Глава 1

(Узкий) интенционализм в современной аналитической философии языка начался со статьи "Meaning" британского философа Пола Грайса, написанной в 1948 году.

Название статьи должно быть переведено на русский язык вовсе не как "Значение" (в смысле значения языковых выражений), как можно было бы подумать, а как "Подразумевание" - то, что подразумевает (имеет в виду) человек, инициирующий акт языкового или какого-либо иного общения.

Фундаментальный замысел Грайса состоит в том, что именно понятие подразумевания (meaning) должно пролить свет на центральное понятие философии языка - понятие значения (meaning) языкового выражения.^[1]

Этот замысел естественным образом разбивается на две части: (1) сначала мы должны проанализировать само понятие подразумевания, ибо мы, по-видимому, не вправе считать это понятие ни вполне ясным с философской точки зрения, ни базовым, не поддающимся дальнейшему анализу; (2) затем нам останется дать анализ понятия значения в терминах уже проясненного (проанализированного) понятия подразумевания.

Грайсова статья "Meaning" посвящена выполнению первой половины замысла.

Первая часть замысла: Анализ-толкование понятия подразумевания

Итак, проблема анализа (толкования) понятия подразумевания ставится так: [Хотя стоит отметить, что именно в связи с обсуждением идей Грайса Джон Серль в своей статье "Подразумевание, общение и репрезентация" (в посвященном Грайсу сборнике Philosophical Grounds of Rationality: Intentions, Categories, Ends, ed. by R.Grandy and R.Warner. Clarendon Press, Oxford, pp.209-226) делает следующую ремарку: "Хорошо известно, что [английский] глагол 'mean' ('подразумевать', 'значить') и соответствующее существительное 'meaning' ('значение', 'подразумевание') суть источники путаницы [...]. Заметьте, кстати, что 'mean' нельзя вполне точно перевести ни на французский, ни на немецкий язык. Ни один из следующих глаголов: 'meinen' [нем.:'подразумевать'], 'bedeuten' [нем.: 'значить'], 'voiloir dire' [фр.: 'хотеть сказать', в перен. смысле 'означать'], 'signifier' [фр.: 'значить, означать'], - ни один из этих глаголов не является точным эквивалентом английского 'mean'."]

1-я попытка анализа-толкования:

Ограничимся пока что для простоты только информационными или дескриптивными (или, говоря терминами грамматики, повествовательными, или изъявительными) подразумеваниями, оставив в стороне повелительные (императивные) и прочие.

Предположим, что некий человек, S, обращаясь к сыщику, произносит: "Преступник, которого Вы разыскиваете, - Иванов." Каково было намерение S, когда он произносил это? По-видимому, S намеревался внушить сыщику некую мысль - т.е. намеревался сделать так, чтобы сыщик стал полагать (думать, считать) нечто. А что подразумевал S, произнося то, что он произнїс? По-видимому, ту самую мысль, которую он намеревался внушить сыщику, именно: что преступник, которого тот разыскивает, - Иванов.

Не можем ли мы извлечь из этого примера общий анализ (толкование, прояснение) понятия подразумевания? Например, так:

Предположим, что S подложил близ места преступления принадлежащий Иванову платок с целью внушить сыщику мысль, что преступление совершил Иванов. Этот случай подходит под толкование G1: S намеревался своим подкладыванием платка сделать так, чтобы сыщик начал полагать нечто. Но ясно, что мы не готовы сказать, что, подкладывая платок, S подразумевал (в рассматриваемом нами смысле подразумевания), что преступление совершил Иванов.

Намерения внушить мысль недостаточно, чтобы мы имели дело с подразумеванием (имением в виду).

Не всякий случай внушения мысли есть случай общения (коммуникации) между людьми.

2-я попытка анализа-толкования:

Чего же не хватает намерению внушить мысль, чтобы стать намерением подразумевать нечто (намерением совершить акт коммуникации)?

Почему, например, мы не готовы сказать, что, подкладывая платок, S подразумевал (в рассматриваемом нами смысле подразумевания; или: намеревался сообщить сыщику), что преступление совершил Иванов?

По-видимому, первое, что приходит в голову: Акт общения (сообщения) предполагает открытость намерений. Человек, сообщающий другому нечто, намеревается не только внушить ему нечто, но и открыть ему свої намерение внушить ему это нечто. Мы могли бы сказать, что человек, сообщающий нечто, "на самом деле" сообщает больше этого, именно: он еще с необходимостью сообщает, что он хочет внушить своему реципиенту это нечто. Если S говорит сыщику: "Преступление совершил Иванов", то он как бы "на самом деле" говорит: "Я хочу внушить тебе мысль, что преступление совершил Иванов".

Эти соображения могли бы привести нас (и на самом деле приводят Грайса) к следующей попытке анализа-толкования:

1. В Евангелиях от Матфея и Марка^[3] рассказывается о гибели Иоанна Крестителя: Царь Галилеи Ирод по просьбе угодившей ему Саломеи, дочери Иродиады, велел отсечь Иоанну, сидевшему в темнице, голову и поднести её на блюде Саломее, что и было сделано.

Итак, Ирод поднес на блюде голову Иоанна Саломее. Ясно, что он намеревался посредством этого поднесения сделать так, чтобы Саломея полагала, что еї просьба исполнена - Иоанн обезглавлен. Ясно также, что Ирод кроме того намеревался (посредством этого поднесения) сделать так, чтобы Саломея поняла (распознала), что Ирод хочет внушить (показать) ей, что еї просьба исполнена.

2. Моя дочь разбила фарфоровый сервиз. Я, вместо того, чтобы собрать и выбросить осколки, оставляю их разбросанными по полу, чтобы жена смогла сама увидеть, что наделала дочка.

Я намереваюсь сделать тем самым так, чтобы жена полагала, что дочь разбила сервиз. Я кроме того намереваюсь сделать тем самым так, чтобы жена поняла (распознала), что я хочу сделать так, чтобы она полагала, что дочь разбила сервиз.

- Ирод, поднося Саломее голову Иоанна, подразумевал (намеревался сообщить ей), что Иоанн обезглавлен;

- я, оставив осколки валяться на полу, подразумевал (намеревался сообщить жене), что дочь разбила сервиз?

Автор этих строк, к примеру, поначалу не видел, что помешало бы ответить на этот вопрос положительно, но Грайс приводит следующее противопоставление: Видоизменим, - говорит он, - контрпример 2^[4]. Представим себе, что вместо того, чтобы оставить осколки сервиза на полу, я убрал их, но затем нарисовал картинку, на которой эти осколки лежат разбросанными по полу, и показал картинку жене, - по-прежнему имея в виду (i) сделать тем самым так, чтобы жена полагала, что дочь разбила сервиз, и кроме того (ii) сделать тем самым так, чтобы жена поняла (распознала), что я хочу сделать так, чтобы она полагала, что дочь разбила сервиз.

Чем отличается этот модифицированный случай от исходного? А вот чем. В исходном примере я в принципе мог бы осуществить свое первое намерение, не осуществив второго. То есть могло бы случиться так, что жена, увидев осколки, поняла, что дочь разбила сервиз, но не догадалась бы (не распознала бы), что я, оставив осколки на полу, намеревался тем самым сделать так, чтобы она поняла (узнала, стала полагать), что дочь разбила сервиз.

В модифицированном же примере успех первого моего намерения зависит от второго: увидев мою картинку, жена только в том случае, возможно, стала полагать, что дочь разбила сервиз, если бы она поняла (догадалась, распознала), что я нарисовал и показываю ей эту картинку с намерением дать ей понять (сделать так, чтобы она полагала), что дочь разбила сервиз. Если бы ей не пришла в голову эта вторая мысль (если бы она, скажем, истолковала мою картинку просто как невинное упражнение в рисовании), то не могла бы прийти и первая. В том-то, стало быть, и дело, что второе свое намерение я питаю не "кроме того", а в качестве необходимого условия успешного осуществления первого намерения.

Успех сообщения зависит от успешного распознания самого намерения сообщить. Нельзя понять само сообщение, если вы предварительно не поняли, что вам хотят сообщить нечто.

В этом, по Грайсу, тонкое различие между понятиями "намеренно и открыто позволить вам узнать, что ..." (или: "сделать так, чтобы вы думали, что ...") и "сообщить вам, что ...".

3-я попытка анализа-толкования:

Мы могли бы обобщить эти соображения следующим образом:

(А) Представим себе, что S нахмурил брови. Возможны два варианта этой ситуации: (1) S нахмурил брови рефлексивно, в порядке инстинктивной реакции неудовольствия; (2) S нахмурил брови намеренно - чтобы сообщить вам, что он недоволен.

Готовы ли мы во втором случае сказать, что нахмурив брови, S подразумевал (намеревался сообщить), что он недоволен? Ну да, конечно, - ответили бы мы, памятуя об анализе-толковании G3, - ведь вроде бы здесь соблюдены все три пункта: во-первых, своим нахмуриванием бровей S намеревался довести до вашего сознания мысль, что он недоволен; во-вторых, он своим нахмуриванием бровей намеревался дать вам понять, что он хочет довести до вашего сознания эту мысль; и в-третьих, своим нахмуриванием бровей он намеревался сделать так, чтобы мысль о его неудовольствии появилась бы в вашем сознании лишь в том случае, если бы вы догадались (распознали), что он хочет довести еї до вашего сознания. Разве не так?

Но соль примера вот в чем: Предположим, что вам не пришло в голову, что S намерен дать вам знать, что он недоволен (вы не распознали этого его намерения). Разве, даже при этом условии, вам не может прийти в голову мысль, что S недоволен?^[5] Ведь вы же видите его нахмуренные брови - "натуральный знак" недовольства, и этого достаточно - вам вовсе не нужно знать что-то еще о его намерениях, чтобы догадаться, что он недоволен. Но если это так, то - в соответствии с G3 - мы не вправе сказать, что при всех этих обстоятельствах S подразумевал (намеревался сообщить нам), что он недоволен.

Этот контрпример, однако, на самом деле не является контрпримером, - говорит Грайс. По одним только нахмуренным бровям S вы поймете, что он недоволен, лишь в том случае, если вы толкуете его нахмуренные брови как инстинктивную реакцию ("натуральный знак") недовольства, а не как сознательное действие. Но если S нахмурил брови сознательно, чтобы дать вам знать, что он недоволен, то вы, стало быть, неправильно толкуете саму природу его нахмуривания бровей, - и (парадоксальным образом!) лишь эта ошибка позволяет вам прийти к правильной мысли о том, что S недоволен. Вы, так сказать, пришли к правильной мысли неправильным путем.

Если же вы правильно толкуете саму природу его нахмуривания бровей - т.е. если вы правильно считаете, что S нахмурил брови сознательно, но при этом не усматриваете, что S тем самым намеревается внушить вам мысль, что он недоволен, то вы и не начнете полагать, что S недоволен. Вы будете просто озадачены его сознательным нахмуриванием бровей, будучи не в состоянии понять, зачем он это сделал. Стало быть, пункт (iii) о том, чтобы распознание намерения внушить мысль было необходимым условием того, что мысль внушена, и в этом примере сохраняет свою значимость для анализа-толкования понятия подразумевания (хотения сообщить).^[6]

(Б) Внесем одно изменение в условия случая (А): Представим себе, что S - вместо того, чтобы нахмурить брови, - произнїс, обращаясь к вам и имея при этом намерения вида (i)-(iii): "Я недоволен".

Предположим вновь, что вам не пришло в голову, что S намерен дать вам знать, что он недоволен (т.е. вы не распознали его намерения (ii)). Разве, даже при этом условии, его намерение (i) не может осуществиться - разве вам в голову не может прийти (и притом на хороших основаниях) мысль, что S недоволен? Ведь вы же слышите, как он произнес фразу "Я недоволен"; разве самого факта произнесения этой фразы, своего рода "натурального (или точнее: конвенционального, условного) знака" недовольства, недостаточно? Разве вам нужно знать что-то еще о его намерениях, чтобы догадаться, что он недоволен?. Но если это так, то - в соответствии с G3 - мы не вправе сказать, что при всех этих обстоятельствах S подразумевал (намеревался сообщить нам), что он недоволен.

Здесь ответ - в том же роде, что и в примере (А), но только еще легче.

По одному только факту произнесения S слов "Я недоволен" вы поймете, что он недоволен, лишь в том случае, если вы толкуете этот факт как акт выражения, со стороны S, его действительного внутреннего состояния, а не как, к примеру, репетирование им реплики, которую он должен произносить в любительском спектакле, в котором он участвует. Стало быть, чтобы сделать из S-ого произнесения вывод, что S недоволен, вы должны приписать ему некоторое намерение - причем намерение, подобное намерению (ii), если уж не само (ii): либо вы считаете, что S намеревался дать вам знать, что он недоволен (намерение (ii)), либо вы считаете, что S имел намерение выразить свое внутреннее состояние (даже если он не намеревался сообщить о своем состоянии вам) (намерение, подобное (ii)).

Если же вы не усматриваете за произнесением S ни намерения (ii), ни намерения, подобного (ii), - т.е. если вы правильно считаете, что S произнес "Я недоволен" сознательно, но при этом не усматриваете, что S тем самым намеревался внушить вам мысль, что он недоволен, или просто выразить свое внутреннее состояние, то вы и не начнете полагать, что S недоволен. Вы будете просто озадачены тем фактом, что он произнес эту фразу, будучи не в состоянии понять, зачем он это сделал.

Стало быть, пункт (iii) о том, чтобы распознание намерения внушить мысль было необходимым условием того, что мысль внушена, и в этом примере сохраняет свою значимость - правда, с существенной оговоркой о возможном задействовании не самого (ii), а лишь некоего намерения, подобного (ii).

'S намеревается (посредством своего произнесения х) сделать так, чтобы осуществление его намерения (ii) было необходимым условием осуществления его намерения (i)'.

Не слишком ли сильно говорить о "необходимом условии'?

Представим себе такой случай: S обнаружил человека, Т, мозг и нервная система которого устроены следующим примечательным образом: Если кто-то скажет Т: "Всякий раз, как я подмигну левым глазом, я хочу, чтобы ты думал, что я недоволен", то после этого всякий раз, как этот сказавший подмигнет левым глазом, а Т увидит это подмигивание и распознает стоящее за ним намерение сделать так, чтобы Т думал, что подмигнувший недоволен, - всякий раз в таких обстоятельствах Т с железной необходимостью начинает думать (полагать, считать), что Т недоволен. "С железной необходимостью" - то есть с необходимостью причинно-следственной связи; мозг Т устроен так, что описанные выше обстоятельства каждый раз становятся причиной возникновения у Т полагания, что подмигивавший недоволен. Т, возможно, и хотел бы не полагать, что подмигнувший недоволен, но ничего не может поделать со своим мозгом: распознавание соответствующего намерения подмигнувшего в буквальном смысле заставляет полагать, что тот недоволен.

И вот S сказал Т это заклинание: "Всякий раз, как я подмигну левым глазом, я хочу, чтобы ты думал, что я недоволен", причинно-следственный механизм уникального мозга Т включился, и после этого S подмигнул Т левым глазом, имея при этом все три намерения, требуемые анализом G3:

(i) S намеревался своим подмигиванием сделать так, чтобы T начал полагать, что S недоволен; и

(ii) S намеревался (посредством своего подмигивания) сделать так, чтобы Т распознал, что S намеревается сделать так, чтобы T начал полагать, что S недоволен;

(iii) S намеревался (посредством своего подмигивания) сделать так, чтобы осуществление его намерения (ii) было необходимым условием (в смысле железной необходимости - благодаря уникальным особенностям мозга Т) осуществления его намерения (i).

Готовы ли мы сказать, что благодаря наличию у S этих трех намерений вида (i)-(iii) S, подмигивая левым глазом, подразумевал (намеревался собщить Т), что он недоволен?

Скорее всего, нет. Что-то не в порядке здесь с "железной", причинно-следственной необходимостью. Когда человек, произнося нечто, подразумевает (хочет сообщить реципиенту) что-то, то он имеет в виду (намеревается) сделать распознавание реципиентом его намерений не причиной, а резоном для того, чтобы реципиент полагал (считал, думал) то-то и то-то. Реципиент остается в конечном счете хозяином своих мыслей и полаганий - он лишь получает от своего распознавания намерений сообщавшего субъективное основание (резон) для того, чтобы начать полагать то мыслительное содержание, которое подразумевал сообщавший, произнося то, что он произнес.

4-я и окончательная попытка анализа-толкования:

Итак, эти соображения приводят нас к следующей поправке в пункте (iii):

И этот вариант, G4, становится в статье Грайса "Meaning" окончательным анализом-толкованием понятия подразумевания.

Вторая часть замысла: Анализ-толкование понятия значения языкового выражения в терминах подразумевания:

По сравнению с изощренными и претерпевшими ряд усовершенствований формулировками первой части, осуществление второй части Грайсова замысла выглядит обескураживающе упрощенным и "неинтересным". Оно, это осуществление, сводится к следующему анализу-толкованию понятия языкового значения^[7]:

Анализ-толкование понятия 'значение выражения Х для отдельного человека S'

Анализ-толкование понятия 'значение выражения Х для группы людей (языкового сообщества)'

Таким образом, в соответствии с анализами-толкованиями G6-G7, понятие языкового значения концептуально зависит не только от понятия подразумевания, но также и от непроанализированного, обыденного, достаточно расплывчатого понятия "иметь обыкновение". Сам Грайс отмечает,^[8] что эти его анализы-толкования должны восприниматься как всего лишь "попытка дать предварительный набросок того, что могло бы, я надеюсь, оказаться жизнеспособной теорией".

Грайсов "миф о происхождении языка"

В интенционалистской философии языка Грайса есть еще один компонент, который помещает его замысел редукции понятия значения в более широкую перспективу.

Этот замысел редукции представляет собой попытку концептуального сведения понятия языкового значения к понятию подразумевания (и также, как мы видели, к понятию "обыкновения"). Компонент же, который я имею в виду, можно рассматривать как попытку дать глобальную и во многом, как признает сам Грайс, мифологическую картину генетического сведения понятия языка и языкового значения к понятию подразумевания, а этого последнего, в свою очередь, - к хорошо известному в англосаксонской философии понятию "натурального знака"; - то есть мифологическую картину происхождения языка и языкового значения из подразумевания, а этого последнего - из поведенческих "натуральных знаков".

Это Грайсов "миф" интересен как сам по себе, так и в особенности потому, что он проясняет мотивацию первого Грайсова замысла концептуальной редукции: Концептуальная редукция должна быть правдоподобной отчасти потому, что ее, возможно, подстилает соответствующее историческое развитие.

Но почему миф? Потому что нарисовав свой генезис языка, Грайс обращается к читателю со следующим замечанием: Нарисованная картина "конечно, не мыслится мной как историческое или генетическое объяснение развития коммуникации и языка; это - миф, одно из предназначений которого - показать концептуальную связь между натуральным и ненатуральным значением. Но как такую связь можно объяснить с помошью мифа? Это вопрос, быть может, параллелен [...] вопросу о том, как природу и действенность политического обязательства (а возможно, даже и морального обязательства) можно объяснить с помощью мифического общественного договора. Эта параллель, возможно, и плодотворна и полезна, - и все же не грех поинтересоваться: Делает ли она что-нибудь еще (и что именно), кроме как приводит нас от одной тайны к другой? Но эту проблему мы оставим до другого раза."^[9]

Итак, вот Грайсов "миф" о происхождении языка.^[10]

Появление языка явилось результатом многостадийного исторического развития и преобразования феномена "натуральных знаков" в человеческом поведении в феномен подразумевания (которое можно толковать как своего рода "ненатуральный знак") и, наконец, в феномен конвенционального, общепринятого в данном сообществе людей, стабильного значения определенных типов произнесений.

Нулевая стадия

Скажем, как черные тучи суть "натуральный знак" того, что будет дождь, так издаваемый человеком стон есть "натуральный знак" его внутреннего состояния - того, что он испытывает боль.

На этой нулевой стадии человек продуцирует такие "натуральные знаки" непроизвольно.

Первая стадия

Представим себе, что человек (или "существо", как выражается Грайс ввиду того, что эти человекоподобные еще не обладают языком) издал звуки, похожие на стон, произвольно, - т.е. произвольно продуцировал такое поведение, которое - будь оно продуцировано непроизвольно - служило бы свидетельством того, что данный человек испытывает боль.

Произвольное поведение делает осмысленным вопрос "зачем?". Зачем понадобилось бы этому существу издавать звуки, похожие на стон? Скорее всего, чтобы притвориться, что он испытывает боль, и ввести кого-то в заблуждение на этот счет. Почему окружающие подумают, что издающий такие звуки испытывает боль? Потому что эти звуки похожи на стон - "натуральный знак" боли.

Вторая стадия

На второй стадии существо Х не только произвольно ("сознательно") продуцирует поведение, подобное некоему "натуральному знаку", но и хочет, чтобы некое другое существо Y, находящееся поблизости, разгадало, что то, что происходит с Х, - не "натуральный знак", а сознательная симуляция "натурального знака" (скажем, знака боли), и с этой целью Х придает своим звукам характерные оттенки, отличающие их от настоящего стона.

Зачем это может быть нужно Х-у? Чтобы Y из распознания сознательной симуляции умозаключил, что X на самом деле испытывает боль.

Но такая постановка цели со стороны Х-а выглядит парадоксальной, если не просто нелепой. Действительно, как можно из знания того, что Х симулирует внешние проявления боли, сделать вывод, что Х на самом деле испытывает боль?

Чтобы объяснить это, мы должны перейти к следующей стадии, а пока что заметим себе, что:

Третья стадия

Предположим, что Y распознал не только то, что Х издает стонущие звуки сознательно (а не "на самом деле" непроизвольно стонет от боли), но и то, что Х хочет, чтобы Y распознал, что перед ним подделка, а не настоящий стон.

Поначалу это может озадачить Y-а: Находящееся перед ним существо, с одной стороны, вроде бы симулирует боль; а с другой стороны, оно как бы (характерными искусственными оттенками звука) объявляет во всеуслышание, что оно занимается симуляцией! Зачем бы это ему?

"Мне кажется, - пишет Грайс, - что если Y и в самом деле задаст себе вопрос, зачем бы Х-у делать это, то сначала ему может прийти в голову мысль, что Х занимается чем-то вроде игры, в которой он "понарошку" (make-believe) воображает себя кем-то или каким-то, - игры, в которой (как ожидается или подразумевается) должен принять соответствующее участие и Y, поскольку поведение Х-а, как кажется, обращено к Y-у."^[11]

Четвїртая стадия

Но, - продолжает Грайс, - можно себе представить и такие случаи, которые не поддаются игровому толкованию. Представим себе, что хотя на первый взгляд Y-у кажется, что Х приглашает его поучаствовать в своей игре, но когда Y делает ему одолжение и пытается внести в игру свой вклад, Х вместо того чтобы продолжать игру, начинает сердиться и повторяет свои ненатуральные стоны.

Тогда Y-у может прийти в голову предположение, что Х не играет, а пытается внушить Y-у мысль, что он, Х, на самом деле испытывает боль. Это похоже на то, что происходило на стадии No1, - т.е. на сознательную симуляцию внешних признаков боли с целью ввести в заблуждение окружающих. Но здесь нужно вдуматься в радикальное различие между двумя способами "сознательного внушения мысли" другому человеку: Первый способ - это как раз и есть симуляция "натурального знака", т.е. попытка внушить мысль путем обмана, "мошенничества"; это способ Первой стадии. Второй же способ совсем иной; он состоит в том, чтобы (i) сознательно симулировать "натуральный знак"; но при этом (ii) не скрывать, а напротив подчеркнуть, что это - симуляция; и при этом еще (iii) намереваться (хотеть, надеяться) сделать так, чтобы тот, на кого рассчитано это представление, увидел для себя в этой открыто заявленной симуляции "натурального знака" резон полагать, что на самом деле имеет место то положение вещей, знаком которого является симулируемый "натуральный знак", когда он не симулируется, а продуцируется естественным, непроизвольным путем; и наконец, (и это самый хитроумно-рефлексивный элемент всего трюка) (iv)иметь в виду, чтобы именно распознание реципиентом намерения (iii) и послужило для него резоном полагать, что то положение вещей, знаком которого является симулируемый "натуральный знак", имеет место на самом деле.^[12] [Грайс проницательно замечает, что, конечно, в реальной жизни распознание реципиентом какого бы то ни было намерения другого человека может служить для этого реципиента рациональным резоном для какого бы то ни было полагания о внешнем мире только в том случае (и это при наличии соответствующей связи между рассматриваемыми намерением и положением дел во внешнем мире), если реципиент исходит из допущения, что этот другой человек "заслуживает доверия" (или: "надежен").]

Пятая стадия

От четвертой стадии симуляции до полноценного языка - всего три шага.

Первый из них состоит в том, чтобы отказаться использовать в целях сообщения (коммуникации) симуляцию соответствующего "натурального знака" - и продуцировать вместо этого некое более или менее произвольное демонстративное поведение, связанное с тем положением дел, о котором ты хочешь сообщить неким хотя бы отдаленным, но распознаваемым сходством: например, издавать членораздельные звуки или рисовать закорючки на бумаге или на скале.

Итак, мы достигли стадии, на которой орудия-носители коммуникации не обязаны быть непосредственными симуляциями "натуральных знаков"; и - как замечает Грайс - чем отдаленнее связи между этими орудиями-носителями коммуникации и теми положениями дел, о которых они должны коммуницировать, тем больше свобода общения у общающихся людей, - поскольку тем менее они связаны необходимостью опираться на "натуральные" связи между своими знаками и предметами мира.

Шестая стадия

Предела свободы общающиеся достигают тогда, когда используют в целях общения такие физические сущности (фрагменты своего поведения или предметы), которые "по природе" вообще никак не связаны с содержанием сообщений, а связь между такой физической сущностью и тем, что "она сообщает", абсолютно искусственна и распознается общающимися лишь в силу наличия у них предварительного знания о ней.

Седьмая стадия

Наконец, последний шаг к полноценному языку состоит в установлении некоего конечного набора фундаментальных "устройств" (= слов) и некоего конечного набора способа их комбинирования (= правил грамматики). В этом вершинном случае общающиеся получают способность генерировать потенционально бесконечное число предложений (и сложных выражений вообще), - а стало быть, и способность коммуницировать потенциально бесконечное число мыслей.

Эта характеристика свойственна всем современным развитым языкам.

Как видим, если бы оказалось, что Грайсов миф исторически правдив, то он послужил бы хорошим подкреплением основной мысли интенционализма:

коммуникационное намерение (= подразумевание) концептуально первично, а (стабильное конвенциональное) значение языковых выражений - вторично;

- при том, конечно, дополнительном допущении, что историческая "первичность" каким-то образом связана с концептуальной.

Отношения между ключевыми понятиями

Грайсовой доктрины

В первой части Грайсова замысла его ключевые понятия суть: подразумевание, намерение и полагание. В результате его анализа оказывается, что понятие подразумевания концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий намерения и полагания.

Кроме того, во многих местах своих писаний Грайс делает ремарки, из которых следует, что термин подразумевать есть просто удобное сокращение для оборота хотеть [или: намереваться] сообщить. Таким образом, можно сказать, что результат анализа таков: понятие хотеть [или: намереваться] сообщить концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий намереваться и полагать. Эта зависимость графически представлена на Рис.1.

Во второй части Грайсова замысла ключевые понятия таковы: значение (языкового выражения), подразумевать (= хотеть сообщить), обыкновение. В результате его анализа оказывается, что понятие значение (языкового выражения) концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий подразумевать (= хотеть сообщить) и обыкновение .

В свою очередь, как мы увидим далее (см. §3.4), Грайсово понятие обыкновения может быть эксплицировано в терминах проанализированного Дэвидом Льюисом понятия конвенция. Таким образом, можно сказать, что результат Грайсова анализа во второй части его замысла таков: понятие значение (языкового выражения) концептуально зависит от (= определяется в терминах) понятий подразумевать (= хотеть сообщить) и конвенция.

Отношения между всеми ключевыми понятиями Грайсовой доктрины графически представлены на Рис.2.

§1.2. ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ СЁРЛЯ: ТЕОРИЯ РЕЧЕВЫХ АКТОВ

Еще одна версия интенционализма в философии языка принадлежит американскому философу Джону Серлю.

Путь Серля к анализу понятия подразумевания и его роли в философской семантике был достаточно долог.

Серль начал с тезисов о природе языка, которые можно резюмировать так:

'- Язык есть разновидность правилосообразной (т.е. подчиненной правилам) деятельности.

- Соответственно, философское исследование языка есть исследование правил деятельности по употреблению языковых выражений.

- Вообще, философия языка есть часть философии действия.'

В русле этих тезисов Серль продолжил дело своего учителя, британца Джона Остина: он развил инициированную Остином теорию речевых актов.^[13] Уже на этой стадии Серль использовал и усовершенствовал элементы Грайсова интенционализма.

Затем Серль задался вопросом о философском фундировании самого понятия действия: Что существенно, с философской точки зрения, для нашего представления о человеческих действиях? Серлев ответ был (приблизительно) таков: Существенно то, что любое действие человека берет начало в его сознании - в его намерениях, желаниях, полаганиях и т.д.

Обобщая этот вывод, Серль приходит к следующим тезисам:

'- Философия действий есть часть философии сознания (mind).

- Следовательно, в конечном счете философия языка есть часть философии сознания или, по крайней мере, может и должна основываться на философии сознания.

(i) концептуальные характеристики речевых актов (акта утверждения, просьбы и т.д.) подобны концептуальным характеристикам соответствующих ментальных состояний (полагания, намерения и т.д.);

(ii) центральное для аналитической философии языка понятие значения (meaning) языковых выражений вообще теряет смысл - по крайней мере, в том виде, как оно обычно рассматривается, т.е. в качестве "абсолютного" значения, взятого в отрыве от его реальной соотнесенности с различными сторонами сознания индивида - носителя языка;^[14]

(iii) в центр философского внимания должно быть поставлено понятие подразумевания (meaning), связанное с внутренней интенциональностью ментальных состояний (полагания, намерения и т.д.);

(iv) то, что осталось от утерявшего смысл понятия ("абсолютного", или буквального) значения (meaning) языковых выражений, (ср.(ii)) сводится к феномену интенциональности материальной оболочки языкового знака - или еще точнее: интенциональности тех физических сущностей (звуков, чернильных закорючек и т.д.), которые опосредуют общение между людьми;

(v) интенциональность этих физических сущностей вторична - она "выводится" из первичной, внутренней, интенциональности соответствующих ментальных состояний.'

Поскольку дальнейшие наши рассмотрения интенционализма и критика его притязаний будут связаны именно с Серлевым вариантом, его необходимо изложить детально. Это изложение займет два параграфа: в данном параграфе мы изложим основы Серлевой теории речевых актов - в тех ее аспектах, которые представляют интерес для общих интенционалистских взглядов Серля; в следующем параграфе будет изложена Серлева концепция подразумевания и интенциональности физических сущностей.

Пролегомены Серлевой теории речевых актов

Итак, по Серлю, говорение на том или ином языке есть (чрезвычайно сложная) форма правилосообразного поведения. В овладение языком входит овладение правилами этого поведения.

Имеется ряд аналитических связей между следующими понятиями:

Исследование этих аналитических связей есть одна из центральных задач теории речевых актов.

При совершении типичного иллокутивного акта (т.е. акта утверждения, задания вопроса, приказания, обещания и т.д.) человек, как правило, совершает акты по меньшей мере трех различных сортов:

(a) он произносит слова (морфемы, предложения) - т.е. совершает акты произнесения;

(b) он указывает (refers) и предицирует - т.е. совершает пропозициональные акты;

(c) он утверждает нечто, или задает некий вопрос, или отдает некий приказ, или обещает нечто и т.д. - т.е. совершает иллокутивный акт.

Акты произнесения стоят к пропозициональным и иллокутивным актам в том же отношении, в каком, к примеру, акт изображения крестика на бюллетене для голосования стоит к акту голосования.

Основание для различения актов произнесения, пропозициональных актов и иллокутивных актов состоит в том, что у всех этих актов различные критерии тождества:

- различным иллокутивным актам может соответствовать один и тот же пропозициональный акт;

- можно совершить акт произнесения, не совершая при этом никакого пропозиционального или иллокутивного акта;

- совершая различные акты произнесения, говорящий может совершать при этом одни и те же пропозициональные и иллокутивные акты.

Акты произнесения состоят в произнесении цепочек слов.

Иллокутивные же и пропозициональные акты, как правило, состоят в произнесении слов в предложениях

Языки по природе конвенциональны. Но их конвенциональность как бы двухэтажна. Первый, фундаментальный, этаж языковой конвенции общ для всех языков мира. Он содержит общие (конститутивные) правила совершения речевых актов.

Второй, надстроечный, этаж у каждого национального языка свой. Он содержит - также конвенциональные - конкретизации-"реализации" конститутивных правил нижнего этажа. Эти конвенции-"реализации" разнятся от языка к языку.

Для разъяснения этой мысли можно провести следующую аналогию:

В уголовном кодексе любой страны есть Общая часть и Специальная часть. Обе конвенциональны.

Представьте себе, что Общая часть одна и та же у уголовных кодексов всех стран мира (что на самом деле, конечно, не так), а Специальные части у каждой страны свои.

Тогда пункты этой единой Общей части будут аналогичны конститутивным правилам нижнего этажа, общим для всех языков мира, а пункты Специальной части некоторого конкретного Уголовного кодекса, являющиеся конкретизациями принципов единой Общей части, будут аналогичны второэтажным конвенциям-"реализациям" того или иного конкретного национального языка.

Человек в своем поведении может следовать некоему правилу, не сознавая этого. Однако объяснить его поведение можно, лишь допустив, что он следует некоему правилу. Открытие и предъявление этого правила и будет служить объяснением его поведения.

Именно таково в большинстве случаев языковое поведение людей.

Выше уже упоминалось, что уже в своей теории речевых актов Серль использовал и усовершенствовал элементы Грайсовой концепции подразумевания. Вот эти элементы:

Понятия подразумевания (meaning) и значения (meaning) языковых выражений в составе Серлевой теории речевых актов

Между случаем, когда человек просто произносит какие-то звуки или просто рисует какие-то закорючки на бумаге, и случаем, когда человек совершает иллокутивный акт, имеется по меньшей мере два существенных различия:

(1) звуки или закорючки, производимые по ходу совершения иллокутивного акта, как правило, обладают неким значением (meaning);

(2) когда человек производит звуки или закорючки по ходу совершения иллокутивного акта, он, производя их, подразумевает нечто (means something)

Феномен подразумевания чего-то под произнесением звуков или рисованием закорючек связан с намерениями подразумевающего человека.

С другой стороны, феномен подразумевания чего-то под произнесением звуков или рисованием закорючек связан с языковым значением (meaning) произносимых звуков или рисуемых закорючек - т.е. с тем, что данные звуки или закорючки на самом деле значат в данном языке в силу правил и конвенций данного языка.

То, что мы можем подразумевать, есть - по меньшей мере, в некоторых случаях - функция того, что мы говорим.

Подразумевание есть нечто большее, чем просто вопрос намерений подразумевающего; оно есть также - по меньшей мере, в некоторых случаях - вопрос языковой конвенции.

Итак, в совершении и в восприятии иллокутивного акта имеются и интенциональные (связанные с намерениями) и конвенциональные (связанные с правилами языка) аспекты.

Когда говорящий говорит нечто и подразумевает буквально то, что говорит, - этот феномен тесно связан с намерением говорящего произвести определённое воздействие на слушающего. Когда слушающий слушает то, что произносит говорящий, и понимает произносимое, - этот феномен тесно связан с распознаванием слушающим намерения говорящего произвести на него определїнное воздействие.

В случаях буквального произнесения мост между стороной говорящего и стороной слушающего обеспечивается общим для них языком, с помощью которого говорящий совершает свой иллокутивный акт.

1. Понимать предложение - значит, знать его значение.

2. Значение предложения детерминировано правилами данного языка,

и эти правила специфицируют как условия произнесения данного предложения, так и то, совершением какого именно иллокутивного акта считается произнесение данного предложения в данных условиях.

3. Произнести некое предложение и подразумевать то, что сказал, - равносильно вот чему:

(а) иметь намерение I сделать так, чтобы слушатель узнал (распознал, осознал), что имеет место некое положение дел - именно: то положение дел, которое специфицировано соответствующими правилами данного языка;

(b) иметь намерение I’ осуществить намерение I следующими средствами: сделать так, чтобы слушающий распознал намерение I;

(c) иметь намерение I’’ осуществить намерение I’ следующими средствами: сделать так, чтобы слушающий распознал намерение I в силу знания им языковых правил, относящихся к произнесїнному предложению.^[15]

4. Предложение, стало быть, предоставляет говорящему конвенциональное средство осуществления намерения I.

Если говорящий произносит предложение и подразумевает его, то он будет при этом иметь намерения I, I’ и I’’.

Понимание этого произнесения слушателем попросту равносильно тому, что все эти три намерения осуществились.

И в общем случае эти три намерения осуществятся, если слушающий понимает данное предложение, т.е. знает его значение, т.е. знает языковые правила, управляющие элементами данного предложения.

О содержании и функции речевых актов

Анализируя речевые акты, следует различать между содержанием и функцией.

Содержание целостного иллокутивного акта - пропозиция; функция - иллокутивная сила, с которой предъявляется данная пропозиция.

Содержание акта референции - смысл произносимого выражения; функция - та роль идентифицирования некоего объекта, в которой предъявлен данный смысл.

Содержание акта предикации - смысл произносимого предикатного выражения; самостоятельной же функции у акта предикации нет - его функция-роль полностью детерминируется иллокутивной силой данного речевого акта.

Иными словами, иллокутивный акт, совершаемый посредством произнесения предложения, есть функция языкового значения данного предложения.

Ещї иными словами: Имеются систематические взаимосвязи между языковыми значениями произносимых нами выражений и иллокутивными актами, которые мы совершаем, произнося эти выражения.

Таксономия иллокутивных актов

Иллокутивные акты суть часть Языка как единого общечеловеческого института, а не часть того или иного конкретного национального языка. Иными словами, понятия об акте обещания, акте утверждения, акте вопрошания и т.п. совпадают в своих основных, конституирующих характеристиках у носителей всех национальных языков.

Имеется в точности пять категорий иллокутивных актов:

I. Ассертивы - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта принимает на себя обязательство ручаться за истинность выраженной в акте пропозиции.

утверждать, отрицать, ответить, возразить и т.д.]

II. Директивы - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта пытается побудить слушающего сделать нечто.

попросить, приказать, скомандовать, умолять, разрешить, пригласить, посоветовать и т.д.]

III. Комиссивы - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта принимает на себя обязательство сделать нечто в будущем.

обещать, давать зарок, давать обет, давать клятву, давать слово, ручаться, брать на себя обязательства по договору (соглашению, контракту, сделке), принять тот или иной план [программу] действий и т.д.]

IV. Экспрессивы - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта выражает свої психологическое состояние [специфицированное в условии искренности данного экспрессива] по поводу некоего положения дел [специфицированного в пропозициональном содержании данного экспрессива].

[Глаголы - названия типичных экспрессивов:

благодарить, поздравлять, извиняться, соболезновать, выражать одобрение, выражать неодобрение и т.д.]

V. Декларации - т.е. акты, суть которых в том, что говорящий посредством речевого акта делает так, что начинает иметь место положение дел, специфицированное в пропозициональном содержании данной декларации.

давать имя, крестить, объявлять кого-либо мужем и женой, объявлять войну, издавать указ (закон, декрет), подавать в отставку и т.д.]

Основания этой пятичленной классификации

Первое и фундаментальное основание: цель (purpose; point) совершения акта, или иллокутивная цель.

Для каждой из пяти категорий актов это основание выражено в соответствующем определении-разъяснении данной категории.

Второе, сопутствующее, основание: направление соответствия (direction of fit) между словами и миром. Понятие направление соответствия легче всего пояснить на примерах:

Когда человек утверждает, что Михаил закрыл дверь, то предполагается, что его слова должны соответствовать действительности. На Сїрлевом жаргоне это означает, что в этом акте направление соответствия - от слов к миру.

Если же человек просит Михаила, чтобы тот закрыл дверь, то предполагается, что Михаил должен сделать так, чтобы действительность соответствовала словам просящего. Выражаясь терминами Серля, в этом акте направление соответствия - от мира к словам.

У ассертивов направление соответствия - от слов к миру. У директивов направление соответствия - от мира к словам. У комиссивов направление соответствия - от мира к словам. У экспрессивов нет направления соответствия.

Это последнее обстоятельство объясняется это следующим:

Если я говорю: "Извините, что я наступил вам на ногу", то я не имею в виду, что своим речевым актом я принимаю на себя обязательство ручаться за истинность того, что я наступил вам на ногу. Скорее, истинность этой пропозиции в данных обстоятельствах не требует никаких ручательств - она заранее предполагается истинной как говорящим, так и слушающим. Таким образом, этот мой речевой акт не создаїт никакого долженствования насчет соответствия моих слов фактам.^[16]

У деклараций двойное направление соответствия: и от мира к словам и от слов к миру. Если начальник при соответствующих обстоятельствах говорит подчиненному: "Вы уволены", то предполагается, что он тем самым делает так, что подчиненный действительно становится уволенным, - стало быть, у акта начальника имеется соответствие направления от мира к словам, как у директивов. Но с другой стороны, если начальник говорит это, то - в отличие от директивов или комиссивов - никто не становится обязанным делать что-либо, чтобы привести мир в соответствие со словами начальника; сам речевой акт начальника, выражая некое положение дел, тем самым осуществляет это положение дел - сами слова (будучи произнесенными) начинают соответствовать действительности (что делает декларацию похожей на ассертив). Учитывая эту особенность деклараций, Сїрль говорит, что у них имеется и второе направления соответствия - от слов к миру.

Речевые акты и лингвистическая теория

О двух пониманиях "сопоставительной" задачи лингвистики

По меньшей мере к Хомскому восходит следующая постановка общей задачи лингвистики: сформулировать множество правил, сопоставляющих друг с другом звуки и значения (sounds and meanings).

Каждый язык даїт нам некое, предположительно бесконечное, множество возможных звуковых последовательностей и ещї одно, предположительно бесконечное, множество возможных значений.

Предполагается, что фонологические, синтаксические и семантические компоненты грамматики дают нам конечные множества правил, которые знает говорящий и которые дают ему возможность переходить от звуков к значениям и обратно.

Серль противопоставляет этой, более или менее общепринятой, постановке свою. "Я не думаю, - пишет он в статье "Речевые акты и лингвистика последних лет"^[17], - что эта картина ложна - скорее она способна сильнейшим образом ввести в заблуждение, причем так, что это плачевным образом отразилось на [лингвистических - А.Б.] исследованиях. Более точной мне представляется вот какая картина: Назначение языка - общение, коммуникация. Единица языковой коммуникации людей - речевой акт. Проблема (или, по крайней мере, одна из важных проблем) теории языка - описать, как мы переходим от звуков к иллокутивным актам. Что, так сказать, должно быть добавлено к звукам, испускаемым моим ртом, чтобы их испускание было совершением акта задавания вопроса, или акта утверждения, или акта отдавания приказа и т.д.?"

Итак, одна из центральных задач линвгистической теории, по Серлю, также имеет "сопоставительный" характер. Но только теперь требуется сопоставить звукам не значения (meanings), а иллокутивные акты; и от лингвистов и философов требуется отыскать и сформулировать правила, которые дают говорящим и слушающим возможность переходить от произнесения звуков к совершению полного речевого акта - т.е. иллокутивного акта, и обратно.

Cоотношение между интенционализмом и репрезентационизмом

в Серлевой теории речевых актов

Напомним, что ключевые понятия интенционализма суть подразумевание (= хотение сообщить); намерения говорящего; то, что понимает (распознаїт) слушающий, в то время как ключевые понятия репрезентационизма суть значение (языкового выражения); смысл (языкового выражения); языковая конвенция.

Как видно из изложенного выше, на этапе построения им теории речевых актов Серль в полной мере признает роль репрезентационистских понятий и стоящих за ними сущностей (значение (языкового выражения), языковая конвенция) в феномене языкового общения людей. Более того, он даже не повторяет попытки Грайса доказать концептуальную и/или генетическую зависимость значения (языковых выражений) от подразумевания (намерения) говорящего.

Серль исходит на этом этапе из общего положения (о котором подробнее ниже, в §1.4), согласно которому интенционализм и репрезентационизм суть два равноправных, дополняющих друг друга направления в философии языка.

§1.3. ИНТЕНЦИОНАЛИЗМ СЎРЛЯ:

НАМЕРЕНИЕ ПОДРАЗУМЕВАНИЯ

Сїрлева критика

теории бесконтекстности буквального значения

Что такое теория бесконтекстности (или: абсолютности) значения языковых выражений? Строго говоря, у этой "теории" нет автора. Это - набор обычных, по большей части имплицитных, допущений, из которых исходят авторы самых разнообразных теорий значения. Вот этот набор, как его реконструирует Серль:

Теория бесконтекстности (абсолютности) значения

Буквальное значение предложения полностью детерминировано буквальными значениями составляющих его слов (или морфем) и синтаксическими правилами, в соответствии с которыми комбинированы эти элементы.

Предложение может иметь больше одного буквального значения (случаи неоднозначности, или двусмысленности).

Буквальное значение предложения может быть дефективным и не поддающимся интерпретации (случаи бессмысленности, нелепицы).

Буквальное значение предложение следует строго отличать от того, что подразумевает (хочет сообщить) произносящий это предложение, когда совершает некоторый иллокутивный акт.

То, что подразумевает произносящий, может многими способами расходиться с буквальным значением произносимого предложения.

В предельном случае буквальное значение предложения может в точности совпадать с тем, что подразумевает произносящий.

Например, при определенных обстоятельствах говорящий мог бы произнести предложение "Кошка - на коврике" и подразумевать в точности и буквально, что кошка - на коврике.

Для предложений в изъявительном наклонении буквальное значение предложения детерминирует условия истинности этого предложения.

В соответствии с некоторыми вариантами этой условие-истинностной концепции значения, знать значение (повествовательного) предложения - значит, попросту знать его условия истинности.

Иногда буквальное значение предложения таково, что условия истинности будут систематическим образом варьировать вместе с обстоятельствами его произнесения (при том, что буквальное значение предложения, конечно, останется неизменным при всех обстоятельствах). Такие предложения называются индексикальными.

Таково, например, предложение "Я голоден". Один человек может произнести его и совершить тем самым акт истинного утверждения, а другой - может произнести это же предложение и совершить тем самым акт ложного утверждения.

Не все предложения индексикальны. Например, предложение "Снег бел" не индексикально - его условия истинности не изменяются с изменением контекста произнесения.

Понятие (буквального) значения предложения абсолютно контекстно-свободно, то есть для любого предложения его (буквальное) значение константно, неизменно; оно не меняется в зависимости от того, в каких именно обстоятельствах ("контексте") произнесено данное предложение.

Даже в случае индексикального предложения его значение не меняется в зависимости от обстоятельств произнесений. Меняются - условия истинности. Но значение, будучи функцией из обстоятельств произнесения в условия истинности, остаїтся неизменным.

Такова мишень критики Серля. А вот, вкратце, и само содержание критики:

На самом же деле, понятие буквального значения предложения в большинстве случаев имеет приложение только относительно некоего набора фоновых допущений об обстоятельствах, в которых данное предложение могло бы быть успешно произнесено.

Понятие фоновых допущений лучше всего пояснить на примере. Возьмем предложение "Кошка - на коврике". Буквальное значение этого предложения детерминирует, что условия истинности этого предложения суть такое положение дел, когда кошка, о которой идет речь, находится на коврике, о котором идет речь в предложении.

Предположим теперь, что и наша кошка и ее коврик находятся где-то далеко в открытом космическом пространстве, где нет никакого (достачно сильного) гравитационного поля - т.е. и кошка и коврик находятся в состоянии невесомости.

Пусть при этом кошка занимает в точности такое же положение в пространстве по отношению к коврику, которое она занимала на Земле - в условиях того положения дел, которое мы характеризовали (на Земле!) как: Кошка - на коврике.

При таких обстоятельствах невесомости скажем ли мы, что наше предложение "Кошка - на коврике" истинно? Непонятно. Тогда скажем ли мы, что оно ложно? Также непонятно.

Эта "непонятность" и означает, что буквальное значение этого предложения приложимо к проблеме распознавания условий истинности только при допущении, что выполняется некий трудно эксплицируемый набор "привычных" для нас условий (напр., что налицо обычное гравитационное поле Земли или подобное ему; что кошка не удерживается в своем положении относительно коврика некоей сложной системой скрытых подвесок, а давит на коврик своим весом; ... и т.д.

Вот все такого рода допущения - в данном случае допущения о кошках, ковриках и отношениях между ними - Серль и называет фоновыми допущениями данного предложения.

Фоновые допущения не являются частью семантического содержания предложения.

Они и в принципе не могли бы быть все реализованы в семантической структуре предложения так, как реализованы в ней пресуппозиции и индексикальные элементы условий истинности данного предложения.

Что именно имелось в виду под "приложением", когда выше мы (Серль!) говорили, что буквальное значение предложения имеет "приложение" только относительно некоторого множества фоновых допущений?

Мы хотим, чтобы понятие значения выполняло для нас различные службы; оно связано всяческими систематическими способами с нашей теорией языка и с нашими дотеоретическими представлениями о языке.

Значение связано с нашими представлениями об условиях истинности, следовании, противоречивости, понимании и с многими другими семантическими и психологическими понятиями.

Так вот Тезис о контекстной относительности буквального значения предложения равносилен утверждению, что человек может делать эти связи только относительно некоторой координатной системы фоновых допущений.

Например, в случае условий истинности (или, для императивных предложений, в случае условий выполнения) из Тезиса об относительности значения следует, что предложение может детерминировать одни условия истинности относительно одного набора фоновых допущений - и совершенно другие условия истинности относительно некоторого другого набора фоновых допущений, при том что это предложение не двусмысленно и не индексикально.

Безотносительно же к какому-то набору фоновых допущений предложение вообще не детерминирует какое-то определенное множество условий истинности.

Проведем очевидную аналогию между понятием значения и понятием движения:

Когда мы говорим, что понятие движения тела имеет приложение только относительно некоторой системы координат, мы не отрицаем существования движения. Движение, хотя и относительное, - всї-таки движение.

Точно так же, когда мы говорим, что буквальное значение предложения имеет приложение только относительно некоторой координатной системы наших фоновых допущений, мы не отрицаем, что предложения имеют буквальное значение. Буквальное значение, хотя и относительное, - всї-таки буквальное значение.

Далее: Подобно тому, как предложение может детерминировать одни условия истинности относительно одного набора фоновых допущений - и совершенно другие условия истинности относительно некоторого другого набора фоновых допущений, при том что это предложение не двусмысленно и не индексикально, - точно так же и материальное тело в одно и то же время может двигаться по-одному относительно одной системы координат - и совершенно по-иному относительно некоей другой системы координат, при том что это тело не движется двумя разными способами.

Но почему всї же мы не можем согласиться с тем, что значение даже таких простеньких предложений, как "Кошка на коврике" абсолютно не зависимо от контекста (от обстоятельств произнесения)?

В конце концов, значения - вопрос языковых конвенций, и если до сих пор такие конвенции зависели от фоновых допущений, то почему бы не положить конец этой зависимости, введя для этого еще одну новую конвенцию, гласящую, что впредь такая зависимость не будет иметь место?

"Я, - пишет Сїрль^[18], - не знаю, как ответить на эти вопросы. Могу разве что сказать, что от контекста (от обстоятельств) зависит не только значение предложения, но и другие - неконвенциональные - формы Интенциональности, и нет способа устранить эту зависимость в случае буквального значения - такого способа, который не нарушил бы связи с другими формами Интенциональности и который не устранил бы поэтому вообще Интенциональность буквального значения."

Под Интенциональными состояниями понимаются такие ментальные состояния, как полагания, желания и др., направленные на те или иные объекты и положения дел в мире. Их следует отличать от таких внутренних состояний, как боль, ощущение щекотки и др., не направленных ни на какие объекты внешнего мира.

Всї, что сказано выше о контекстной зависимости буквального значения предложений, приложимо также и к Интенциональным состояниям: Человек имеет некоторое полагание, некоторое желание только относительно некоторого фона (неявных для него самого) допущений. Например, если человек имеет желание выставить свою кандидатуру на выборах в президенты США, то он может иметь это желание лишь в том случае, если он (хотя бы неявно для самого себя) принимает следующие допущения: США - республика; в США имеются периодические выборы; на этих выборах кандидаты от двух самых крупных партий соревнуются за пост президента США; ... и т.д.

Подобно тому, как буквальное значение предложения детерминирует различные условия истинности относительно различных наборов допущений, так и полагание будет иметь различные условия истинности относительно различных наборов допущений.

Не удивительно, что между буквальным значением и Интенциональными состояниями имеется только что охарактеризованный параллелизм, ибо "представление о буквальном значении - это, в некотором смысле, представление о конвенциональной и, стало быть, определяемой родовыми признаками ("заменимой" - fungible) Интенциональности: оно, буквальное значение, есть то, что даїт возможность предложению выполнять функцию репрезентации, так сказать, публично, во внешнем мире; тогда как мои полагания, желания и ожидания просто репрезентируют свои условия полагания и всї тут - независимо от того, получают ли они какую-то помощь от того, что имеют публичные формы выражения."^[19]

Можно ли, для каждого предложения того или иного языка, эксплицитным образом выписать все связанные с ним фоновые допущения?

Пусть даже это невозможно, если мы будем рассматривать предложение за предложением и пытаться для каждого из них по очереди выписывать связанные с ним фоновые допущения. Но тогда можем ли мы эксплицитным образом выписать все фоновые допущения - т.е. всї то, что мы принимаем как само собой разумеющееся, - для нашего языка в целом?

Иными словами, можем ли мы полностью эксплицировать весь наш способ понимания в целом?

"Мне кажется, что аргументы в этой моей статье не детерминируют ответ на это вопрос ни в ту ни в другую сторону.

Тот факт, что для каждого предложения из некоторого крупного корпуса их фоновые допущения изменчивы и неопределїнны и спецификация одного допущения потянет за собой другие, - этот факт сам по себе не показывает, что мы не могли бы специфицировать всї множество допущений, которое было бы независимо от семантического анализа отдельных предложений, но взятое в целом, позволило бы нам осуществлять приложение буквального значения предложений.

Практические трудности любой такой спецификации были бы, конечно, огромны, - но есть ли какое-нибудь теоретическое препятствие для решения такой задачи?

Чтобы показать, что есть, мы должны были бы показать, что условия, при которых наши предложения способны выполнять функцию репрезентации, сами не поддаются полной репрезентации с помощью предложений."^[20]

И еще: "Будучи пред-условием Интенциональности, Фон так же невидим для Интенциональности [т.е. для нашей вербально выраженной рефлексии - А.Б.], как глаз невидим для самого себя."^[21]

То, что человек понимает в предложении, выходит за пределы буквального значения предложения, ибо включает в себя еще и фоновые допущения, связанные с данным предложением.

Таким образом, можно понимать все компоненты буквального значения предложения, но всї же не понимать самого предложения.

Рассмотрим, например, предложение: "Маша распахнула траву". Нам понятны все компоненты буквального значения этого предложения - но понимаем ли мы само предложение? Скорее всего, нет - ибо мы не можем сообразить, какой именно набор фоновых допущений связан (или может быть связан) с этим предложением.

Это-то и свидетельствует, что понимание предложения - это нечто большее, что просто схватывание его буквального значения.

С понятием фоновых допущений связано интереснейшее (для нас) рассуждение Серля о том, что текст, даже грамматически и семантически правильный, но взятый как автономный предмет, в отрыве от фоновых допущений его автора и его (потенциального) читателя лишен Интенциональности. Поскольку далее, в Главе 3, в центре нашего интереса окажутся вопросы Интенциональности физических сущностей, мы приведем это рассуждение целиком:

"Предположим, вы выписали на огромном рулоне бумаги все имеющиеся у вас полагания. [...] И вот об этом списке [ваших полаганий] я хочу сказать, что если всї, что мы имеем, - это словесное выражение содержания ваших полаганий, то пока что мы вообще не имеем никакой Интенциональности.

И не потому, что написанное вами на бумаге - "безжизненные", лишенные значимости закорючки, а потому, что даже если мы истолкуем их как значки, которые выражают Фрегеанские семантические сущности, т.е. как пропозициональные содержания, всї равно эти пропозиции не приложимы сами по себе.

Вам нужно сперва знать, что делать с этими семантическими элементами, прежде чем они смогут функционировать; чтобы эти семантические содержания детерминировали некие условия удовлетворения, вы должны ещї уметь прилагать их.

И вот я говорю, что именно эта способность прилагать или интерпретировать Интенциональные содержания и есть характеристическая функция Фона."^[22]

Серлева Теория Интенциональности:

Интенциональные состояния

Природа Интенциональных состояний

Интенциональность - это то свойство многих ментальных состояний и событий, в силу которого они направлены на объекты и положения дел в мире (или в силу которого они суть об объектах и положениях дел в мире).

Интенция (намерение) - это просто одна из многочисленных форм Интенциональности. Чтобы подчеркнуть, что понятие 'Интенциональность' не имеет никакой существенной связи с понятием 'интенция', будем писать слово "Интенциональность" (в смысле только что данного определения) с большой буквы.

Что представляет собой связь между Интенциональным состоянием и тем объектом или положением дел, на которое оно направлено?

Интенциональные состояния репрезентируют объекты и положения дел - в том же самом смысле слова "репрезентировать", в каком речевые акты репрезентируют объекты и положения дел.

Природу Интенциональных состояний можно предварительно пояснить в терминах речевых актов, ибо мы уже интутивно представляем себе, что такое репрезентация объектов и положений дел речевыми актами.

При этом, "объясняя Интенциональность в терминах языка, я не имею в виду, что из этого следует, что Интенциональность имеет существенно и по необходимости языковой характер. [...] Стремясь объяснить Интенциональность в терминах языка, я использую наше предварительное знание языка в качестве эвристического источника в объяснительных целях. Как только я завершу попытку прояснить природу Интенциональности, я буду аргументировать [...], что отношение логической зависимости - в точности обратно. Язык выводится из Интенциональности, а не наоборот. Направление дидактического изложения материала - объяснение Интенциональности в терминах языка; направление логического анализа - объяснение языка в терминах Интенциональности."^[23]

Существует ряд сходств между Интенциональными состояниями и речевыми актами.

Первое сходство:

И к речевым актам, и к Интенциональным состояниям приложима дистинкция между пропозициональным содержанием и иллокутивной силой.

Точно так же, как я могу приказать вам выйти из комнаты, предсказать, что вы выйдете из комнаты, и предположить, что вы выйдете из комнаты, - я могу полагать, что вы выйдете из комнаты, бояться, что вы выйдете из комнаты, хотеть, чтобы вы вышли из комнаты, и надеяться, что вы выйдете из комнаты.

В первом классе случаев, т.е. в случаях речевых актов, имеется очевидная дистинкция между пропозициональным содержанием что вы выйдете из комнаты и иллокутивной силой, с которой предъявляется это пропозициональное содержание в речевом акте.

Но точно так же и во втором классе случаев, т.е. в случаях Интенциональных состояний, имеется дистинкция между репрезентативным содержанием что вы выйдете из комнаты и психологическим модусом, - будь то полагание, или страх, или надежда, или что угодно ещї, - в котором человек обладает этим репрезентативным содержанием.

Аналог пропозиционального содержания речевого акта - репрезентативное содержание Интенционального состояния. Аналог иллокутивной силы речевого акта - психологический модус Интенционального состояния.

У некоторых разновидностей Интенциональных состояний (например, у любви и ненависти) репрезентативное содержание не обязано выражаться в форме законченной пропозиции. Иными словами, Александр может любить Ирину или ненавидеть Михаила - и в этих случаях репрезентативное содержание его любви и ненависти выражается не в форме пропозиции, а форме (индивидного) концепта, т.е. такое Интенциональное состояние направлено не на некое положение вещей, а на некий объект.

Второе сходство:

И к речевым актам, и к Интенциональным состояниям приложима дистинкция между различными направлениями соответствия.

Так, предполагается, что утверждения, описания и т.д. так или иначе соответствуют независимо существующему миру; и постольку, поскольку они соответствуют ему или не соответствуют, мы говорим, что они истинны или ложны.

Но насчет приказаний, комманд, просьб и т.д. не предполагается, что они соответствуют некоей независимо существующей действительности, а предполагается, что они приносят изменения в мир, - так чтобы мир соответствовал пропозициональному содержанию речевого акта; и постольку, поскольку они приносят эти изменения или не приносят, мы не говорим, что они истинны или ложны, а говорим, что они выполнены или не выполнены.

Серль говорит об этой дистинкции так: ассертивный класс имеет направление соответствия 'от слова к миру', а комиссивный и директивный классы - 'от мира к слову'.

И вот нечто очень похожее на эти дистинкции можно перенести на Интенциональные состояния.

Полагания, подобно утверждениям, могут быть истинными или ложными, и мы могли бы сказать, что им присуще направление соответствия 'от сознания к миру'. Желания же и намерения не могут быть истинными или ложными, но могут быть исполнившимися или выполненными, и мы могли бы сказать, что им присуще направление соответствия 'от мира к сознанию'.

Третье сходство:

И к речевым актам, и к Интенциональным состояниям приложимо понятие условий удовлетворения.

Мы говорим, например, что утверждение истинно или ложно, что приказ выполнен или невыполнен, что обещание сдержано или нарушено. В каждом из этих случаев мы приписываем иллокутивному акту успех или неудачу в деле сответстви действительности - в том направлении соответствия, которое предписано данным иллокутивным пунктом ("сутью", "целью" акта - 'point').

Чтобы иметь какой-то определенный термин, Серль называет все эти условия "условиями удовлетворения" или "условиями успеха".

Так, мы скажем, что утверждение удовлетворено в том и только в том случае, если оно истинно; приказ удовлетворен в том и только в том случае, если он выполнен и т.д.

И вот это понятие удовлетворения оказывается приложимым также и к Интенциональным состояниям.

Мое полагание будет удовлетворено в том и только в том случае, если дела обстоят так, как я полагаю, что они обстоят. Мои желания будут удовлетворены в том и только в том случае, если они исполнятся. Мои намерения будут удовлетворены в том и только в том случае, если они осуществятся.

То есть понятие удовлетворения, по-видимому, интуитивно естественно как для речевых актов, так и для Интенциональных состояний, и приложимо вполне общим образом всякий раз, как налицо то или иное направление соответствия.

Важно понять, что для каждого речевого акта, имеющего направление соответствия,

данный речевой акт будет удовлетворїн в том и только в том случае, если будет удовлетворено выраженное в данном акте психологическое состояние, то есть

условия удовлетворения речевого акта и выраженного в нїм психологического состояния тождественны.

Так, например, мое утверждение будет истинным в том и только в том случае. если выраженное в нем полагание верно; мой приказ будет исполнен в том и только в том случае, если выраженная в нем воля или желание будет исполнено; мое обещание будет сдержано в том и только в том случае, если будет осуществлено выраженное в нем намерение.

Совершая произвольный иллокутивный акт с пропозициональным содержанием, мы выражаем некоторое Интенциональное состояние с тем же пропозициональным содержанием.

Выражаемое Интенциональное состояние есть условие искренности речевого акта данного типа.

Так, если человек делает утверждение, что р, он выражает полагание, что р. Если человек обещает сделать А, он выражает намерение сделать А. Если человек отдает другому приказ сделать А, он выражает волю или желание, чтобы этот другой сделал А. Если человек извиняется за то, что сделал что-то, он выражает сожаление о том, что сделал это. И так далее. Одним словом, совершение речевого акта есть eo ipso выражение соответствуюещго Интенционального состояния.

Но сказать, что Интенциональное состояние, являющееся условием искренности, выражается при совершении речевого акта, - не значит сказать, что человек всегда обязан иметь то Интенциональное состояние, которое он выражает. Всегда есть возможность солгать или по-иному совершить неискренний речевой акт. Однако ложь или иной неискренний речевой акт состоит в совершении некоего речевого акта, и стало быть в выражении тем самым некоего Интенционального состояния, когда человек не имеет того Интенционального состояния, которое он выражает.

Подведем некоторые итоги. Общая картина Интенциональности по Серлю такова:

Каждое Интенциональное состояние из репрезентативного (или: Интенционального) содержания в некотором психологическом модусе.

Интенциональные состояния репрезентируют объекты и положения дел - в том же самом смысле, в каком речевые акты репрезентируют объекты и положения дел. То есть, Интенциональные состояния репрезентируют свои условия удовлетворения в том же самом смысле, в каком речевые акты репрезентируют свои условия удовлетворения.

Однако Интенциональные состояния делают это иными средствами и иным образом, чем речевые акты.

В тех случаях, когда Интенциональное содержание Интенционального состояния есть законченная пропозиция и имеется направление соответствия, Интенциональное содержание детерминирует условия удовлетворения.

Условия удовлетворения - это условия, которые должны наличествовать (в том виде, в каком они детерминированы Интенциональным содержанием), чтобы было удовлетворено данное состояние.

Поскольку всякая репрезентация - осуществлена ли она посредством сознания (mind), языка, картинок или чего-то другого - есть всегда репрезентация под такими-то, а не под иными аспектами, Интенциональное состояние репрезентирует свои условия удовлетворения под определїнными аспектами.

Итак, ключ к пониманию репрезентации - условия удовлетворения. Каждое Интенциональное состояние, имеющее направление соответствия, есть репрезентация условий своего удовлетворения.

Представление о каузальной самореференциальности содержания Интенционального состояния

Это представление важно для нашего дальнейшего обсуждения намерений репрезентации и коммуникации. Проще всего его понять на примере Интенционального состояния (зрительного) восприятия. Кроме того, Серлев анализ зрительного восприятия интересен и важен и сам по себе.

Когда я вижу какой-нибудь предмет, - например, автомобиль, - я имею зрительную экспериенцию определенного рода. Понятие экспериенции отличается от понятия восприятия тем, что в понятии восприятия задействовано представление об успехе - а в понятии экспериенции оно не задействовано.

Экспериенция обязана детерминировать, что именно считается успехом, однако человек может иметь некую экспериенцию - без успеха, т.е. без действительного восприятия.

Зрительные экспериенции обладают Интенциональностью. Интенциональное содержание зрительных экспериенций пропозиционально по форме. Это значит, что - строго говоря - человек имеет зрительную экспериенцию не просто, скажем, машины, а что вон там, перед гаражом - машина.

Зрительные экспериенции имеют направление соответствия 'от сознания к миру'.

Интенциональное содержание (зрительной) экспериенции самореференциально: это значит, что в его условия удовлетворения входит требование, чтобы данная экспериенция была причинена тем положением дел, которое (зрительно) воспринимается.

Когда человек видит, к примеру, что вон там стоит желтый фургон, то Интенциональное содержание его зрительной экспериенции можно эксплицировать так:

Я имею зрительную экспериенцию (что [1] вон там стоит желтый фургон; и что [2] то обстоятельство, что вон там стоит желтый фургон, причиняет эту мою зрительную экспериенцию).

На этом примере можно наглядно видеть, в чїм состоит самореференциальность зрительной экспериенции: В содержание экспериенции (которое в приведенной выше экспликации взято в круглые скобки) входит ссылка на саму эту экспериенцию (для наглядности эта ссылка в приведенной выше экспликации набрана курсивом).

Самореференциальность содержания (зрительной) экспериенции, так сказать, принудительна. То есть не может быть так, чтобы какая-либо зрительная экспериенция имела, к примеру, следующее содержание:

Я имею зрительную экспериенцию (что вон там стоит желтый фургон).

Такое содержание исключается самой природой зрительной экспериенции, предполагающей включение идеи причинения в свое Интенциональное содержание.

Но, с другой стороны, отсутствие самореференциальной каузальной клаузы вполне допустимо (и обычно), например, для содержаний таких Интенциональных состояний, как полагания.

Я имею полагание (что вон там стоит желтый фургон).

Серлева теория Интенциональности действия

Намерение репрезентации и коммуникации, к анализу которого мы шаг за шагом продвигаемся, есть намерение сделать нечто, совершить некое действие. Поэтому наш следующий шаг - изложение основных идей Серлевой теории Интенциональности действия.

Каузальная самореференциальность

намерения

Содержания намерений каузально самореференциальны - в том же смысле, в каком каузально самореференциальны содержания зрительных (и вообще любых перцептуальных экспериенций).

Предположим, я намереваюсь поднять руку. Содержание моего намерения не может состоять только в том, чтобы моя рука поднималась, ибо моя рука может подниматься без того, чтобы я поднимал руку. Интенциональное содержание моего намерения должно быть по меньшей мере таким:

(чтобы я совершил действие поднимания руки в порядке осуществления этого намерения)

Поднятие руки, подобно видению стола, образом состоит из двух компонентов: экспериенции поднимания руки и физического движения руки, но эти два компонента не независимы друг от друга, ибо точно так же, как зрительная экспериенция стола обладает Интенциональностью, так и экспериенция поднимания руки обладает Интенциональностью; она имеет условия удовлетворения.

Если бы у меня имелась в точности такая же экспериенция, но рука при этом не поднималась бы, то я был бы в ситуации, аналогичной той, когда я имею в точности эту зрительную экспериенцию, но передо мной нет никакого стола. То есть: в обоих случаях я имел бы экспериенцию, Интенциональность которой такова, что еї содержание не удовлетворено.

Сложное намерение

Намерение способно иметь дополнительные условия удовлетворения помимо телесного движения.

Сложное намерение - это такое намерение, условия удовлетворения которого включают не просто некое телесное движение а, но также и некие дополнительные компоненты действия, b,c,d,..., которые мы намереваемся осуществить в порядке (или посредством, или тем что и т.д.) совершения a,b,c,..., и репрезентация как компонентов a,b,c,..., так и отношений между ними включается в содержание данного сложного намерения.

"Рассмотрим Гаврило Принципа и убийство им кронпринца Франца Фердинанда в Сараево.

Каждый элемент этого списка систематическим образом связан и с предшествующим и с последующим элементом:

Например, Принцип выстрелил из винтовки посредством того, что нажал на курок, - и он выстрелил в кронпринца посредством того, что выстрелил из винтовки.

Некоторые из этих отношений (но не все) носят причинный характер. Нажатие на курок было причиной того, что винтовка выстрелила; но убийство кронпринца не было причиной того, что был нанесїн удар против Австрии, - в данных условиях оно, это убийство попросту и есть нанесение удара против Австрии.

Элементы этого перечня, вместе с причинными (и иными) отношениями между ними составляют условия удовлетворения единого сложного намерения-в-действии, имевшегося у Принципа. [...]

Это - замечательный, но мало отмечавшийся факт человеческой и животной эволюции, что мы обладаем способностью делать намеренные телесные движения, и при этом условия удовлетворения наших намерений могут выходить далеко за пределы этих телесных движений.

Гаврило Принцип всего лишь пошевелил пальцем, но его Интенциональность накрыла Австро-Венгерскую империю."^[24]

Серлева теория подразумевания

Теперь мы можем изложить Серлеву теорию подразумевания.

Интенциональны, т.е. направлены на нечто иное, чем они сами, и Интенциональные состояния, и речевые акты. Но Интенциональность Интенциональных состояний внутрення, первична; Интенциональность речевых актов производна, вторична.

И вот на первый взгляд непонятно, каким образом речевые акты, которые - с некоторой точки зрения - суть всего лишь физические события (т.е. физические сущности некоторого рода) вообще могут обладать Интенциональностью - будь то первичной или вторичной. В этой непонятности состоит проблема подразумевания:

"[П]роблема подразумевания в своей самой общей форме - это проблема того, как мы переходим от физики к семантике; то есть как мы переходим (например) от звуков, исходящих из моего рта, к иллокутивному акту? [...] [П]роблему подразумевания можно поставить так: Каким образом сознание (mind) навязывает Интенциональность сущностям, не являющимся внутренне Интенциональными, - таким сущностям, как звуки или закорючки на бумаге, которые ведь - при одном возможном их толковании - суть не более, чем физические феномены в мире, как и любые другие физические феномены?

Произнесение может обладать Интенциональностью - подобно тому, как ею может обладать полагание, но Интенциональность полагания внутренне присуща ему, а Интенциональность произнесения производна.

И вот наш вопрос таков: Каким образом произнесение получает свою Интенциональность?"^[25]

Вот из каких общих предпосылок исходит Серль, приступая к решению этой проблемы.

Феномен подразумевания есть результат долгого и специфического развития некоторых биологически-эволюционно более примитивных форм Интенциональности.

Но если это так, то подразумевание говорящего должно поддаваться исчерпывающему определению в терминах этих более примитивных форм Интенциональности.^[26]

И такое определение было бы нетривиальным - вот в каком смысле: мы определяем подразумевание говорящего в терминах таких форм Интенциональности, которые не являются языковыми по своей природе.

Если, к примеру, мы сможем определить подразумевание в терминах намерений, то мы тем самым определим языковое понятие в терминах неязыкового понятия (хотя справедливости ради следует отметить, что многие человеческие намерения, - если не бульшая часть их, - на самом деле осознаются их обладателями в языковой форме).

А это, в сущности, означает, что такое фундаментальное, базовое семантическое понятие, как подразумевание, поддается анализу в терминах ещї более фундаментальных психологических понятий, как полагание, желание и намерение.

Очевидно, что при таком подходе философия языка становится разделом философии сознания (mind).

Впрочем, проблема подразумевания встала бы даже для людей, общающихся друг с другом без употребления какого-то общего языка. "Мне, - замечает Серль,^[27] - к примеру, иногда случается - когда я бываю за рубежом - пытаться общаться с людьми, с которыми у меня нет общего языка. В такой ситуации проблема подразумевания встаїт в острой форме, и вот я спрашиваю:

Что такого имеется в моих намерениях в такой ситуации, что делает их именно намерениями подразумевания?

В такой ситуации я подразумеваю нечто под своими жестами, - а в другой ситуации, делая те же самые жесты, я мог бы ничего не подразумевать под ними.

И вот как же это срабатывает в случаях подразумевания?"

Вот, в главных чертах, предлагаемый Серлем ответ на этот вопрос.

- как мы переходим от звуков, исходящих от говорящего, к иллокутивному акту?,

- каким образом произнесение получает свою Интенциональность?,

[это всї различные варианты формулировки одной и той же Серлевой проблемы подразумевания] -

чтобы понять это, мы должны принять во внимание следующее:

- Намерение подразумевание есть сложное намерение (см. выше пример с намерением Гаврило Принципа); для него характерно наличие дополнительных (но не каузальных!) условий удовлетворения.

- Ключ к проблеме подразумевания состоит в том, что совершая речевой акт, сознание (mind) намеренно навязывает некоей физической сущности (звукам или чернильным закорючкам) те же самые условия удовлетворения, которые имеет выражаемое в данном речевом акте ментальное состояние.

То есть: Сознание навязывает Интенциональность произнесению звуков, производству закорючек на бумаге и т.д., навязывая условия удовлетворения данного ментального состояния производству физических феноменов.

- В совершении речевого акта имеется двойной уровень Интенциональности.

Во-первых, в данном речевом акте выражается нкое Интенциональное состояние.

Во-вторых, акт произнесения, входящий в состав полного речевого акта, совершается с некоторым намерением, а намерение есть также разновидность Интенционального состояния.

- И вот именно эта вторая ступень Интенциональности - т.е. намерение, с которым совершается акт произнесения, - сообщает Интенциональность физическим феноменам.

Говоря коротко, так: Сознание навязывает Интенциональность физическим сущностям, не являющимся внутренне Интенциональными, намеренно сообщая данной физической сущности условия удовлетворения выражаемого психологического состояния.

- Двойной уровень Интенциональности в речевом акте можно описать так:

Если я намеренно произнес нечто, с намерением сообщить этому нечто условия удовлетворения того рода, который свойствен данной категории речевых актов, то я сделал тем самым данное произнесение Интенциональным, и, таким образом, с необходимостью выразил соответствующее психологическое состояние.

Я не смог бы сделать некое утверждение, не выразив при этом некоего полагания, или дать некое обещание, не выразив при этом некоего намерения, потому что речевой акт успешен лишь в том случае, если выполнены условия удовлетворения выражаемого им Интенционального состояния.

Таким образом, я навязываю Интенциональность своим произнесениям, намеренно сообщая им определїнные условия удовлетворения, являющиеся условиями удовлетворения определїнных психологических состояний.

- Ключ к проблеме подразумевания состоит попросту в том, что когда я подразумеваю нечто под своим произнесением, то мої намерение может успешно осуществиться лишь в том случае, если произносимые мной звуки (физическая сущность!) сама обладает - подобно моему ментальному состоянию! - некоторыми условиями удосвлетворения.

Отсюда и двойной уровень Интенциональности.

Серлев анализ конкретного примера подразумевания:

Разберем вышеизложенные общие положения на каком-нибудь конкретном примере.

Возьмїм случай, когда человек совершает речевой акт посредством совершения какого-нибудь простого базового действия - например, посредством поднятия руки.

Предположим, вы и я заранее договорились, что если я подниму руку, то это действие будет считаться сигналом, что имеет место то-то и то-то. Предположим ради конкретности, что в обстановке боевых действий я, стоя на холме, сигналю вам, стоящему на другом холме, что противник отступил, и в соответствии с нашей предварительной договорїнностью я сигналю об этом поднятием руки.

Экспликация намерения репрезентировать

Во-первых, я при этом имею намерение репрезентировать, - т.е. имею намерение, чтобы поднятие моей руки репрезентировало, что противник отступил.

И вот в том, что касается репрезентации, мої (сложное) намерение имеет следующее содержание:

[ (i) Моя рука поднимается в результате этого намерения-в-действии, и

(ii) поднимание моей руки имеет в качестве условий удовлетворения с направлением соответствия 'от сознания (или: от произнесения) к миру', что противник отступил]

Ключевой элемент в этом анализе намерения подразумевания вот каков:

Для большинства типов речевых актов намерение подразумевания - это (по меньшей мере, отчасти) намерение репрезентировать, а намерение репрезентировать - это намерение сделать так, чтобы те физические сущности, которые говорящий намеревается продуцировать, сами обладали бы некоторыми условиями удовлетворения.

В рассмотренном выше примере условия удовлетворения моего намерения вот каковы:

Во-первых, чтобы моя рука поднялась [событие поднимания руки есть та физическая сущность, которую я намереваюсь продуцировать], и

во-вторых, чтобы еї поднятие само имело условия удовлетворения, - в нашем случае, условия истинности.

Экспликация коммуникационного намерения

Но подразумевание, как правило, связано с общением (с хотением сообщить то, что репрезентируешь), а поэтому намерением репрезнетировать дело не ограничивается. Вторая часть подразумевания - это коммуникационное намерение, т.е. намерение сообщить.

Шаг от намерения репрезентировать к коммуникационному намерению достаточно прост. Коммуникационное намерение состоит попросту в намерении сделать так, чтобы слушатель распознал, что данный акт совершїн с намерением репрезентировать.

Так, в рассматриваемом нами примере мое намерение, когда я сигналю вам поднятием руки, состоит в том, чтобы вы распознали, что я сигналю, что противник отступил.

Стало быть, в используемом Серлем формате полное содержание рассматриваемого намерения подразумевания может быть выражено так:

[ (i) Это намерение есть причина того, что моя рука поднялась, и

(ii) поднятие моей руки имеет в качестве условий удовлетворения [с направлением соответствия 'от сознания (или: от произнесения) к миру'], что противник отступает, и

(iii) тот, к кому я обращаюсь, распознал и то, что моя рука поднялась, и то, что ее поднятие имеет данные условия удовлетворения]

Как Серль комментирует

свой анализ подразумевания -

в сравнении с Грайсовым анализом?

1. Разведение двух элементов подразумевания

В данном выше анализе подразумевания - в отличие от анализа Грайса! - явным образом разведены тот элемент подразумевания, который относится к репрезентации, и тот элемент, который относится к коммуникации.

2. Отличение намерения сделать утверждения

от намерения породить некоторое полагание в реципиенте

Это разведение приводит к еще одному выгодному отличию Серлева анализа подразумевания от Грайсова.

Как мы помним, у Грайса одним (решающим!) элементом сложного намерения подразумевания было намерение сделать так, чтобы реципиент начал полагать, что p, - т.е. намерение породить в реципиенте некоторое полагание.

Но это нереалистично, если наша цель - дать вполне общий анализ подразумевания. Во многих реальных случаях общения говорящий вовсе не намерен убеждать в чем-то слушающего - т.е. не намерен порождать в его сознании какие-то новые полагания. Но во всех случаях попыток общения говорящий, конечно, намерен воздействовать на сознание слушающего, как минимум, следующим образом: он намерен сделать так, чтобы слушающий понял, что именно хотел сообщить ему говорящий.

"[Моя характеризация подразумевания] не имеет недостатка смешения намерения сделать утверждение с намерением сделать истинное утверждение, а также не имеет недостатка смешения намерения сделать утверждение с намерением произвести определїнное воздействие на адресата (напр., породить у него полагание или убеждение).

Как правило, когда мы делаем утверждение, мы намереваемся сделать истинное утверждение и намереваемся породить у нашего адресата определенные полагания, однако намерение сделать утверждение отлично и от намерения породить убеждение, и от намерения говорить правду.

Любая общая характеризация языка обязана принять в расчет тот факт, что есть возможность лгать и можно успешно сделать утверждение - и при этом солгать.

И любая общая характеризация языка обязана принять в расчет тот факт, что можно полностью преуспеть в совершении утверждения - и при этом потерпеть неудачу в совершении истинного утверждения.

Далее, любая общая характеризация языка обязана принять в расчет тот факт, что человек может делать утверждение - и при этом быть абсолютно безразличным к тому, верит ли ему его адресат(-ы), и даже к тому, понимает ли его его адресат(-ы)^[28].

Данная выше общая характеризация [подразумевания] принимает в расчет все эти условия, потому что в соответствии с этой характеризацией сущность делания утверждения состоит в репрезентировании чего-либо как имеющего место, а не в коммуницировании своих репрезентаций своим слушателям.

Человек может репрезентировать нечто как имеющее место

- даже когда он полагает, что это нечто не имеет места (ложь);

- даже когда он полагает, что это нечто имеет место, а на самом деле оно не имеет места (ошибка);

- и даже когда он не заинтересован убеждать кого-либо, что это нечто имеет место, или не заинтересован вообще в том, чтобы сделать так, чтобы они распознали, что он репрезентирует это нечто как имеющее место.

Намерение репрезентации не зависит от коммуникационного намерения, и намерение репрезентации есть вопрос навязывания условий удовлетворения некоего Интенционального состояния некоему внешнему (overt) акту и выражения тем самым данного Интенционального состояния."^[29]

Итоги

Подведем некоторые общие итоги рассмотрения Серлевой теории подразумевания, имея в виду в первую очередь вытекающие из нее выводы в отношении ключевых понятий интенционализма и репрезентационизма: подразумевание, хотение собщить, намерение, полагание, значение языкового выражения, конвенция, смысл языкового выражения и аналитических взаимосвязей между этими понятиями.

1. Серль принимает традиционный тезис о том, что значение языкового выражения есть вопрос конвенции.

2. Серль - в отличие от Грайса - не пытается вытолковать понятие значения в терминах намерения и конвенции.

3. И отчасти понятно, почему он не делает этой попытки - ведь его доктрина о неабсолютности значения, т.е. о релятивности значения к фоновым допущениям носителей языка, по-видимому, осложнила бы всякий эксплицитный анализ понятия значения.

4. Серль выделяет в феномене подразумевания самостоятельное намерение репрезентировать - и заявляет, что оно есть ключевой момент подразумевания.

5. В связи с постулированием самостоятельного намерения репрезентировать Серль видит себя вынужденным заявить, что те физические сущности, которые продуцирует говорящий,^[30] обладают тем же свойством, что и ментальные состояния человека, именно: свойством Интенциональности, направленности на нечто отличное от них самих.

6. Источник Интенциональности физических сущностей, опосредующих общение, - по Серлю - исключительно прост: Достаточно человеку, продуцирующему звуки, намереваться сделать их Интенциональными, - и они станут Интенциональными.

7. Смысл - во Фрегевом толковании этого понятия - есть то, что позволяет языковому выражению обладать Интенциональностью, указывать на некий предмет.

8. Смыслом - в том толковании этого термина, который представлен в п.7 - обладают не только языковые выражения, но и (некоторые) Интенциональные состояния.^[31]

9. Судя по всему, термины значение и смысл для Серля синонимичны.

В общем и целом, соотношение между интенционализмом и репрезентационизмом в Серлевой версии интенционализма далеко не так просто и очевидно, как это было у Грайса.

Сам Серль исходит из того, что эти два направления не конкурируют, а дополняют друг друга. О возможной концептуальной зависимости одного от другого Серль ничего не говорит.

Мы будем настаивать на том (и в этом основная цель нашей работы), что - при одном важном дополнительном допущении, именно: при допущении принципа рациональности языкового общения - ключевое для Серля понятие Интенциональности физических сущностей, опосредующих языковое общение, может быть адекватно истолковано только как зависящее от двух ключевых понятий репрезентационизма, понятий конвенция и смысл (который мы будем отличать от значения). Таким образом, если наш анализ правилен, интенционализм Серля оказывается концептуально зависимым от одной из версий репрезентационизма.

Но прежде чем приступить к этому анализу, мы должны еще (i) обозреть основные имеющиеся в литературе версии соотношения интенционализма и репрезентационизма (§1.4) и (ii) ввести и обсудить сам принцип рациональности языкового общения (Гл.II).

§1.4. О ВЕРСИЯХ СООТНОШЕНИЯ

ИНТЕНЦИОНАЛИЗМА И РЕПРЕЗЕНТАЦИОНИЗМА

Интенционализм, как уже отмечалось в вводных замечаниях, - это одно из двух крупных направлений в современной аналитической философии языка, и притом исторически более позднее.

Для того, чтобы представить себе место интенционализма в философии языка, нужно понять, как он соотносится с другим крупным направлением - репрезентационизмом.

Во-первых, о терминах "репрезентационизм" и "интенционализм". Эти термины условны и в значительной степени несовершенны. Но мне кажется, что терминологические варианты, используемые другими авторами, еще более несовершенны.

Так, Стросон^[32] называет первое направление "формальной семантикой", а второе - "теорией [или: теориями] коммуникационного намерения". Однако термин "формальная семантика" крайне неточен; дело не в "формальности", а в чем-то другом - и теорию коммуникационного намерения можно эксплицировать и представить в формальном виде. Что до "теории [или: концепции] коммуникационного намерения", это - хороший и точный термин, но слишком длинный; только (или почти только) ради краткости я предпочел "интенционализм".

Серль в своих "Speech Acts"^[33] говорит о двух направлениях в современной философии языка - "направлении, которое концентрируется на употреблении выражений в речевых ситуациях, и направлении, которое концентрируется на значении (meaning) предложений". Это опять же, по-моему, длинно и не вполне точно. С одной стороны, не всякую философско-семантическую теорию, концентрирующуюся на употреблении выражений в речевых ситуациях, я бы отнес к интенционализму, ибо последний концентрируется именно на понятии коммуникационного намерения, а не просто на употреблении выражений. Так, вряд ли поздний Витгенштейн может быть отнесен к интенционализму в моем узком понимании его.^[34] C другой стороны, характеризацию того, что я называю репрезентационизмом, как направления, которое "концентрируется на значении предложений", не назовешь неверной, но она столь безбрежно широка, что нуждается в разъяснениях и оговорках.

Итак, за неимением лучших, я выбрал для двух достаточно чётко различимых концепций в современной аналитической философии языка термины "репрезентационизм" и "интенционализм" - и буду понимать их следующим образом:

Под репрезентационизмом я буду понимать всякую философско-семантическую концепцию, которая

(i) исходит из явного или неявного допущения о том, что для любого естественного языка его выражения имеют значения (meanings), не зависящие от того или иного носителя языка, от его намерений или от каких-либо других характеристик его внутреннего мира, а также от конкретной ситуации употребления;

(ii) явно или неявно полагает, что эти значения, присущие языковым выражениям, детерминированы языковой конвенцией, часто находящей свое выражение в более или менее эксплицитных семантических правилах;

(iii) явно или неявно полагает, что исследование значений языковых выражений может успешно проводиться без существенного задействования понятий, относящихся к ментальным состояниям субъектов языкового общения - например, к коммуникационным (и всяким прочим) намерениям говорящего (и/или слушающего);

(iv) считает своей основной задачей (или одной из своих задач) исследование так понимаемых значений языковых выражений.

Под интенционализмом же в узком смысле я буду понимать всякую философско-семантическую концепцию, которая исходит из явного или неявного допущения о том, что базовым понятием адекватной теории семантики естественного языка должно быть понятие коммуникационного намерения говорящего, - никакое другое ключевое понятие, относящееся к семантической стороне языка, (например, понятие значения (meaning) языкового выражения, - если таковое понятие вообще имет смысл) не может быть определено без задействования понятия коммуникационного намерения.

Кроме того, я буду иногда говорить об интенционализме в широком смысле, понимая под этим всякую философско-семантическую концепцию, которая явно или не явно отвергает пункты (i) и/или (iii) репрезентационизма.

Если понимать термины "репрезентационизм" и "интенционализм" так, как это только что было определено, то к репрезентационистам нужно будет отнести безоговорочно (по меньшей мере) Фреге, Хомского, раннего Витгенштейна^[35], Монтегю, Хинтикку; с некоторыми серьезными оговорками - Дональда Дэвидсона. Куайн с его понятием стимульного значения нарушает пункт (iii) репрезентационизма и поэтому должен (?) быть причислен к интенционалистам в широком смысле. Классические же интенционалисты в узком смысле - Пол Грайс, Стивен Шиффер и Джон Сїрль. Что касается позднего Витгенштейна, то он, как кажется, вообще не укладывается в прокрустово ложе этой дихотомии: он не репрезентационист, потому что его концепция языковых игр, по-видимому, не поддерживает пункт (ii) репрезентационизма. Он не узкий интенционалист, ибо наверняка не делает понятие коммуникационной интенции базисом своих "Философских исследований". Но он также и не широкий интенционалист, ибо, по-видимому, не отвергает ни пункта (i), ни пункта (iii) репрезентационизма (что он, как кажется, отвергает - так это пункт (ii), но это несущественно для нашего определения широкого интенционализма!). Таким образом, как ни парадоксально, поздний Витгенштейн оказывается ближе всего к репрезентационизму - но это в конечном счете не должно казаться столь уж неожиданным в свете дискуссий последнего десятилетия, настаивающих на глубинном идейном единстве "Трактата" и "Философских исследований"^[36]...

Характер отношений между репрезентационизмом и интенционализмом проблематичен, и эта проблематичность широко документирована в литературе. Существует несколько версий, характеризующих природу этих отношений.

Версия No1. Эти направления соперничают.

Однако только что выписанное утверждение требует уточнений. В каком смысле и в каком отношении они соперничают?

Уточнять его можно по меньшей мере четырьмя способами. Рассмотрим все их по очереди.

Версия No1/1. Эти два направления соперничают в том смысле, что каждое из них претендует на лучшее объяснение одной и той же области явлений, и эти объяснения несовместимы друг с другом.

Классический пример такого соперничества - соотношение между теориями Птолемея и Коперника, каждая из которых на свой лад объясняет один и тот же феномен: видимое движение небесных светил.

Имеет ли место нечто подобное в случае интенционализма и репрезентационизма?

На первый взгляд, ответ должен быть отрицательным, ибо они исследуют различные (хотя и, несомненно, связанные один с другим) феномены: интенционализм - феномен языкового общения, а репрезентационизм - феномен (буквальных) значений языковых выражений.

Но с другой стороны, можно утверждать, что оба направления претендуют на объяснение одного и того же феномена. Но какого именно?

Тут, вообще говоря, можно представить себе по меньшей мере два ответа.

Первый ответ: Оба претендуют на объяснение феномена языкового общения; при этом интенционализм объясняет этот феномен на основе понятия подразумевания, а репрезентационизм - на основе своего ключевого понятия - смысла языкового выражения.

При таком понимании дела интенционализм и репрезентационизм, похоже, действительно соперничают за лучшее объяснение (если только их объяснения несовместимы).

Утверждение, что возможность языкового общения можно объяснить (только) на основе понятия смысла языкового выражения, приписывается некоторыми авторами Готлобу Фреге. Так, Бернард Харрисон, обосновывая это утверждение, пишет следующее^[37]:

Для Фрегевой позиции важно, что процедуры, с помощью которых мы переходим от ухватывания смысла выражения к ухватыванию его референта [= денотата - А.Б.], должны быть публичными - то есть общими (common) для всех говорящих на данном языке. Он отличает 'представления'^[38], которые могут связывать со знаком 'Буцефал' художник, жокей или зоолог и которые будут в каждом из этих случаев разными, от смысла этого знака, который 'может быть общим достоянием многих людей и поэтому не является частью или модусом сознания того или иного отдельного человека'. И страницей ниже [в своей статье "О смысле и денотате" - А.Б.] он говорит: "Референт имени есть сам тот объект, который мы обозначаем с помощью этого имени; представление, которое имеется у нас в этом случае, полностью субъективно; посередине между ними находится смысл, который - в отличие от представления - на самом деле уже не субъективен, но который еще не есть сам объект."

Однако резоны, которые он предъявляет в статье 'О смысле и денотате' для своего требования, чтобы смыслы были публичными и чтобы они были общим достоянием всех носителей данного языка, неясны. Они сводятся к лаконичному замечанию о том, что 'вряд ли можно отрицать, что человечество обладает неким общим запасом мыслей, который передается от поколения к поколению'.

К счастью, мы можем получить прояснение силы этого краткого афоризма , если обратимся к [...] [Фрегевой] статье [..] 'Мысль'. [...]

Мысль есть смысл предложения, 'с помощью которого [предложения] мы сообщаем или утверждаем нечто'.

Связь, которую намечает здесь Фреге между понятием мысли и понятием общения, есть, думается мне, нечто большее, чем просто оборот речи. Мысли - смыслы предложений - суть то, что мы утверждаем или отрицаем в споре. Существенно то, что разные говорящие связывают одну и ту же мысль с одним и тем же сентенциальным знаком, в противном случае было бы неверно, что они спорят об истинности или ложности одних и тех же пропозиций, и никакой спор, никакой общий поиск истины оказался бы невозможным. Мысль - в отличие от деревьев, камней и домов - не является частью материальной обстановки мира. Но тем не менее, она - подобно дереву - должна обладать способностью 'быть предъявляемой людям в качестве одной и той же'.

Таким образом, публичность смысла - статус смыслов как публичных объектов, общих, обще-доступных всем говорящим на данном языке, - является для Фреге необходимым предварительным условием возможности спора и совместного поиска истины. Ибо, если мы должны приписать такой статус той специальной категории смыслов, которые Фреге называет мыслями, то ясно, что мы должны приписать его всем смыслам, поскольку смысл предложения - мысль - есть результирующее смыслов тех выражений, которые являются составными частями данного предложения.

Итак, если позиция Фреге изложена Харрисоном адекватно, то репрезентационизм действительно претендует на свое собственное объяснение феномена языкового общения, - и вопрос лишь в том, несовместимо ли это объяснение с тем, что предлагает интенционализм.

Второй ответ: Оба направления претендуют на объяснение феномена выражения мысли посредством языка.

Во-первых, не нужно думать, что различие между двумя этими предметами исследования и объяснения - языковым общением и выражением мысли - несущественно, ибо, мол, оба предмета неразрывно связаны друг с другом. Так не думает, например, Ноам Хомский:

[Серль] утверждает, что у языка имеется некое 'существенное назначение', именно: коммуникация, общение, и он считает, что мое отвержение этого тезиса неправдоподобно и противоречит здравому смыслу.

Трудно спорить о здравом смысле. На самом деле, есть одна очень респектабельная традиция, ... которая считает грубым искажением 'инструментальный взгляд' на язык как на, 'в своїм существе', средство коммуникации или как некое средство достижения неких данных целей. Язык, - аргументируется [в этой традиции - А.Б.], - есть 'в своїм существе система выражения мысли'.

Во-вторых, хотя интенционализм, казалось бы, исследует не выражение мысли посредством языка, а общение посредством языка, но Серлев вариант интенционализма, обсуждавшийся нами в §1.3, выделяет и анализирует самостоятельный феномен намерения репрезентации, который в точности и есть феномен намерения выразить мысль (совсем точно: не мысль, а Интенциональное состояние полагания) посредством языка.

Если понимать дело таким образом, то опять же приходится признать, что интенционализм и репрезентационизм соперничают за лучшее объяснение - опять же если их объяснения несовместимы.

Версия No1/2. Эти два направления соперничают в том смысле, что хотя области явлений, на объяснение которых они претендуют, могут и не совпадать, однако утверждения - или следствия из утверждений - одного из них приходят в противоречие (несовместимы) с утверждениями - или следствиями из утверждений -второго.

Точнее было бы в этом случае говорить не о соперничестве, а о конфликте двух направлений (или об их (логической) несовместимости).

Опять же согласно Бернарду Харрисону, репрезентационизм и интенционализм соперничают (или конфликтуют) в этом смысле:

Репрезентационизм, в частности, утверждает, что

Некоторые же тезисы интенционализма - или следствия из них - приходят, де, в противоречие с утверждениями (i) и (ii).^[40]

Версия No1/3. Эти два направления соперничают в том смысле, что сторонники одного из них стремятся доказать концептуальную зависимость второго направления от своего^[41], и наоборот.

Эту версию поддерживает, в первую очередь, Питер Стросон. Вот решающий фрагмент (мы уже приводили его во Введении)^[42]:

Я хочу ... обсудить некий конфликт, или кажущийся конфликт, более или менее смутно различимый в нынешних подходах к этим вопросам. Чтобы не оставить его без ярлыка, мы могли бы назвать его конфликтом между теоретиками коммуникационного намерения и теоретиками формальной семантики. Согласно первым, невозможно дать адекватное описание понятия значения (meaning), не обращаясь к факту наличия у говорящих некоего сложного рода намерений, обращенных к слушающим ... Оппонирующий взгляд, по меньшей мере в его негативном аспекте, состоит в том, что эта доктрина переворачивает все с ног на голову или принимает случайное за существенное. Конечно, можно ожидать определенной регулярности в отношениях между тем, что люди намереваются сообщить посредством произнесения определенных предложений, и тем, что эти предложения конвенционально означают. Однако система семантических и синтаксических правил, во владении которыми состоит знание языка, - правил, детерминирующих значения предложений, - вовсе не является системой правил для коммуникации... Абсолютно возможно, чтобы человек полностью понимал тот или иной язык, ... не имея никаких, даже неявных, мыслей, о его коммуникативной функции...

Тут нужно заметить, что если в конечном счете выяснится, что репрезентационизм в самом деле концептуально зависит от интенционализма (или наоборот), то это вовсе не означает, что эти два направления несовместимы. Образно это можно представить так: Если в первых двух версиях соперничество состояло в том, чтобы изгнать конкурента с оспариваемой территории, ибо вдвоем конкуренты не могут пребывать на ней, то в обсуждаемой нами третьей версии соперничество состоит в том, чтобы колонизовать территорию конкурента, никуда его не изгоняя, а увидев в нем не самостоятельную сущность, а часть самого себя.

Так, по интерпретации Стросона, интенционализм хочет осознать репрезентационизм как часть интенционализма, как нечто вытекшее из интенционалистских истоков.

Версия No1/4. Эти два направления соперничают в том смысле, что сторонники каждого из них стремятся доказать, что те проблемы, исследованием которых занято их направление, суть единственно интересные проблемы философии языка.

Это, так сказать, соперничество за интерес. Оно действительно имеет место и выражается, в частности, в следующей более или менее явно выраженной установке многих работающих представителей репрезентационизма: "Прежде чем ставить вопрос о том, что способен сделать интенционализм, следует задаться вопросом: А есть ли вообще какая-нибудь из действительно представляющих интерес проблем в философии языка, с которой не мог бы справиться репрезентационизм?"^[43]

Ясно, что наличие этого варианта соперничества совместимо как с наличием, так и с отсутствием любого из первых трех вариантов.

Версия No2. Эти направления (не соперничают, а) дополняют друг друга.

Джон Сёрль - наиболее заметный сторонник этой версии:

В современных исследованиях по философии языка можно различить по меньшей мере два направления - то, что сосредоточивается на употреблении выражений в речевых ситуациях, и то, что сосредоточивается на значении предложений.

Исследователи, работающие в этих двух направлениях, иногда выражаются так, как если бы они, эти направления, были несовместимы друг с другом, и взгляд, согласно которому они несовместимы друг с другом, хотя бы отчасти подкрепляется тем обстоятельством, что исторически они ассоциируются с несовместимыми друг с другом взглядами на понятие значения.

Так, например, у раннего Витгенштейна, попадающего во второе направление, имеются такие взгляды на понятие значения, которые отвергаются в его поздних работах, попадающих в первое направление.

Но хотя исторически имеются резкие расхождения между исследователями, работающими в этих двух подходах, важно ясно осознавать, что два эти подхода - если их понимать не как теории, а как подходы к исследованию — дополняют друг друга, а не соперничают.

Типичный вопрос второго подхода: "Каким образом значения элементов предложения детерминируют значение целого предложения?"

Типичный вопрос первого подхода: "Что представляют собой те разнообразные речевые акты, которые носители языка совершают, когда они произносят языковые выражения?"

Чтобы философия языка была полна, она должна содержать ответы на оба вопроса, и, что еще важнее, эти два вопроса связаны необходимой связью.

Они взаимосвязаны, потому что для каждого возможного речевого акта имеется некое возможное предложение или множество предложений, произнесение которых в буквальном смысле в некотором конкретном контексте составляет совершение данного речевого акта.^[44]

Версия No3. Эти направления несоизмеримы (, а поэтому и не могут соперничать).

Единственный известный мне пропонент этой версии - финский философ языка Эса Сааринен:

Современные дискуссии в семантике, как правило, исходят из ошибочного допущения, будто существующие семантические теории соперничают друг с другом , стало быть, являются взаимно соизмеримыми. Однако ... это верно лишь в немногих случаях.^[45]

Что касается соотношения между интенционалистской семантикой и теоретико-модельной семантикой (которую можно рассматривать как наиболее мощное воплощение принципов репрезентационизма в реальном семантическом исследовании), Сааринен замечает:

В интенционалистской семантике значение (meaning) выражения редуцируется к подразумеванию (meaning) говорящего. Подразумевание говорящего, в свою очередь, анализируется в терминах намерения говорящего сообщить нечто. Заметим, что, поскольку для теоретико-модельной семантики интерес представляет только значение выражения, уже сам исходный пункт интенционалистской семантики апеллирует к параметрам, недоступным для теоретико-модельного анализа.^[46]

[...] Следует особо подчеркнуть, что попытки дать на метатеоретическом уровне сравнительную оценку интенционалистской семантики и, скажем, теоретико-модельной семантики наталкиваются на серьезнейшие трудности.

В самом деле, что могло бы служить свидетельством превосходства одной из них над другой, если каждая из них исходит из принципиально различных представлений о том, что такое язык? Различны уровни абстракции - и соответственно этому различны те "дотеоретические" данные, на систематизацию которых направлен каждый из этих подходов.^[47]

Таковы все известные автору этих строк бытующие в литературе версии отношений между интенционализмом и репрезентационизмом.

Какая же из этих версий - или какая из их совместимых комбинаций - имеет место на самом деле? Иными словами: Какова (исчерпывающая) характеристика природы отношений между интенционализмом и репрезентационизмом?

- Не знаю; исчерпывающим образом охарактеризовать эти отношения — трудная задача.

Моя гипотеза состоит в том, что ближе всех к истине Серль со своей версией о взаимодополнении. Но это - хотя, быть может, и верный, но не исчерпывающий ответ, ибо, например, взаимодополнение может сочетаться, - а может и не сочетаться, - с концептуальной зависимостью, и т.д.

Рассматривать жизнеспособность Серлева интенционализма я намерен с позиций принципа рациональности языкового общения; поэтому прежде всего - в Гл.II - я введу и обсужу этот принцип.

^[1] Позволительно предположить, что эта двузначность слова "meaning" (омонимия?) (наличествующая, по-видимому, только в английском языке): "meaning" в смысле "значение" / "meaning" в смысле "подразумевание, имение в виду" - могла сыграть некоторую роль в рождении Грайсова замысла.

Факты истории английского языка таковы: исторически исходным значением слова "meaning" было, конечно, "подразумевание": 'What does he mean by doing those gestures?' ('Что он хочет сказать (подразумевает, имеет в виду под) этими жестами?').

Из этой исходной конструкции, в порядке самой обыденной и поэтому почти не замечаемой метонимии (замены слова другим словом, имеющим причинную связь с первым), родилась следующая парафраза: 'What do his gestures mean?', т.е. буквально: 'Что хотят сказать (подразумевают, имеют в виду) его жесты?', но "на самом деле": 'Что значат его жесты?'

Следующий, также вполне обыденный и безобидный, шаг: 'What is the meaning of his gestures?' - 'Каково значение его жестов?'

И наконец: 'What is the meaning of that word?' - теперь уже буквально:'Каково значение этого слова?', но если оживить уже умершую здесь метонимию:'Что хочет сказать (подразумевает, имеет в виду) это слово?'

Я не собираюсь утверждать (и у меня нет никаких фактических оснований утверждать), что эта историческая цепочка парафраз действительно была одним из резонов для Грайса, когда он выдвигал свой замысел.

Я только хочу сказать, что если бы Грайс на самом деле имел в виду подобный резон, то в этом не было бы ничего неправомерного. В самом деле, почему бы, вообще говоря, этимологическая история терминов не могла бы послужить резоном для выдвижения гипотезы о связи соответствующих понятий? Если слово, выражающее понятие значения, исторически сводится к слову, выражающему понятие подразумевания, то почему бы это не могло быть поводом для предположения, что понятие значения концептуально сводится к понятию подразумевания (т.е. что первое может быть проанализировано в терминах второго)? Это может быть поводом для выдвижения гипотезы, но, конечно, не аргументом в пользу гипотезы (или против нее).

^[2] Оборот "произнося х" в этой формулировке требует комментария. Грайс ("Meaning", p.216) предупреждает, что ради общности и удобства рассмотрения будет понимать его в расширительном смысле, именно: "произнося х" = "совершая любое - возможно, неязыковое - действие х".

^[4] Я изменил материал Грайсовых примеров, противопоставляемых друг другу.

^[5] Такова нить рассуждения Грайса при рассмотрении им этого (мнимого) контрпримера, но, строго говоря, вопрос о том, что могло вам прийти в голову, а что нет, - не относится к делу, если мы хотим решить вопрос:

(1) Достаточно ли в данном случае наличия у S намерений (i)-(iii) для того, чтобы утверждать, что, нахмурив брови, он подразумевал, что он недоволен?

Зато соображения о том, что могло прийти в голову реципиенту, а что нет, были бы уместны, если бы мы занимались рассмотрением любого из двух следующих вопросов: (2) Могло ли намерение S сообщить вам, что он недоволен, посредством нахмуривания бровей успешно осуществиться? или (3) Можем ли мы квалифицировать намерение S сообщить вам, что он недоволен, посредством нахмуривания бровей как рациональное намерение?

Если Грайс смешивает вопросы (1) и (2), то он, в сущности, путает понятие попытки совершения с понятием успешного совершения действия. Если же он вместо вопроса (1) занимается обсуждением вопроса (2), то, стало быть, он неявно исходит из того самого принципа рациональности актов общения, который мы явным образом введем и обсудим в Главе 2.

^[6] Опять же приходится сказать, что в этой аргументации смешивается вопрос о намерении подразумевания (или: намерении сообщить) с вопросом об успехе действия сообщения...

^[7] См. Grice, 1989, pp.124-129. Я несколько изменил окончательные формулировки Грайса, отдав - в интересах ясности изложения - предпочтение его предварительным (неокончательным) формулировкам.

^[9] См. Грайс, 1989, сс.296-297. Насколько мне известно, "другого раза" так и не наступило - Грайс больше нигде не обращался к обозначенной им методологической проблеме.

^[10] См. Грайс, 1989, сс.290-297. Кое-где я изменил границы между стадиями по сравнению с Грайсовыми.

^[12] Не требуется большого напряжения, чтобы заметить в этом хитроумном способе "передачи мысли" концептуальное родство с финальной версией, G4, Грайсова анализа-толкования понятия подразумевания (хотения сообщить); и именно это родство, конечно, и имел в виду Грайс, сочиняя свой миф.

^[13] См. книги Серля Speech Acts (1969) и Expression and Meaning (1979).

^[14] См. в особенности Серлеву статью "Literal meaning" в сборнике его статей Expresiion and Meaning, сс.117-136.

^[15] Нетрудно видеть, что Пункт 3 представляет собой модификацию анализа понятия подразумевания, представленного в знаменитой статье Meaning (1948) Пола Грайса.

^[16] Быть может, было бы оправданно сказать, что у экспрессивов всї же имеется своеобразное направление соответствия, именно: от слов к внутреннему миру говорящего. Однако я не уверен, что Сїрль согласился бы с этой моей ремаркой.

^[17] См. с.178 в сборнике статей Серля "Expression and Meaning".

^[18] Cf. Searle Expression and Meaning, p.135.

^[26] Позвольте мне сразу выразить свое несогласие и даже недоумение по поводу этого Серлева утверждения, которое можно было бы, клички ради, назвать Тезисом о параллелизме генетической и концептуальной зависимости, ибо это утверждение, в сущности, гласит, что если один феномен исторически развился из некоторых других, - т.е. генетически зависит от них, - то и понятие, выражающее этот феномен, может быть исчерпывающим образом определено в терминах понятий, выражающих эти другие феномены, - т.е. концептуально зависит от них.

Но мне представляется, что этот Тезис о параллелизме явным образом неверен. Если пятое поколение компьютеров развилось из первых четырех поколений, то это вовсе не значит, что представление о пятом поколении можно исчерпывающем образом cформулировать, используя только понятия, относящиеся к первым четырем поколениям. Или: Если человек произошел от обезьяны, которая, в свою очередь произошла от более низких биологических видов, то разве это означает, что понятие человек можно определить в терминах понятий обезьяна, ..., змея, рыба, моллюск, и т.д.?

^[28] Как видно из только что сделанного мной замечания, я не согласен с этим последним утверждением Серля.

^[29] Cf. Searle Intentionality, pp.168-169.

^[30] Иногда Серль говорит в этой связи о самих физических сущностях (звуках, следах чернил и т.п.), а иногда - о событии продуцирования говорящим этих физических сущностей. В связи с этим затруднен определенный ответ на вопрос, что именно Серль считает обладающим Интенциональностью - сами звуки или событие производства звуков. Мы, для определенности, будем считать, что, по Серлю, обладают Интенциональностью сами физические сущности, а вопрос об Интенциональности событий их производства оставим открытым.

Но, в конечном счете, любой выбор - звуки или производство звуков - сгодился бы для моей дальнейшей аргументации.

^[31] Пункты 7 и 8 не обсуждались и даже не излагались мной выше, потому что они у Серля стоят особняком, не связаны непосредственно с его собственным первоначальным изложением концепции Интенциональности.

Приведу решающий по этому вопросу фрагмент из Серля:

"При одном из возможных толкований Фреге, мой общий подход к Интенциональности есть вопрос пересмотра Фрегевой концепции "Sinn"-а и расширения этой концепции на Интенциональность в целом, включая сюда и восприятие ... [...]

Говоря конкретней, во Фрегевой концепции отношений между языковыми выражениями и объектами можно различить по меньшей мере две независящих друг от друга нити.

Во-первых, согласно его толкованию Sinn'а и Bedeutung'а имён [Eigennamen] выражение указывает [refers] на объект потому, что этот объект удовлетворяет тому Sinn'у, который связан с данным выражением.

Во-вторых, в своей борьбе против психологизма Фреге чувствовал необходимость постулировать существование некоего "третьего царства" абстрактных сущностей: смыслов, пропозиций и т.д. Коммуникация посредством произнесения того или иного выражения возможна лишь потому, что и говорящий и слушающий способны ухватить некий общий абстрактный смысл, ассоциированный с данным выражением.

Моя собственная концепция - Фрегеанская в том, что принимаю первую из этих нитей, однако вторую нить я отвергаю.

Языковая референция [т.е. указание на объект посредством языкового выражения - А.Б.] есть частный случай Интенциональной референции [т.е. указания на объект посредством некоторого ментального состояния - А.Б.], а Интенциональная референция всегда осуществляется с помощью отношения удовлетворения.

Однако для того, чтобы объяснить коммуникацию и общую для многих людей Интенциональность, нет нужды постулировать какие-то особые метафизические царства.

Если вы думаете о Вечерней звезде под презентационным модусом "Вечерняя звезда" и я думаю о той же самой планете под тем же самым презентационным модусом, то для нас с вами оказывается общей некая абстрактная сущность - в том же самом абсолютно тривиальном смысле, в каком если я отправляюсь на прогулку по Берклийским холмам и вы отправляетесь в точности на ту же самую прогулку, то для нас оказывается общей некая абстрактная сущность - одна и та же прогулка." (Intentionality, pp.197-198)

^[34] Но с этим, как ни странно, не согласился бы Стросон. См. Harrison, p.64

^[35] Но см. примечание 5 ниже.

^[36] Ради справедливости следует заметить, что и ранний Витгенштейн, по-видимому, не вполне укладывается полностью в прокрустово ложе репрезентационизма, как он определен выше. В самом деле, в "Трактате" не ни слова о конвенции как об источнике значения языковых выражений. По Витгенштейну, предложение имеет значение, значит нечто, если оно есть картинка (ein Bild) некоторого факта. О том, как представлял себе Витгенштейн роль конвенции в наличии этого изоморфизма между предложением и фактом, мы можем только гадать...

^[37] См. Bernard Harrison An Introduction to the Philosophy of Language London a.o.: The MacMillan Press Ltd., 1979, pp.56-65.

^[39] Noam Chomsky Reflections on Language. New York, London: Temple Smith/Fontana, 1976, pp.56-57.

Цитируем по Bernard Harrison An Introduction to the Philosophy of Language, p.63.

^[40] Bernard Harrison An Introduction to the Philosophy of Language, pp.199-202.

^[41] Т.е. стремятся доказать, что некоторые ключевые понятия, скажем, направления B должны быть определены (анализированы, истолкованы) в терминах, в том числе, некоторых ключевых понятий направления A.

^[42] P.F.Strawson Meaning and Truth, 1969. Перепечатано в P.F.Strawson Logico-Linguistic Papers. London: Methuen & CO LTD, 1971, pp.170-189.

Приведенный отрывок см. на сс.171-172.

^[43] С примерно такой ремаркой-вопросом обратился к автору этих строк Даг Правиц в 1993 г. в связи с темой и содержанием одного моего публичного выступления.

^[44] John Searle Speech Acts: An Essay in the Philosophy of Language. Cambridge: Cambridge University Press, 1969, pp.18-19.

^[45] Эса Сааринен "О метатеории и методологии семантики". - Статья впервые опубликована в русском переводе в сб. Новое в зарубежной лингвистике, Вып.XVIII:Логический анализ естественного языка. М.: Прогресс, 1986. Под ред.В.В.Петрова. Сс.121-138. Приведенный отрывок - на с.136.

R1	значения языковых выражений не могут быть ментальными сущностями;

R2	предложения языка (и языковые выражения вообще) обладают значениями независимо от того, кто и в какой ситуации их произносит и какие намерения имеет произносящий.

Анализ-толкование понятия 'значение выражения Х для отдельного человека S'

Анализ-толкование понятия 'значение выражения Х для группы людей (языкового сообщества)'

Пролегомены Серлевой теории речевых актов

Версия No1. Эти направления соперничают.

Версия No2. Эти направления (не соперничают, а) дополняют друг друга.