственного привлечения всех национальных ресурсов, включая человеческие.
6. Создание системы коллективного сельского хозяйства в интересах получения избыточных человеческих ресурсов для индустриализации и армии на основе массовой экспроприации мелких частных землевладельцев.
В результате осуществления 5-го и 6-го пунктов Советский Союз стал в течение нескольких десятилетий из отсталой и деревенской страны страной урбанистической, 80% населения которой живет в городах. Такого масштаба и темпов урбанизации история не знала.
7. Создание системы универсального централизованного планирования, контроля и регламентации производства, управления, распределения, духовно-культурной, личной и общественной жизни, образования и других видов социально значимой деятельности. Планируемость, контроль и регламентация в подобных масштабах и подобной полноте исторически беспрецедентны.
8. Создание всеобъемлющего, универсального, репрессивного аппарата физического и духовного порабощения. Эта система реализовалась в виде постоянного внутреннего террора, концентрационных лагерей для собственных граждан (во время 1-й мировой войны такие лагеря существовали лишь для военнопленных), гигантской тайной полиции и карательных органов, преследовавших любую акцию свободомыслия, или критику, не соответствовавших интересам партийного руководства и общим задачам социалистического государства на всех стадиях его развития. Репрессивный аппарат такого масштаба, столь беспощадный, кровавый и всеобъемлющий — также исторически беспрецедентен.
9. Создание идеологической монополии, пронизывающей всю систему духовно-культурной жизни, общественного сознания и воспитания. Католическая монополия духовной жизни в эпоху Средневековья и любые известные формы идеологического фанатизма могут считаться лишь слабым прообразом идеологического аппарата и деятельности по манипулированию умами, проводившимися для достижения этой цели.
Поскольку одними мерами насилия осуществить великие социальные инновации никому и никогда не удавалось. Коммунистическая партия создала систему универсальной идеологической, мировоззренческой, психологической обработки общественного сознания. Была создана мощная система воздействия на социальное мышление населения, его поведение, воспитание подрастающего поколения в духе «преданности социализму, делу партии Ленина — Сталина». При всей примитивности, жестокости и бесчеловечности этой системы она оказалась настолько действенной, что пережила своих создателей. До сих пор ее влияние проявляется в непонимании проводящихся реформ и в отсутствии новой демократической постсоциалистической идеологии.
10. Для достижения основной цели — построения инновационного, т. е. социалистического общества, были поставлены и реализованы (в невероятно короткие сроки с беспрецедентным в историческом масштабе размахом) три важнейшие инновационные подцели: а) культурная революция, включавшая ликвидацию безграмотности, введение всеобщего среднего образования, создание гигантской системы высших учебных заведений, НИИ, библиотек, театров, подготовку кадров, обеспечивающих потребности системы управления и производства; б) создание достаточно мощного корпуса ученых, инженеров и иных специалистов, обеспечивающих стране научно-технологический и интеллектуальный потенциал, сопоставимый с потенциалом самых развитых индустриальных стран; в) технологическая модернизация, обеспечивающая возможность быстрого переоснащения Вооруженных сил и создание материально-технической базы для последующих модернизаций в сфере экономики и управления.
Подытоживая инновационные процессы, в сумме образующие большой советский инновационный цикл, можно сделать три основных вывода:
1) создание нового общества с тотальным государством, плановой и сильно милитаризованной экономикой привело к гигантской некомпенсированной растрате национальных ресурсов — природных, технических и интеллектуальных. Они использовались для создания продукции и услуг, не поступавших на рынок, и, таким образом, не приводили к увеличению капитала. Капитал, следовательно, во всех его материальных и финансовых ипостасях, а также капитал, реализованный в виде интеллектуального потенциала общества, созданного благодаря культурной революции, затрачивался в одностороннем порядке, но не воспроизводился в масштабах и на уровне, способных обеспечить дальнейшее нормальное развитие экономики и социально-культурной сферы;
2) стратегия, ориентированная на «объективную, исторически необходимую победу социализма» через столкновение с мировой капиталистической системой, предполагала неизбежность мировой, а после завершения 2-й мировой войны — глобальной атомной войны. Для выживания в этой войне необходимо было иметь многократный запас всех видов ресурсов, которые в мирное время просто накапливались и не использовались для репродуктивных целей. О масштабах этих омертвленных ресурсов дает представление такой факт: вплоть до настоящего времени гигантская сеть правительственной связи использовалась лишь на 5— 10%. Свыше 90% ее ресурсов при гигантском дефиците телекоммуникаций было зарезервировано на случай атомной войны. Следовательно, значительная часть ресурсов расходовалась бессмысленно с точки зрения нормального общественного экономического развития;
3) в результате культурной революции и урбанизации, совершенных в рекордно короткие сроки, и мощной перекачки населения из деревни в город возникла неустойчивая, динамически неравновесная гибридная культура. Ее основными признаками являются: создание массы среднеобразованных, так называемых, интеллигентов с узкой профессиональной подготовкой, не обладающих широким диапазоном мышления, способностью к индивидуальной инициативе и динамичной адаптацией к быстро меняющимся условиям. В результате этого общая квалификация населения оказалась более или менее достаточной для создания общества с мощной, но отсталой индустрией, но не достаточной для современной модернизации общества и его превращения в индустриальное информационное.
Вследствие этого завершение большого советского инновационного цикла и переход к новому историческому этапу общественного развития выдвигает требования не только реформировать экономику и социально-политическую систему, но и существенно трансформировать и модернизировать духовно-культурную сферу деятельности, интеллектуальный потенциал общества, поднять в общенациональном масштабе квалификацию населения, радикально реформировать систему образования, воспитания и непрерывной переквалификации.
В условиях ускоряющегося перехода к рыночной экономике, демократизации и быстрой дифференциации и дефуркации политических процессов начинают действовать мощные факторы, ведущие к изменению экономического, социального, политического, бытового поведения людей. Это не может не сопровождаться глубинными изменениями в самом менталитете. Новый, более динамичный и адаптивный менталитет с большим инновационным потенциалом, в свою очередь, требует овладения современными механизмами выработки и использования разнонаправленной информации. Все это с неизбежностью приводит к глубинным изменениям в культуре, являющейся мощным фактором нового инновационного цикла. Изменения эти тем более фундаментальны, чем большего динамизма требуют они от культуры, эволюционировавшей на протяжении тысячелетий чрезвычайно медленно, плавно, без сколько-нибудь заметных внутренних потрясений, если не считать культурную революцию советского периода, имевшую, скорее, экстенсивный, а не интенсивный характер. Без осуществления крупных культурных трансформаций, проводимых сознательно и целенаправленно в общегосударственном масштабе, выход из политического, социального, экокомического и технологического кризисов, знаменующих завершение инновационного цикла, представляется невозможным.
В современных условиях с сильно изменившимися скоростями социального метаболизма такие трансформации возможны лишь на основе использования новейших информационных технологий, которые становятся мощным фактором культурной модернизации общества.
Прежде чем вплотную заняться этой стороной проблемы, вернемся еще раз к вопросу о больших универсальных инновационных циклах.
Большие универсальные инновационные циклы в концептуальном плане интересны тем, что позволяют осознать принципиальную связь социальных, политических, экономических и технологических инноваций с глубинной трансформацией культуры. В современных условиях такая трансформация невозможна без систематической и целенаправленной информатизации культуры, т. е. внедрения современных информационных технологий и информационных систем во все процессы, связанные с модернизацией и освоением культурного наследия и созданием новых культурных ценностей и достижений, а также с превращением их в достояние массового сознания и поведения. Забегая вперед, отмечу, что информационная технология является единственным видом технологий, прямо и непосредственно влияющих на культурогенез. Можно без преувеличения сказать, что ИТ представляет собой и в прошлом, и в настоящем реальный механизм культурогенеза. В этом контексте сравнительный анализ больших универсальных инновационных циклов, отчетливо прослеживаемых в историческом развитии стран, вступивших на путь форсированного создания индустриальных обществ, чрезвычайно важен для понимания современной ситуации в России.
Такие инновационные циклы проявляются в историческом генезисе новых общественных отношений, структур всех наиболее развитых стран мира, образующих сейчас центры многополюсной глобальной социально-экономической и политической структуры мира. Я остановлюсь лишь на трех странах, которые вместе с Россией образуют сейчас такие полюсы.
Первой из них, представляющих особый интерес во многих отношениях, является Япония. Ее первый, четко выраженный большой инновационный цикл связан с развитием японского капитализма, открытого знаменитой реформой Мэйдзио в 1868 г. Эти циклы по своему началу (и это не внешняя аналогия) совпадают с большими инновационными циклами, охватившими периоды развития промышленного капитализма в России (после отмены крепостного права в 1861 г.) и в США (после завершения гражданской войны Севера и Юга в 1865 г.).
Четвертой страной, с четко выраженным большим инновационным циклом, является Германия в период после немецкой революции середины XIX в. и до завершения 1-й мировой войны. Несмотря на особенности, присущие большим инновационным циклам, происходившим в каждой из этих стран, для них характерно наличие идентичных компонентов и линий развития, присущих большим универсальным инновационным циклам. Они касаются фундаментальных инноваций в экономике, системе государственного управления и культуре. Трансформации последней тесно связаны с быстрым развитием на основе государственной поддержки науки, образования и передовых для того времени информационных технологий — новых полиграфических систем и средств электросвязи (телеграф, телефон и т. д.).
В Японии, США и Германии четко прослеживающиеся большие инновационные циклы проявляются иначе, чем в России. В этом обнаруживаются особенности исторического развития, культурные традиции. В то же время обнаруживается целый ряд общих черт, связанных со стремительным переходом к новому индустриально-промышленному обществу. Единство и разнообразие обычны для исторического процесса. Циклы Кондратьева, общественно-экономические формации Маркса или большие исторические цивилизации Шпенглера и Тойнби являются, по терминологии Макса Вебера, идеальными типами и в чистом виде не существуют нигде и никогда. Сравнительный анализ показывает, что большие универсальные инновационные циклы, несмотря на различия в проявлениях и время протекания, становятся типичной формой исторического развития по крайней мере в высокоразвитых индустриальных странах, для которых инновационность в широком смысле уже не внешнее преходящее обстоятельство, но глубинный стержневой процесс, определяющий их роль исторических «первопроходцев». Большие универсальные инновационные циклы, последовавшие после 1-й мировой войны, знаменуют новый этап в развитии промышленных обществ. Они связаны с мощными инновациями во всех сферах экономической, социально-политической и культурной жизни. Особенно отчетливо эта принципиальная «инновационность» обнаруживается после 2-й мировой войны в 60—90-е годы.
Внутри больших инновационных циклов в США, Германии, России, Японии можно заметить четкие подциклы, особенно в сфере экономики и высших технологий. Но интересно, что к началу 90-х годов в большей или меньшей степени обозначаются признаки их завершения, исчерпания, нарастают общекризисные черты, свидетельствующие о необходимости перехода к новым инновационным циклам. Формы переходов могут быть, разумеется, различными — от относительно спокойных эволюционных до радикальных, связанных с социальными деструкциями, конфликтами и т. д.
При пристальном рассмотрении больших универсальных инновационных циклов отчетливо прослеживается трансформация не только в сфере экономики, но и во всех сферах политической, социальной и духовно-культурной жизни. Объяснение этому мы находим в связи культуры, экономики и технологии.
Теория больших универсальных инновационных циклов ставит ряд нетрадиционных вопросов. Прежде всего, каковы факторы, влияющие на формирование рациональных сверхцелей этих циклов? Далее, чем детерминируется деятельность по достижении этих целей? Наконец, каковы основные деструктивные факторы, действующие в период исчерпания большого инновационного цикла и перехода к новому?
Согласно историческому материализму, бывшему в течение семидесятилетий нашей официальной философской доктриной, основой общественного развития является эволюция и смена способов производства. Их определяющей составляющей являются материальные производительные силы, орудия и средства производства. Другой фактор — производственные отношения, в которые вступают производители.
При внешней прозрачности и привлекательности этой схемы совершенно загадочным и неясным оставалось, почему производительные силы в определенные периоды начинают интенсивно развиваться и вступают в конфликты с производственными отношениями. Элементами производительных сил являются производители и орудия труда, но в них полностью отсутствует то, что коренным образом отличает человека от всех иных существ: знания и способность экстрагировать знания из информации. Именно поэтому из марксистской схемы исторического развития, в том числе развития производства, в качестве детерминирующего фактора полностью исключалась культура, ядро которой как раз аккумулирует все социально значимые знания. Культура, знания, информация оказывались лишь элементом духовной надстройки. Поэтому, между прочим, их влияние не учитывалось и в экономических циклах Кондратьева, в сильной степени инфицированного марксизмом.
Мне придется поэтому прибегнуть к новой концептуализации исторического и культурного процесса, позволяющей объяснить его адекватнее и лучше.
С этой точки зрения центральными понятиями являются технология, цивилизация и культура. В каком-то смысле они совпадают, накладываются друг на друга, но в других смыслах отчетливо различаются. Технология — это прежде всего не техника, если иметь в виду под последней лишь совокупность приборов, инструментов, машин и сооружений, используемых для материального производства, целенаправленного преобразования природы или оказания услуг. Аристотель, кроме этого понятия техники, различал другое — набор знаний, навыков, искусство делания. Технология же в современном смысле слова охватывает не только оба значения понятия техники, но и включает в себя всю совокупность знаний, информации, необходимых для производства техники в определенных целях, знания правил и принципов управления технологическими процессами, совокупность природных, финансовых, человеческих, энергетических, инструментальных и информационно-интеллектуальных ресурсов, а также всю совокупность социальных, экономических, экологических и политических последствий реализации данной технологии в конкретной среде обитания человека, включая последствия применения произведенных продуктов и услуг. Нечего и говорить, что технология в таком понимании — довольно сложный феномен, неотъемлемым компонентом которого являются знания и информация, а следовательно, и культура в широком смысле, являющаяся их естественным органическим аккумулятором. Из этого, между прочим, следуют два крайне важных принципиальных вывода: культура входит в состав технологии, влияет на нее; динамика, характер технологии, ее эффективность и, так сказать, пригодность для общества зависят от культуры. В известном смысле, культура ставит границы технологии, поскольку технология зависит от информации. Д. С. Робертсон совершенно правильно отмечал, что информация ставит предел технологии, а следовательно, и возможностям человечества в освоении мира и в дальнейшем прогрессирующем адаптивном развитии 1.
Второй вывод выявляет обратную зависимость: знания и информация, как и другие чисто культурные феномены, зависят от технологии. Тот же Робертсон иллюстрирует эту зависимость 5 информационными революциями. Первая была связана с изобретением языка, вторая — письменности, третья — с книгопечатанием, четвертая — с созданием электронных средств информации, и, наконец, пятая — компьютерная революция, с изобретением микропроцессорных средств и особых машиночитаемых носителей, запоминающих эту информацию. Каждый раз новые информационные технологии поднимали информированность общества на несколько порядков, радикально меняя объем и глубину знания, а вместе с ними и уровень культуры в целом. Культура, таким образом, оказывается связанной с технологией, понимаемой не в чисто инженерном, технократическом, а в гуманистическом смысле.
С другой стороны, технологизация жизни, особенно в эпоху сложных технологий, порождает особый социальный феномен — цивилизацию. При наличии гигантского числа интерпретаций культуры и цивилизации их довольно часто идентифицируют. Но в особых ситуациях, прежде всего кризисных, и под особым углом зрения различия между ними становятся заметными и многое объясняют.
Любой сложный технологический процесс, вовлекающий большое число разнородных знаний, профессионалов, различных управленческих механизмов, разнородные и дорогостоящие ресурсы и имеющие далеко идущие последствия требуют слаженной, рационально организованной деятельности. Рациональность же подразумевает большое число одинаково понимаемых и применяемых правил, эталонов и стандартов деятельности. Высокотехнологизированные общества — это общества, в которых различные технологии охватывают промышленность[1], сельское хозяйство, транспорт, энергетику, военное дело, преподавание, медицину, судопроизводство, культ, спорт, сферу развлечений, государственное управление, быт и т. д. Естественно, что совокупность всевозможных рациональных общепринятых правил велика и достаточно устойчива. Они-то и образуют то, что мы понимаем под цивилизацией. И так как кодификация этих правил, эталонов и стандартов начинается с появлением государства, оказывающегося их накопителем, хранителем и защитником, то термин «цивилизация» фиксирует двухстороннюю связанность: наличие общепринятых и общезначимых для данного социума рациональных стандартов, правил и эталонов поведения и их гарантированность с точки зрения поддержания и защиты со стороны государственных структур. С этой точки зрения различные общества, стоящие примерно на сопоставимых технологических уровнях, функционируют в рамках идентичных цивилизаций.
Культура также аккумулирует определенные нормы и стандарты деятельности, зафиксированные в произведениях искусства, народном творчестве, литературе, языке и т. д. Но поскольку всякий технологический процесс имеет не только общезначимые характеристики и нормы деятельности, но и индивидуальные, специфичные именно для него в данных условиях в данном этноисторическом социуме и окружающей среде, то культура, в отличие от цивилизации, хранит, выражает и передает именно специфическое, своеобразное, целостное, характерное именно для этого социума данного этноисторического целого.
Пока в периоды спокойного, стабильного эволюционного развития бифуркация общего и специфического не имеет социального значения, различия между цивилизацией и культурой почти неуловимы. Но в кризисных ситуациях они достигают пороговых состояний, ибо культурная специфика может как способствовать, так и препятствовать реализации общецивилизационных механизмов. Для понимания этой своеобразной роли культуры необходимо рассмотреть структуру культуры и особую функцию ее ядра.
В первом приближении любую развитую социоэтнокультурную систему можно представить как двухкомпонентную структуру — ядро культуры и защитный пояс.
Нуклеарная концепция культуры уже рассматривалась и обсуждалась мной в ряде работ[2].
Поэтому я коснусь здесь лишь тех ее аспектов, которые существенны для проблем, составляющих предмет этой статьи.
Ядро культуры концентрирует в себе нормы, стандарты, эталоны и правила деятельности, а также систему ценностей, выработанных в реальной истории данного этнического, профессионального или религиозно-культурного целого. Эти специфические стандарты, правила и т. д. связаны с судьбой сообщества, его победами и поражениями, реальными условиями, в которых оно формировалось, спецификой окружающей социальной и природной среды, национальными привычками, адаптационными процессами и теми цивилизационными условиями, в которых изначально формировалось это ядро. Структурами, в которых реализуется ядро культуры, являются, прежде всего, фольклор, мифология, предрассудки, национальные и социальные обычаи, привычки, правила бытового поведения, исторические традиции, обряды и, разумеется, основные языковые структуры.
Так как главная функция ядра культуры — сохранение и передача самоидентичности социума, то оно обладает высокой устойчивостью и минимальной изменчивостью. В каком-то смысле, если не утрировать биологические аналогии, ядро культуры выполняет функцию генетического механизма, своего рода социальной ДНК, хранящей информацию об истории, этапах формирования, условиях жизни и деятельности и этнического потенциала. Эта информация, аккумулируемая в ядре, через систему воспитания и образования, механизм социального импринтинга, транслируется от поколения к поколению, и именно этим гарантируется самоидентичность данного этнического или социального организма. Для сохранения ядра культуры в процессе исторического развития возникает особый культурный защитный пояс. Он выполняет функцию фильтрующего механизма, пропускающего директивную информацию, идущую из ядра культуры во все структурные узлы социального организма, но отслеживающего и поглощающего информационные импульсы, поступающие в социум от других культур. Эти импульсы, особенно если они несут угрозу существованию или в каком-то ином отношении опасность для ядра культуры, нейтрализуются и даже растворяются в защитном поясе. Вместе с тем он обеспечивает и другую функцию — адаптацию к окружающей социально-технологической среде. Понимание этой функции защитного пояса позволяет уяснить особую культурную мимикрию, или культурный эффект хамелеона. Я называю это притворяющимися культурами. Хороший пример такого рода культур дают процессы в истории русской культуры XVIII—XIX вв., блестящий анализ которых содержится в неопубликованных лекциях В. О. Ключевского о влиянии Запада на русскую культуру. Французский язык, внешние правила поведения, европеизированный быт, платья, планировка новых городов, зданий, организация армии, официальных административных структур и т. д. имитировали или воспроизводили западные культурные и цивилизационные стандарты, но при этом ядро культуры, весь строй народной жизни, а также внутренняя интимная жизнь так называемого образованного общества оставались неизменными и представляли собой матричное воспроизводство стабильных норм и эталонов, содержащихся в ядре культуры.
Вместе с тем ядро культуры при всей своей стабильности не может оставаться неизменным в абсолютном смысле. Представляя собой на самом деле информационную структуру, оно должно, естественно, изменяться, ибо по определению, по своей сущности информация есть способ фиксации и передачи изменений. Говоря о стабильности ядра культуры, его устойчивости, мы, по существу, фиксируем то установленное историческим анализом обстоятельство, что ядро культуры как информационное образование изменяется и трансформируется несопоставимо медленнее, чем защитный пояс, и тем более чем реальная окружающая социально-технологическая среда обитания и жизнедеятельности данного социума. Речь, следовательно, идет о разных скоростях изменения, причем скорости изменения ядра столь незначительны по сравнению со скоростями изменения защитного пояса и социотехнологической среды, что практически их можно не принимать во внимание на довольно больших исторических интервалах.
Именно это и позволяет говорить о стабильности ядра культуры, хотя в действительности эта стабильность относительная. Однако на переломах цивилизационного развития, при глубинных трансформациях, глобальных технологических революциях, тем более при переходе от одной цивилизации к другой стабильность ядра культуры может оказаться сугубо негативным явлением, мешая адаптации социума к новым условиям жизнедеятельности и тем самым толкая его к саморазрушению. Нечто подобное происходит и при смене больших универсальных инновационных циклов, которые имеют тенденцию к временному сжатию по мере ускорения и революционизации технологических оснований общественного бытия человека. В таких ситуациях как раз и обнаруживается несовпадение культуры и цивилизации, их частичная разнонаправленность.
Существуют ли механизмы разрешения этого противоречия? Культура в целом и ее ядро представляют, как уже говорилось, информационное явление. Они аккумулируют и продуцируют информацию различного рода: от предрассудков, мифов, нормативов поведения до научных, политических и технологических знаний. Естественно, что сверхстабильность ядра культуры, препятствующая трансформации информации в соответствии с требованиями новой социотехнологической среды, может быть преодолена также механизмами, информационными по своей природе. Такими механизмами являются общественное сознание и самосознание. Первое состоит в выработке знаний, адекватных внекультурной реальности, второе есть система знаний, ориентированных на осмысление внутрикультурных когнитивных информационных процессов с целью их оценки на адекватность действительности и поиска механизмов их радикальной трансформации в случае, когда отсутствие необходимой адекватности превращает ядро культуры в адаптационный тормоз, ставящий под угрозу существование социума. В последнем случае можно говорить о культурном сверхиммунитете, или реакции культурного отторжения новых цивилизационных механизмов, стандартов, правил и эталонов, соблюдение которых есть необходимое условие существования общества на данном уровне социотехнологического развития. Самосознание, таким образом, представляет собой особый механизм прорыва новой информации в ядро культуры. Результатом прорыва может оказаться культурная трансформация или глубинные преобразования ядра культуры. Вследствие этого культура в целом оказывается лучше приспособленной к требованиям цивилизации и социотехнологической среды. В то же время трансформация ядра культуры не должна нарушать ее специфики, самоидентичности и индивидуальности, выделяющей и сохраняющей ее в семье мировых культур. Функция общественного самосознания, таким образом, в критических условиях состоит в информационной модернизации ядра культуры. Эта модернизация есть единственно возможный способ сохранения культуры в целом при переходе от одной цивилизации к другой или при переходе от одного большого универсального инновационного цикла к другому.
Разумеется, чистые или идеальные типы таких переходов и трансформаций возможны лишь в абстракции. Поэтому описанный только что механизм трансформации и модификации ядра культуры дает лишь общее, модельное представление о сущности информационных процессов, сопровождающих цивилизационные переходы, равно как и смены больших инновационных циклов.
Из сказанного следует, что глубокий общенациональный кризис, характерный для нынешнего состояния России, порожденный переходом от большого советского инновационного цикла к постсоветскому, должен происходить в поле высокой информационной напряженности, всегда возникающей при глубинных трансформациях в ядре культуры.
Если теперь вспомнить, что мы живем в эпоху перманентной информационной революции, порожденной стремительным распространением новых информационных технологий, то ясно, что проблема информатизации культуры представляет собой не частный и локальный процесс, но проблему большого технологического и социально-исторического масштаба.
На протяжении почти столетия на русскую, да и не только русскую общественную мысль гигантское влияние оказывало и еще продолжает оказывать материалистическое понимание истории. Смысл его в двух словах заключается в следующем: исторический процесс есть последовательная смена развивающихся способов производства, возникающих и распадающихся под влиянием и воздействием внутренних противоречий. Эти противоречия охватывают материальные производительные силы и объективные, образующиеся на их основе производственные отношения. Они создаются как комплекс межличностных внутри- и межгрупповых отношений. Сознание и лежащая в основе его информация с этой точки зрения надстраиваются над способом производства, отстают или забегают вперед, оказывают на него влияние, могут обладать относительной самостоятельностью, но в любом случае являются вторичным фактором исторического развития. Любители экстремистского подхода к философии и культурологии готовы полностью перечеркнуть эту концепцию, обвиняя ее во всех грехах советского периода, не видя в ней «ни грамма» разумного содержания. Однако гигантское влияние марксизма в глобальном масштабе вряд ли можно объяснить его абсолютной ошибочностью или изъянами воспринявшего его русского менталитета.
Действительное открытие Маркса состояло в обнаружении фундаментального значения экономических механизмов истории, влияния их на общественное сознание, в том числе и на культуру. Ею Маркс интересовался в первую очередь. Тот, кто дал себе труд изучать Маркса в подлиннике и штудировал его «Философско-экономические рукописи» и другие работы по философии и истории, мог бы заметить, что Маркс говорит о культуре не реже, а, может быть, чаще, чем о технических компонентах производительных сил. Тем не менее действительное значение культуры и ее ядра в особенности не было понято им надлежащим образом, что, впрочем, легко объясняется его собственной теорией исторической детерминации сознания.
Ну что ж, легко судить человека, мировоззрение которого складывалось под впечатлением эры промышленного капитализма, расцвета индустриализации. Естественно, что в эпоху формирования информационного и индустриально-информационного общества мы вправе и даже обязаны увидеть историю в другом свете. Это новое видение позволяет утверждать, что история есть сложный социальный, технологический, психологический, культурно-политический процесс, специфическим фактором которого, т. е. фактором, отличающим историю от всех других эволюционирующих процессов, является то, что в их основе лежит процесс порождения, трансформации, аккумуляции и распространения информации на основе постоянно сменяющих друг друга информационных технологий. Понимаемая таким образом история есть одновременно и история экономики, и история культуры, ибо экономика как система хозяйственной деятельности создается мыслящими людьми, действующими сознательно, по целям, а сознание и знание вообще есть высшая форма информации, присущая лишь людям и вырабатываемая ими индивидуально в системе объективного взаимодействия. Таким образом, вопрос об информатизации культуры есть вопрос не просто вневедомственный или надведомственный, но вопрос социально-исторический. Если верно утверждение Маркса, что экономика зависит от производительных сил, а эти последние — от техники и технологии, то столь же верно утверждение Робертсона, что «информация определяет предел и уровень развития технологии». Понимая технологию в широком смысле слова, мы замечаем здесь глубинную связь между уровнем информатизации общества, с одной стороны, состоянием и качественной определенностью цивилизации и культуры — с другой. Робертсон, на мой взгляд, достаточно убедительно показал, что состояние и уровень развития цивилизации и культуры в конечном счете определяются уровнем и объемом доступных данному социуму знаний, возможностью распространения, усвоения, переработки и продуцирования.
Не вдаваясь в детали, можно утверждать, что в переходные периоды, в нашем случае от советского к постсоветскому универсальному инновационному циклу, понимание важности интенсивной информатизации культуры есть одно из важнейших условий рационализации и оптимизации этого перехода в интересах общества.
История, следовательно, может пониматься в разных ракурсах. Не отрицая того, что экономическая деятельность, так же как деятельность политическая и в широком смысле культурная взаимосвязаны, взаимодействуют и взаимно детерминируют друг друга, можно и даже необходимо рассматривать историю как особый информационный процесс. По существу дела, изменения в экономике, политике и культуре зависят от изменений в технологии производства, технологии власти и технологии культурной, в том числе интеллектуальной деятельности. Коль скоро это понимание исторического процесса принимается, становится очевидным, что информационная составляющая и образующая истории играет в ней фундаментальную системообразующую роль. В самом деле, какие бы конкретные экономические цели ни ставил человек, он производит продукцию, товары и услуги лишь на основании тех знаний и ноу-хау, которыми он располагает в данное время и в данном обществе. Содержание, тип и структура его политической деятельности, технология социального управления и властвования также определяются тем, что он знает и умеет. Нечего и говорить, что то же самое относится и к культурной деятельности. Но знания, навыки и умения есть лишь особая, рациональная, осмысленная форма информации, а объем информации, которой оперирует человечество в каждый данный период, определяется информационной технологией.
Первая информационная революция была связана с изобретением языка, с технологией устной речи, ее передачей, запоминанием, возможностью трансляции в пространстве и времени. Естественно, что прямое языковое общение как основа информационного процесса ограничивало уровень знаний, их объем и возможность использования рамками родо-племенного сообщества. Вторая информационная революция связана с изобретением письменности. Это знаменует гигантский качественный и количественный скачок. Технология письма на твердых, а затем и мягких носителях колоссально увеличивает объем памяти, а следовательно, и знаний. Она продуцирует новую технологию управления, ведущую к созданию государства. Размер сообществ, управляемых в рамках единой технологии власти, скачкообразно увеличивается. Тип исторической деятельности усложняется. Трансляция знаний от поколения к поколению осуществляется не только от личности к личности, через мудрецов и менестрелей, но и прежде всего через библиотеки. Александрийская библиотека, например, это эталон объема знаний, определяющих технические, культурные, технологические, производственные и иные возможности общества.
Изобретение книгопечатания — третья фундаментальная информационная технология, ведущая к третьей информационной революции, которая радикально изменила производство (индустриальное общество), культуру и способ организации общественной жизни и исторической деятельности.
Четвертая информационная революция связана с электричеством и новыми информационными технологиями, позволяющими создавать и транслировать информацию в объемах, не мыслимых для Вселенной Гутенберга.
Электрический телеграф, телефон, радио, телевидение и современная полиграфическая техника означали грандиозный переворот с точки зрения скоростей передачи информации, объемов памяти и возможности грандиозного накопления знаний. Гигантское увеличение деловой, политической и духовно-культурной информации привели к тому, что в 50-е годы, согласно подсчетам Прайса, объем научных знаний удваивался в различных отраслях науки в среднем в интервале от 5—7 до 10 лет. Сейчас в наиболее развитых индустриальных информационных обществах такое удвоение происходит раз в 2—3 года. Эта четвертая информационная революция с созданием современных компьютеров и систем передачи данных, возникновением новой микропроцессорной технологии и индустрии переработки информации плавно перешла в пятую информационную революцию. Информация и знания стали важнейшей отраслью массового производства. Усложнение индустриального производства, социальной, экономической и политической жизни, невиданное изменение скоростей во всех сферах деятельности человека привело, с одной стороны, к гигантскому росту потребностей в знаниях (без этого современный социально-исторический процесс неминуемо пришел бы к саморазрушению), а, с другой стороны, к перманентному созданию все новых и новых средств удовлетворения этих потребностей. Начало развиваться то, что в англоязычной литературе принято называть «обществом, построенным на знаниях». Совершенно ясно, что функция культуры в таком обществе колоссально возрастает. От образованности и квалификации трудоспособного населения, от политической, экономической, бытовой и духовной культуры в значительной степени зависит теперь уровень государственного социально-экономического могущества любого общества.
Понимание истории как информационного процесса, т. е. процесса, в котором информационно-когнитивное начало является важнейшим детерминатором технологии, общения, а, следовательно, и экономического развития, подводит нас к пониманию того, что информатизация культуры, т. е. экипировка всех культурных процессов современной информационной технологией является уже не пожеланием, а объективной внутренней исторической необходимостью. Вывод этот тем более важен, что с возникновением таких мощных элементов СИТ (современной информационной технологии), как системы искусственного интеллекта и гиперинтеллекта на базе современных средств медиатизации содержание массовой культуры и культуры элитарной, их пропорции и взаимоотношения качественно меняются. Исторический процесс в целом приобретает новую качественную определенность.
Вследствие этого информатизация культуры должна стать важнейшим элементом государственной политики, особенно для России, ибо модернизация России как проявление нового большого инновационного цикла без информатизации культуры и сопряженных с ней процессов и структур просто невозможна.
В своей известной работе «Познание без познающего субъекта» К. Поппер выдвинул концепцию трех основных миров, с которыми сталкивается действующий человек. Один из них — объективный мир, мир природы, второй — мир субъективных процессов, мир мышления. Третий мир возникает в результате деятельности второго. Он представляет собой мир объективных знаний. Эти знания зафиксированы в форме, доступной для восприятия другими субъектами. Самым наглядным образом такого мира является библиотека. В сущности, любая библиотека представляет собой некий накопитель знаний, сконцентрированных в форме книг, статей, кинолент, магнитофонных записей или в визуально воспринимаемой форме информации.
Библиотека, таким образом, есть реализация третьего попперовского мира и важнейший системообразующий базовый элемент культуры. До второй информационной революции реализация третьего мира происходила в форме устного предания, транслировавшегося в виде легенд, мифов, правил поведения, производственной, военной, бытовой или культовой деятельности. Для того чтобы избежать искажений трансляции информации в синхронном разрезе от индивида к индивиду и в диахронном от поколения к поколению, учителя, мудрецы и иные включенные в коммуникационный процесс персонажи часто заучивали устные тексты наизусть, стараясь не допускать в них ни^ малейших изменений и искажений. Это были своего рода устные библиотеки. Недаром один американский исследователь сравнивал смерть племенного старейшины или мудреца с пожаром в Александрийской библиотеке.
С появлением письменности и особенно мягких легко транспортируемых носителей, накопление знаний и концентрация их в виде библиотек, а также предоставление их в распоряжение пользователей — учащихся, специалистов и исследователей, стало важнейшим показателем уровня культурного развития и важным фактором, определяющим его диапазоны и скорость.
Нечего и говорить, что в современных условиях перехода от индустриальных обществ к постиндустриальным, обществам информационным, базирующимся на знаниях как основной социально-культурной ценности, роль традиционных и компьютерных библиотек гигантски возрастает. Более того, совершается постепенный, но достаточно быстрый и в передовых странах почти всеобъемлющий процесс стремительной информатизации, поднимающей традиционные библиотеки до уровня компьютерных. В современных библиотеках традиционного типа информатизация постепенно становится основным условием их существования и фактором доступности для пользователя. Библиотеки благодаря этому из фактора преимущественно просветительской деятельности или инструмента учебно-образовательного процесса превращаются в фундаментальные базовые элементы современной культуры и в важный объект государственной политики, особенно информационной.
Можно различить несколько уровней автоматизации и компьютеризации, а также медиатизации библиотек. Эти уровни могут быть как сходными для библиотек всех типов от общедоступных до специализированных, так и весьма специфическими для специализированных библиотек, например, музыкальных, библиотек чертежей, патентов и иных технических документов, архивов, в которых хранятся важные в чисто предметном отношении материалы и т. д.
По уровням информатизации можно различать библиотеки, в которых осуществлена автоматизация процесса приема, распределения, расстановки, классификации, поиска, выдачи и приема от пользователей источников информации и единицы хранения. На этом уровне происходит соединение механических, электромеханических, визуальных, оптических и микропроцессорных систем, а также систем множительной техники. Все вместе они образуют современную информационную технологию библиотек как реальных представителей третьего мира Поппера. Так как библиотеки такого рода — довольно дорогостоящая вещь и некоторые единицы хранения носят уникальный характер, редко запрашиваются или по тем или иным причинам труднодоступны, то особую роль здесь играют процессы включения информатизированных и автоматизированных библиотек в общую систему глобальных коммуникаций.
Для России все это имеет особое значение. Несмотря на начавшуюся экономическую стабилизацию и перспективу обуздания инфляционных процессов, f закупка единиц хранения обходится библиотекам очень дорого. Лишь немногие из них, имеющие государственную дотацию, способны закупать минимум валютной литературы, без которой невозможно научное и технологическое развитие общества, модернизация экономики, социальных структур и развития самой культуры в целом. Некоторые из таких единиц хранения существуют вообще в единственном экземпляре. С учетом традиционных систем доступа, состоящих в передвижении читателя к источнику хранения, многие из этих источников просто недоступны (например, для прочтения уникальной книги, находящейся в единственном экземпляре в московской библиотеке, жителю Владивостока необходимо затратить по ценам на ноябрь 1993 г. около полумиллиона рублей, т. е. в тысячу раз больше, чем может стоить сама эта книга или статья). Но и в менее кризисное время проблема получения информации из библиотек становится день ото дня сложнее, и ее решение обходится все дороже. Поэтому внедрение современной ИТ в библиотеки становится неотложной задачей не только с точки зрения культуры, но и с точки зрения экономики.
Допустим, однако, что ситуация в России нормализуется, и традиционная литература — книги, журналы, брошюры, газеты — будет издаваться достаточными тиражами, с разнообразной тематикой, и к тому же будет доступна по ценам. В настоящее время эпоха традиционных домашних библиотек прошла. Даже если литература была бы доступна по ценам, лишь очень немногие, и притом чрезвычайно богатые люди в состоянии иметь домашнюю библиотеку, полностью удовлетворяющую их культурные, духовные и деловые запросы.
К тому же библиотека требует большого помещения, систематического ведения каталогов, а для этого необходим либо домашний библиотекарь-библиограф, либо наличие огромного свободного времени, целиком отдаваемого комплектованию и поддержанию библиотеки. Естественно, что современному специалисту, живущему в ритме предельной напряженности и динамизма, требуется не только гигантский объем информации, но сама информация должна быть весьма разнообразной. Поэтому получение правовой, экономической, биржевой, инженерной и иной информации, включая информацию бытовую, общеобразовательную, медицинскую, страховую и просто справочную (телефоны, адреса и т. п.), невозможно получить лишь на основе собственной домашней библиотеки.
Традиционные же библиотеки, как общедоступные, так и специализированные в нашей стране, как правило, почти не автоматизированы. Информация доставляется пользователю в ограниченном масштабе, медленно, без должной полноты и предварительной обработки, облегчающей пользование ею. По данным ряда современных специалистов, традиционные методы использования информации на бумажных носителях в десятки, а то и в сотни раз менее эффективны, чем поиск и использование информации на основе современных "электронных библиотек", хранящихся в памяти сверхмощных современных компьютеров; Такие "электронные библиотеки", использующие оптические запоминающие устройства и обрабатываемые в целях поиска, трансформации, уплотнения, перекомпоновки и аналитической переработки сверхмощными процессорами со скоростями в сотни миллионов операций в секунду повышают эффективность интеллектуальной деятельности и сопряженных с ней деловых, политических, управленческих и творческих процессов в десятки и сотни раз. "Электронные библиотеки" и даже хорошо компьютеризованные традиционные позволяют осуществить различные представления знаний в акустической, графической и иной форме. Работа таких библиотек открывает скоростной круглосуточный доступ к информации. Соединение систем наиболее крупных библиотек общего и специального назначения в рамках единой интегрированной информационной системы с применением надомных и офисных систем (для России это пока мечта) позволило бы существенно повысить экономическую эффективность почти всех производственных и управленческих процессов в несколько раз. Но главный эффект, безусловно, общекультурный. В условиях прогнозируемого на несколько лет дефицита всех видов информации максимально эффективное использование существующих библиотек может быть осуществлено единственно возможным способом — последовательным внедрением современных информационных технологий на основе иерархически построенного дерева целей с последовательным подключением региональных и специализированных библиотек к основным книгохранилищам России, а затем специализированных вузовских библиотек и библиотек НИИ, а также общедоступных библиотек к высокоинформатизированным и автоматизированным региональным книгохранилищам. Использование магнитофонных и видеофонных записей для распространения различных видов знаний и информации позволило бы сделать информатизацию библиотек мощным элементом государственной политики в сфере решения наиболее сложных социальных и экономических проблем.
Важнейшей из этих проблем является проблема образования и воспитания нового поколения граждан России. Здесь я вынужден возвратиться к идее смены больших универсальных инновационных циклов.
Когда-то Томас Кун в своей знаменитой книге «Структура научных революций» (М., 1976) говорил, что смена научных парадигм возможна лишь при смене популяции ученых. Новая парадигма утверждается лишь тогда, когда представители старой сходят со сцены. Как ни жестока эта истина, но она имеет очень существенное значение. В масштабе смены универсальных инновационных циклов эта максима Куна превращается в утверждение, что окончательное становление и формирование нового цикла, опирающегося на принципиальные социальные, экономические, политические и культурные инновации, возможно лишь с приходом на историческую сцену новых поколений. Для них усвоение новых культурных ценностей, цивилизованных стандартов, способов деятельности, политического, общественного и бытового поведения происходит как естественный процесс, не требующий ломки старых стереотипов, отказа от устаревших ценностей, крушения мировоззрения и не ведущего в силу этого к трагическому мировосприятию. Эти поколения — творцы истории. Поколение же, на долю которого выпадает процесс перехода от одного инновационного цикла к другому, оказывается его неизбежной жертвой.
Стихийное формирование нового поколения, включающее постепенную выработку новых ценностей, мировоззрения, типа поведения, стандартов квалификации и т. д., естественный для истории процесс, привычный и в каком-то смысле неизбежный. Но наша эпоха может быть с полным основанием названа революцией скоростей. На это одним из первых обратил внимание Дж. Бенигер в книге «Революция контроля» (1986 г.). Речь идет не только о скоростях передвижения самолетов, автомобилей и т. д., но о скоростях производства, финансовых расчетах, обработке и передаче информации и т. д. Переход к информационному и индустриально-информационному обществу невозможен, если скорость формирования новой генерации людей будет уступать скоростям технологически детерминированных процессов. Так как формирование нового поколения не биологический, но в широком смысле социально-когнитивный, т. е. общекультурный процесс, то в его основе лежат, естественно, информационные процессы, так как именно природа социальной информации, как показано выше, образует фундамент глубинных исторических изменений. Короче, создание новой генерации людей, способных реализовать постсоветский инновационный цикл и довести его до уровня полной реализации, требует глубочайших, и притом ускоренных изменений в процессе системы воспитания и образования. Речь здесь, разумеется, идет об образовании в широком смысле. Итогом революции образования должно стать повышение общенациональной квалификации по меньшей мере в три раза на протяжении жизни одного поколения, т. е. в интервале 25—30 лет, а это возможно лишь при одновременной революции воспитания, связанной с внедрением в сознание человека новых моральных, поведенческих и мировоззренческих стандартов труда, бытового, производственного и управленческого поведения, профессионального и социально-политического менталитета. Произвести такие быстрые и глубокие изменения в сознании и поведении людей можно лишь на основе и с использованием современных информационных технологий в качестве основного образовательного и воспитательного средства. Аккумуляция знаний, их трансформация, закачка в психофонд обучающихся и контроль за эффективностью их усвоения в соответствии с требованиями, выдвигаемыми переходом к новому универсальному инновационному циклу, могут быть осуществлены только на основе продуманной системы образования и воспитания. И так как радикальный переход к новому социальному устройству, новому большому инновационному циклу, новым поколениям граждан России не может осуществляться лишь в форме отказа от старого и полной замены его новым, то процесс образования и воспитания новых поколений должен соединять принцип преемственности в рамках сохраняющегося ядра культуры и принцип трансформации этого ядра в целях его адаптации к новым технологическим и цивилизационным условиям развития. Здесь уже необходимо не стихийное, но сознательное, стратегическое решение вопроса.
Не будет парадоксом утверждение, что профессиональное и особенно высшее образование как процесс активного усвоения знаний тесно связано с информатизацией библиотек как репрезентаторов третьего мира Поппера. Но он также связан с информатизацией других накопителей культурных ценностей, например, информатизацией музеев.
Музей, в обычном представлении интеллигентного обывателя, есть некий хорошо организованный хламовник, посещение которого, за исключением чисто профессионального интереса ограниченного числа специалистов диктуется скукой и правилами хорошего тона. Имеется, однако, и другая сторона медали. Усвоение и выработка действительно новых культурных ценностей, включая практически необходимые эстетические и художественные ценности, экологические, этнические и бытовые, невозможно без систематического сопоставления и сравнительного анализа предметных сред и объектов, реализующих эти ценности. В широком философском смысле музеи как раз и представляют собой накопители предметных реализации или материализованных предметных сред, реализующих различные наборы таких культурных ценностей. Они, по существу, есть коллекции предметно реализованных ценностей. Обращение к таким коллекциям в эпоху низких скоростей жизнедеятельности и информационного обмена обычно осуществлялось в виде неторопливых посещений музеев различного типажа и профиля. Но широта запросов современного человека, увеличение скоростей общественной жизни и деятельности, транспортные расходы и постоянный дефицит времени требуют перемещения музейных коллекций к индивиду и одновременного удешевления процесса информационного доступа к ним. Единственно возможным способом решить эту задачу является широкое использование современных информационных технологий: воспроизведение коллекций музыкальных музеев, картинных галерей и т. д. с помощью современных технологий в виде аудиозаписи, воспроизведение с помощью цифровых средств, компьютерных дисплеев, видеофонов, оптических кассет и т. д.
Известно, что информатизация библиотек, современных полиграфических систем, применение новейших компьютерных технологий и средств компьютеризации образования и воспитания в соединении с видеотизацией, медиатизацией и компьютеризацией музейных коллекций — совсем не новая проблема. Во всех этих направлениях информатизации культуры в наиболее развитых странах достигнуты большие успехи. Относительно новым является понимание того, что интенсивная информатизация объектов культуры и культурной деятельности для отсталых в социально-экономическом отношении стран, стран развивающихся и особенно находящихся, подобно России, в глубоком экономическом и духовно-культурном кризисе, является гораздо более приоритетной задачей, чем для стран развитых. Более того, информатизация культуры и особенно таких культурообразующих процессов, как образование, обучение и воспитание от стадии младенчества до стадии переквалификации взрослых людей гораздо приоритетнее, важнее и фундаментальнее, чем решение некоторых экономических проблем, лежащих, так сказать, на поверхности, ибо как раз решение последних зависит от уровня и состояния культуры, от профессионалов и специалистов самого широкого спектра, в чью компетенцию входит решение социально-экономических, политических и духовно-культурных задач, ведущих к преодолению общего кризиса и эффективному переходу к новому инновационному циклу.
То, что не хлебом единым жив человек, известно давно. Но эта библейская сентенция часто произносится без должного понимания. Было бы, конечно, наивностью считать, что экономические проблемы целиком решаются мерами информатизации культуры. Но еще наивнее было бы думать, что их можно решить без глубоких культурных трансформаций, и что эти последние в современном обществе повышенных скоростей и быстро сменяющих друг друга радикальных инноваций возможны без информатизации культуры.
С тех пор как в годы перестройки был приподнят, а затем и ликвидирован железный занавес, в страны СНГ и особенно Россию хлынуло сразу несколько совершенно неконтролируемых потоков информации. По степени интенсивности среди них в первую очередь выделяются экономическая, общеполитическая и культурная информация. Последняя осуществляется в виде потока различных, в основном низкопробных кинофильмов, телесериалов, различных видеошоу, многочисленных радио- и телепередач весьма пестрого содержания, от обычных реклам до откровенной порнографии и т. д. Если перевести известные факты на язык социальной философии и культурологии, то речь идет о довольно известной из истории мировой культуры информационно-культурной агрессии. Метафорически сущность этого процесса заключается в проникновении различных культурных влияний из сферы, так сказать, более интенсивной, более напряженной культурно-информационной жизни в ареал некоторого культурного вакуума, или, опять же метафорически выражаясь, в сферу разреженной культуры, в область пониженного культурного давления. Происходит неэквивалентная акультурация, приводящая к снижению культурного иммунитета общества, становящегося объектом культурной агрессии.
До поры до времени ударную волну акультурации принимает на себя защитный пояс, окружающий ядро данной культуры, в нашем случае российской, уже — русской. Защитный пояс эффективно выполняет свою роль, пока не исчерпан, так сказать, запас его прочности. После такого исчерпания могут начаться весьма нежелательные деструктивные процессы в ядре культуры. В этом случае в сознании, самосознании и самоидентичности нации могут произойти необратимые деструктивные изменения. Они с необходимостью приводят, коль скоро не встречают сознательного противодействия, к разрушению национальной целостности и распаду национально-государственного единства.
Я отнюдь не сторонник ретроградной сверхконсервативной идеи культурной самоизоляции и так называемой концепции российского возрождения, поскольку она на самом деле не повышает культурный иммунитет, а главное — не противопоставляет пролиферации чуждых и порой несовместимых культур нечто принципиально новое, жизнеспособное, инновационное в ядре нашей собственной культуры. Это жизнеспособное инновационное начало нужно развивать и создавать иногда заново, используя национальные традиции, поддерживая их жизнеспособное начало, но не ограничиваясь лишь этим. Социальная среда обитания глобального масштаба, в которую погружена нынешняя Россия, очень сложна, неоднородна, динамична, акселеративна и включает множество разнонаправленных процессов. Адаптация к ним требует ускоренных и сознательно направляемых усилий в общенациональном масштабе. В эти процессы должны включаться не только культурные элиты, но и максимум самодеятельного населения России. Из этого с необходимостью следует, что без интенсивной информатизации культуры — единственного средства, позволяющего в гигантских масштабах и на больших скоростях делать достоянием нации и особенно новых поколений лучшие образцы отечественной культуры, как традиционной, так и современной, инновационной,— самосохранение и развитие нации как самоидентичного и жизнеспособного целого невозможно. Речь идет не о войне и не о столкновении культур,— избави нас Боже от таких нелепостей,— но об интенсификации собственного культурного развития, включающего три процесса:
1) сознательная трансформация ядра культуры в направлении поддержки, расширения и углубления всего жизнеспособного в культурных традициях и в инновационном потенциале;
2) усиление иммунных механизмов защитного слоя;
3) интенсификация агрессии нашей собственной культуры. Последний процесс связан с распространением культурных эталонов, стандартов и достижений нашей культуры за границей ее собственного исторического ареала. Включаясь, таким образом, в систему мировой культурной динамики, она как бы обретает новое поле для жизнедеятельности,! что, кстати, и происходило на протяжении второй половины XIX и первой четверти XX в. Такая, казалось бы, невинная вещь как информатизация наших культурных сокровищ (музейная информатизация), делающая их доступными мировому сообществу,— одно из самых мощных средств сохранения культуры и пролиферации за границу собственного культурного ареала.
Что же касается информатизации в сфере воспитания и образования, то она, делая лучшие образцы отечественной и мировой культуры достоянием новых поколений, интенсивно наращивает и духовно-культурный потенциал, гарантирующий адаптацию и выживание в новых социально-экономических условиях. Этим же, кстати, обеспечивается и возможность для новых поколений россиян усвоить и освоить инновационные механизмы, выработанные в современных динамических обществах. Последнее особенно важно на начальных стадиях формирования нового, большого, постсоветского универсального инновационного цикла.
Наше правительство и высшее государственное руководство России, занятые решением текущих проблем, упускают из виду глубинные духовно-культурные процессы, которые в конечном счете важны не менее, а в переходные периоды даже более, чем некоторые сиюминутные экономические и политические действия.
О возможности информатизации культуры как инновационного фактора, стимулирующего модернизацию России, свидетельствует, например, опыт информатизации в форме так называемого телеобучения и образования. При общем низком культурном и квалификационном уровне российской глубинки, особенно в сельских местностях, вопрос, например, о подъеме аграрной экономики, культуре деревенского быта и т. д. не может быть решен иначе как с помощью телекомпьютерных информационных систем. Фермер и вообще сельский житель, имеющий хотя бы не самый современный компьютер с дисплеем с добавкой факс- и модем-платы, может, так сказать, не выходя за границы фермы, получать не только всю необходимую экономическую, агробиологическую, зоотехническую, медицинскую, маркетинговую, технологическую, консультационно-юридическую информацию и соответствующие знания в виде текстовых записей, лекций, докладов, буклетов и т. д., но и получать доступ к всевозможным образовательным курсам. Еще важнее, что при нашем бездорожье и трудной доступности дорогостоящих привилегированных школ, гимназий, лицеев и т. д., дети фермеров (об этом свидетельствует, например, австралийский опыт) получают возможность с помощью компьютера и видеофона, а также системы телевидения приобрести хорошее профессиональное и общекультурное образование и сдать соответствующие экзамены.
Появление таких мощных современных систем, как мультимедиа, приводит к созданию не только новых рабочих мест, но и особых возможностей для изменения культуры бытового, производственного и экономического поведения. Технология ускоренного чтения, приобретения знаний, открываемая эффективным использованием систем мультимедиа, а также доступ к автоматизированным библиотечным накопителям знаний может открыть совершенно новые горизонты для интенсивного культурного развития России.
Известно, что, несмотря на тяжелые кризисные явления, охватившие экономику и общественную жизнь в нашей стране, многие отечественные и зарубежные исследователи предсказывают, что при сохранении, а тем более ускорении темпов экономических и социальных реформ Россия на протяжении ближайшего десятилетия может стать наиболее динамично развивающейся страной мира. Но, разумеется, это может произойти только при условии, что экономическое и социальное реформирование будет сопровождаться глубокими и всеобъемлющими реформами в сфере культуры. Эти последние нуждаются в поддержке государственного и частного секторов. Пока последний относительно слаб, роль государства в развитии культуры будет оставаться доминирующей. Сознательная, целенаправленная, экономически обоснованная, имеющая огромное нравственное и воспитательное значение государственная политика в сфере информатизации культуры должна стать одним из стержневых процессов в общей политической и экономической доктрине России как демократического, социально ориентированного, процветающего общества, высшей ценностью которого является человек. Можно сколько угодно говорить о правах и свободах человека, возможностях для самореализации личности и т. д., но пока эта личность, этот человек не овладеет всеми достижениями мировой и отечественной культуры и не научится использовать свои культурные достижения для рационального переустройства своей жизни, экономики и быта, говорить о его свободе можно будет лишь метафорически, как о некоторой полуутопии или даже просто утопии. Интенсивная и продуманная информатизация культуры, проводимая в общегосударственном масштабе на основе государственной и региональной политики — важнейшее средство превращения этой утопии в реальность.
[1] Robertson D. S. The information revolution//Communication Pres. N. Y., 1990.— V. 17. N2. P. 235-254.
[2] «Historical Process and Truth in History». Indianapolis University Press, 1992; — «Культура, цивилизация, технология и рынок»; «Философия компьютерной революции» М., 1991; —«Вопросы философии», № 5, 1992.