Эгоцентрические слова (см. также прагматика) — слова, ориентированные на говорящего и момент речи: Я — тот, кто находится здесь и теперь (еще два Э. с.). Еще одним Э. с. является слово «Ты», которое тоже участвует в разговоре — к нему обращается Я. Я и Ты противостоит Он, тот, кто не участвует в разговоре, отчужденная, нездешняя и нетеперешняя реальность . В отличие от Я и Ты, которые находятся Здесь и Теперь, Он находится Там и Тогда (см. пространство). Когда он приближается к Я и Ты, на тот уровень, когда можно разговаривать, Он превращается во второе Ты.

С Я следует обращаться очень осторожно. Ребенок с большой сложностью усваивает эти слова. Хотя считается, что ребенок — эгоцентрик, он предпочитает говорить о себе в третьем лице.

Я не может очень многого: не может врать, спать, клеветать. Такие выражения, как «я лгу», «я клевещу на вас», «я вас обманываю» американский философ Зино Вендлер назвал речевым самоубийством. Действительно, эти слова сами себя зачеркивают.

За Я закреплена функция быть всегда Здесь: Я здесь — абсолютная прагматическая истина, то есть это выражение не может быть неправдой.

Термин Э. с. принадлежит логике. Его придумал Бертран Рассел. Но на самом деле тройка Я, Ты и Он в наибольшей степени принадлежит лирической поэзии — самой эгоцентрической деятельности в мире:

Я вас любил; любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил, безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам Бог любимой быть другим.

(Э. с. выделены мною. — В. Р.)

Впервые на это стихотворение обратил внимание и проанализировал его в 1960-е гг. Р. О. Якобсон. Он показал, что лирика в сущности не нуждается ни в каких метафорах, достаточно столкновения этих трех Э. с.: Я, Ты и Он (Другой). Она (любовь) также отчуждена от разговора, потому что Она теперь принадлежит Ему (Другому).

Особенность Э. с. состоит в том, что они не называют, а указывают, поэтому Рассел считал, что главным Э. с. является «это». Оно употребляется при так называемом указательном (остенсивном) обучении языку: «Это — яблоко» — с указательным жестом на яблоко; «Это — дерево», «Это — человек»; «А это — Я» — чему обучить гораздо труднее. Потому что для каждого Я — это он сам.

Поэтическое Я находится на границе различных смыслов и ситуаций, на границах возможных миров (см. семантика возможных миров). Современный исследователь С. Т. Золян пишет: «Поэтическое «Я» закреплено за тем миром, в котором оно произнесено, причем в составе истинного высказывания. Но это не наш актуальный мир: ведь сам актуальный мир есть дейктическое понятие, задаваемое координатой «я» [...]. Поэтическому «я» в одном из миров будет соответствовать биографический Пушкин, в другом — я, конкретный читатель. Но и Пушкин ский, и мой актуальные миры выступают относительно текста как возможные. Как актуальный (то есть действительный. — В. Р.) с точки зрения выделяемого «я» говорящего лица выступает мир текста.

[...] Нет никаких жестких требований, чтобы Пушкин или я, читатель, в момент произнесения помнили чудное мгновенье. Но само произнесение слов «Я помню чудное мгновенье» переносит меня из моего мира в мир текста, и я-произносящий становлюсь я-помнящим. Текст как бы показывает мне, кем был бы я при ином течении событий, то есть описывает меня же, но в ином мире. Посредством «я» устанавливается межмировое отношение между указанными мирами, само же «я» идентифицирует помнящего и говорящего.

Я не становлюсь Пушкиным в момент произнесения его слов, но я и Пушкин становимся «говорящими одно и то же». Я, так же как некогда и Пушкин, устанавливаем соответствие между моим личным «я» и «я» текста».

Ср. аналогичную мысль, нарочито обнажающую это соотношение, в знаменитом стихотворении Дмитрия Александровича Пригова:

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал, недвижим, я...
Я —Пригов Дмитрий Александрович...
Я, я лежал там, и это кровь сочилася моя...

В прозе ХХ в. подлинным первооткрывателем и певцом собственного Я был Марсель Пруст в своей лирической эпопее «В поисках утраченного времени». Вот что пишет об этом академик Ю. С. Степанов: «Следуя за Бергсоном, Пруст полагает материальным центром своего мира «образ своего тела». [...] Весь роман начинается с ощущения этого образа: иной раз, проснувшись среди ночи, «я в первое мгновение даже не знал, кто я, я испытывал только — в его первозданной простоте — ощущение, что я существую, какое, наверное, бьется и в глубине существа животного, я был простой и голый, как пещерный человек». [...]

Но дальше в разных ситуациях, не подряд, но последовательно снимаются телесные пласты и остается внутреннее «Я», которое в свою очередь расслаивается на «Я» пищущего, «Я» вспоминающего, «Я» того, о ком вспоминают, на Марселя в детстве и т. д., пока не остается глубинное, предельное «Я» — «Эго». И, в сущности, о его перипетиях и идет речь. Оно — подлинный герой романа».

В сущности, Я — это и есть целый мир, мир, который, по выражению Эмиля Бенвениста, апроприируется, присваивается мною. Я мыслю, я говорю, я существую, я называю и я именуюсь. Я являюсь сам своим предикатом. Пока есть кому сказать: «Я», мир не погибает.

Я связь миров, повсюду сущих,
Я крайня степень вещества;
[И]
Я телом в прахе истлеваю,
Умом громам повелеваю.
Я царь, — я раб, — я червь, — я Бог.

(Г. Державин)

В эксцентрической форме русского концептуализма эта идея всеоблемлющего Я выражена в стихотворении русского поэта Владимира Друка (приводим его фрагменты):

иванов — я
петров — я
сидоров — я
так точно — тоже я
к сожалению — я
видимо — я
видимо-невидимо — я
...
в лучшем случае — я
в противном случае — тоже я
в очень противном случае — опять я
здесь — я, тут — я
к вашим услугам — я
рабиндранат тагор — я
конгломерат багор — я
дихлоретан кагор — я
василиса прекрасная — если не ошибаюсь я
там, где не вы — я
там, где не я — я
...
чем более я
тем менее я
тем не менее — я
...
КТО ЕСЛИ НЕ Я?
Я ЕСЛИ НЕ Я?
Расслабьтесь,
это я
пришел...