Гл.5/ Притворное[игровое] полагание: следствия для анализаязыкового общения

    Предположим, что основной вывод предыдущей главы верен:

    Каким образом истинность тезиса MR должна сказаться на анализе феномена языкового общения?

    По-видимому, перед тем, кто верит в истинность MR, прежде всего встает следующий вопрос:

    В этой заключительной главе мы собираемся подробно исследовать возможные ответы на этот вопрос.

    Суть всех рассматриваемых ниже ответов сводится к тому, что в подавляющем большинстве случаев обыденного языкового общения общающиеся не осознают, что их успешное общение опирается на их притворные полагания потому, что оно на самом деле и не опирается на их притворные полагания. Чтобы понять, как это совместимо с истинностью вывода MR, мы должны начать с рассмотрения логического строения MR.

    Сформулируем явным образом следующие три утверждения:

    В таком случае наш основной вывод MR равносилен следующей короткой формулировке:

    Формулировка MR_ls хороша тем, что в ней явным образом выражена логическая структура тезиса MR.

---

    И вот мы констатируем, что фактически дело обстоит так, что MB не имеет места: В подавляющем большинстве случаев обыденного языкового общения общающиеся люди на самом деле не опираются на свои притворные полагания о том, что физические сущности, опосредующие их общение обладают Интенциональностью с соответствующим содержанием, - ибо и не имеют никаких таких притворных полаганий.

    Если мы хотим и далее отстаивать истинность тезиса MR, то мы должны показать, что ложен его антецедент - т.е. должны показать ложность тезиса NI, или ложность тезиса PR, или ложность их обоих.^[2]

    Заподозрить в ложности тезис NI у нас, по-видимому, нет оснований (ср. нашу аргументацию в его пользу в §3.1).

    Остается допустить, что ложен тезис PR: т.е. допустить, что в реальных процессах обыденного общения рациональность общающихся дефектна.

    В нижеследующих параграфах мы собираемся аргументировать, что это на самом деле так - рациональность общающихся в большинстве случаев действительно дефектна, притом она может быть дефектной в разнообразных отношениях; и эти разнообразные способы дефектности - каждый по отдельности и все вместе - способны отчасти объяснить, почему в реальных процессах успешного языкового общения люди чаще всего не пользуются (и имеют возможность не пользоваться!) никакими притворными полаганиями.

§5.1. Языковое  общение

как  психологический  автоматизм

    Прежде всего очевидно, что языковая (речевая) деятельность нормального взрослого человека в нормальной ситуации общения в большой степени автоматична - в том смысле, что говорящий не отдает себе сколько-нибудь подробного отчета о том, почему он выбирает именно это, а не какое-либо иное действие для достижения стоящей перед ним цели.

    Например, если русскоязычный человек с нормальным психическим развитием в нормальных условиях хочет сообщить другому русскоязычному человеку, что надвигается гроза, то он с соответствующими мимикой и интонацией произнесет, обращаясь к собеседнику, скажем, цепочку звуков [н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а] - и при этом между его желанием сообщить и произнесением им этой цепочки не будет находиться событие проведения им некоего развернутого рационального исследования, имеющего целью дать ответ на вопрос: "Какое действие подобает мне совершить, чтобы был достигнут результат, состоящий в том, что мой собеседник понял, что я хочу сообщить ему, что надвигается гроза?": действие произнесения совершается в качестве непосредственного (не опосредованного психологическим процессом рационального выбора средств) ответа на возникшее желание сообщить; а стало быть, в подобном случае не приходится говорить о рациональности этого действия - в том смысле рациональности, который был оговорен нами в §2.1 и §2.2.

    Автоматичность в психологическом смысле слова выступает еще нагляднее, если рассмотреть, что происходит при языковом общении на стороне слушающего. Если мой собеседник в нормальной ситуации общения, обращаясь ко мне, произнес с соответствующей мимикой и интонацией цепочку звуков [н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а], то я пойму, что он хотел мне сообщить, что надвигается гроза, поистине автоматически - прежде чем я успею принять решение о каких бы то ни было умственных или физических действиях или успею осознанно обдумать то, что я услышал; если я владею русским языком и все остальные мои умственные и психические способности в порядке, то я в этой ситуации просто не в состоянии предотвратить "автоматически" возникающее во мне понимание того, что мой собеседник, произнося данную цепочку звуков, хотел сообщить мне то-то и то-то.^[3] Дело происходит таким образом, как если бы в таких ситуациях помимо моей воли срабатывал некий встроенный в меня автомат интерпретации речевых актов собеседника. Ясно, что о рациональности в нашем специальном смысле слова здесь говорить невозможно.

---

    Подчеркнем, что из отсутствия рациональности в нашем специальном и точно оговоренном смысле слова вовсе не обязано следовать отсутствие рациональности в иных, менее специальных и не оговаривавшихся нами смыслах слова "рациональность". 

    Например, вполне возможно, что человек, который в соответствующей ситуации общения, захотев сообщить собеседнику, что надвигается гроза, "автоматически" (т.е. не раздумывая над выбором средств) произнес цепочку звуков [н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а], был рационален в другом, - не том, что мы оговаривали выше, - смысле слова "рациональность", именно: он не только посредством своего "автоматического" действия успешно осуществил свое желание, и не только он "автоматически" совершил то самое действие, которое скорее всего совершил бы человек, проведший предварительно рациональное исследование по вопросу о выборе адекватного действия, но - что важнее - в случае нужды он смог бы "де-автоматизировать" свое "автоматическое" действие: например, если бы мы спросили его, почему он для реализации своего желания сделал именно то, что он сделал, он смог бы задним числом адекватно реконструировать соответствующее рациональное исследование о выборе подходящего средства и тем самым рационально обосновать свое действие - хотя бы и задним числом.

---

    Итак, если человек действует "автоматически", то в поле его сознания отсутствуют какие бы то ни было обоснования того, почему он действует так, а не иначе. Поэтому психологический автоматизм мог бы при определенных условиях служить объяснением того, почему участники реальных обыденных процессов языкового общения не задействуют при делиберации о своих речевых актах посылок, связанных с притворными полаганиями: "Потому, - гласило бы это объяснение, - что по причине психологического автоматизма они не задействуют вообще никаких посылок. Они вообще не делиберируют, а просто действуют. Их речевые действия "автоматически вытекают" из их соответствующих желаний."

    Но ясно, что такое объяснение было бы приемлемо лишь в том случае, если бы мы могли показать, что участники обыденного языкового общения, столкнувшись с необходимостью "де-автоматизации" своих уже совершенных речевых актов, - например, если их попросили задним числом объяснить, почему они действовали так, а не иначе, - опирались бы на посылки о притворных полаганиях в своих рационализациях post festum. В противном случае приведенное выше объяснение бьет мимо цели, ибо оказывается, что оно способно объяснить слишком многое: например, тот факт, что общающиеся не задействуют при делиберации о своих речевых актах посылок, содержание которых касается, скажем, устройства Солнечной системы.

    И вот если бы участники языкового общения хотя бы в своих рационализациях post festum опирались на посылки о притворных полаганиях - своих собственных и своих партнеров по общению, то мы могли бы сказать, что они действительно задействуют - или хотя бы когда-то в прошлом задействовали - в языковом общении притворные полагания об Интенциональности медиаторов и что только тысячекратные и ежедневные повторения речевых действий "стерли" - вроде того, как стираются от частого употребления когда-то свежие метафоры - первоначально осознававшуюся игру в осмысленность звуков и закорючек на бумаге.

    Но скорее всего рядовой участник обыденного языкового общения, - "человек с улицы", - если попросить его дать объяснение, почему он, желая сообщить нечто, делает то, что он делает, отнюдь не будет ссылаться на какие-то притворные (игровые) полагания. Если это так, то объяснение от психологического автоматизма в большинстве случаев не срабатывает - во всяком случае, не срабатывает, будучи взято само по себе, в отдельности.

§5.2.  о степенЯх   рациональности

    Для того, чтобы двигаться дальше, нам нужно ввести представление о степенях рациональности - так, чтобы мы имели возможность говорить, что одно действие или исследование рационально в первой степени, а другое - рационально во второй или третьей степени и т.д.

---

    Напомним, как мы в §2.1 характеризовали рациональность действия:

    Как видно, характеризацией RA₅ мы свели представление о рациональности действия к представлению о рациональности исследования.

    Рациональное же исследование (т.е. бездефектно рациональное исследование) - это, напомним, такое исследование, в котором (1) все явные и неявные интеррогативные шаги дали истинные утверждения; (2) на основной ответ исследования получен истинный ответ; (3) все явные и неявные инференционные шаги логически приемлемы.

    Будем говорить, что бездефектно рациональное исследование, как оно только что определено, рационально в 1-ой степени. Соответственно, о действии или намерении человека будем говорить, что оно рационально в 1-ой степени, если это действие совершено (соответственно: если это намерение сформировано) на основании предварительно проведенного рационального в 1-ой степени исследования.

Фундирующая игра

    Определим теперь понятие фундирующей игры для исследования, о котором уже известно, что оно рационально в 1-й степени.

    В фундирующей игре участвуют два игрока: сам исследователь, проводивший то рациональное в 1-й степени исследование, относительно которого разыгрывается игра, и его оппонент.

    Цель исследователя - доказать, что он проводил свое исследование с пониманием дела, т.е. что он (1) знает значение каждого слова, употребленного им для формирования утверждений на промежуточных шагах исследования (а также и на заключительном шаге); (2) может предъявить обоснование истинности любого утверждения, полученного на том или ином интеррогативном шаге исследования (заметим, что утверждения, полученные на инференционных шагах, уже имеют некоторые (условные) обоснования - ибо они логически выведены из других, ранее полученных в исследовании,  утверждений; так что если мы ручаемся за истинность этих последних, то истинность первых обеспечена условиями логического вывода).

    Цель оппонента - доказать противное.

    Начинает игру оппонент.

    Его шаги могут быть двух родов: (1) запрос об истолковании; (2) запрос об обосновании.

---

    Запрос об истолковании есть обращенная к исследователю просьба истолковать то или иное слово, входящее в утверждение, полученное на некотором шаге рассматриваемого исследования.

    Запрос об обосновании есть просьба к исследователю представить обоснование утверждения, полученного в результате некоторого промежуточного интеррогативного шага, - т.е. просьба провести некоторое новое исследование с основным вопросом "Истинно ли А?", где А - утверждение, полученное на рассматриваемом интеррогативном шаге исходного исследования.

---

    В ответ на запрос об истолковании исследователь должен (1) предъявить некоторое определение слова или словосочетания, о котором идет речь, (2) заменить каждое вхождение этого слова (или словосочетания) во всех утверждениях исходного исследования определяющей частью данного определения, (3) впредь (т.е. на дальнейших шагах данной фундирующей игры) не употреблять это предъявленное ему оппонентом слово или словосочетание.

    Если определяемое слово не есть неологизм, выдуманный самим исследователем, то мы можем оценить предложенное исследователем определение как истинное или ложное (на самом деле, оно будет либо аналитически истинным, либо аналитически ложным).

    Если предложенное исследователем определение истинно, то истинными окажутся и все результаты подстановки (вспомним, что поскольку исходное исследование рационально в 1-й степени, все утверждения, полученные на интеррогативных шагах, истинны).^[4]

    В этом случае мы скажем, что исследователь выиграл данный шаг фундирующей игры (или: выиграл данный запрос об истолковании). В противном случае мы скажем, что исследователь проиграл его.

---

    В ответ на запрос об обосновании утверждения А, полученного на некотором интеррогативном шаге исходного исследования, исследователь должен провести и предъявить оппоненту исследование с основным вопросом "А?" (или, что для наших целей то же самое: "Истинно ли А?").

    Если это новое проведенное и предъявленное оппоненту исследование окажется рациональным в 1-й степени, то мы скажем, что исследователь выиграл данный шаг фундирующей игры (или: выиграл данный запрос об обосновании). В противном случае мы скажем, что исследователь проиграл его.

---

    Назовем проведенное исследователем U рациональное в 1-й степени исследование I исследованием, рациональным во 2-й степени, если U способен выиграть любой первый шаг фундирующей игры, связанной с I.

---

    Заметим теперь, что в результате любого первого шага оппонента и любого ответа исследователя на этот шаг мы получаем вновь некоторое законченное исследование, полученное в результате преобразования и/или дополнения из исходного исследования U. Если это вновь полученное исследование рационально в 1-й степени, то мы, в соответствии с только что данным определением, можем поставить относительно него вопрос: Является ли оно исследованием, рациональным во 2-й степени? Если ответ на этот вопрос положителен, то мы назовем исходное исследование исследованием, рациональным в 3-й степени.

    Ясно, что это дает нам основание для общего индуктивного определения исследования, рационального в n-й степени, - и, соответственно, для общего индуктивного определения намерения, или действия, рационального в n-й степени, - где n - произвольное натуральное число.

---

    Важно понять, что заявляя о некотором проведенном исследователем U исследовании I, что оно рационально в n-й степени (для любого n>1), мы на самом деле характеризуем не исследование само по себе, а исследование, рассматриваемое вместе с проведшим его исследователем, - ибо один и тот же запрос оппонента один исследователь может оказаться в состоянии выиграть, а другой - нет.

    Иными словами, рациональность  в n-й степени (для n>1) есть не "внутреннее" свойство исследования, а некое отношение, связывающее исследователя и проведенное им исследование.

Комментарии к определению

рациональности в n-й степени

    Ясно, что если придерживаться сформулированного нами определения рациональности в n-й степени, то - вообще говоря - чем больше n, тем маловероятнее, что исследователь окажется способным быть рациональным в n-й степени по отношению к своему исследованию.

    Трудности поддержания рациональности по мере восхождения по ее ступеням связаны как с запросами об истолковании, так и с запросами об обосновании.

    Начнем с трудностей истолкования. По правилам фундирующей игры оппонент может на каждом шаге требовать истолкования и последующего устранения одного слова за другим - на каждом шаге нового (вспомним, что уже истолкованные слова не могут появляться вновь на последующих шагах). Но поскольку в каждом (естественном) языке имеется лишь конечное число слов, то ясно, что оппонент в принципе способен посредством достаточно длинной серии запросов об истолковании лишить исследователя возможности употреблять какие бы то ни было слова, - а стало быть, лишить его возможности быть рациональным в достаточно высокой степени.

    В том что касается запросов об обосновании, форсированной стратегии на поражение исследователя, пожалуй, не видно. Но во всяком случае должно быть ясно, что с ростом общности вновь вводимых утверждений обосновывать их должно быть все труднее. В 60-х годах в молодежных КВН-ах бытовало состязание "Десять почему". Одна команда задает другой произвольный вопрос на объяснение, например: "Почему летом день длиннее, чем зимой?". После каждого правильного ответа отвечающим задается вопрос на объяснение данного ими ответа - и так десять раз. Как правило, степень общности, абстрактности и теоретичности (если угодно, "метафизичности") правильных ответов (и следовательно, дальнейших вопросов) нарастает так стремительно, что выиграть такую игру простому "человеку с улицы", - а даже и образованному теоретику, - почти невозможно.

---

    Мы могли бы разными способами модифицировать определение фундирующей игры - и, соответственно, рациональности в n-й степени - так, чтобы ослабить требования, предъявляемые к исследователю, и сделать понятие рациональности в n-й степени более реалистичным. Но для наших целей в данной работе в этом, по-видимому, нет нужды - вот почему:

    Разумеется, обыденный участник реальных процессов языкового общения с восхождением по ступеням рациональности - как мы определили эти ступени - очень быстро окажется неспособным поддерживать рациональность по отношению к своим языковым действиям, т.е. по отношению к своим собственным речевым актам и к своим исследованиям, интерпретирующим речевые акты партнеров по общению. Но именно это и должно служить (частичным) объяснением того, почему в обыденном языковом общении партнеры не опираются на притворные полагания.

    С другой стороны, нам должно быть интересно и то, какие именно обоснования и истолкования он сможет предъявлять до тех пор, пока он вообще будет в состоянии поддерживать свою рациональность.

    Говоря более предметно, мы выдвигаем следующую гипотезу:

    Если мы сможем выдвинуть какие-либо аргументы в пользу HLR, то во многих случаях эти аргументы смогут одновременно служить объяснением того факта, что в реальных процессах языкового общения его участники не опираются на утверждения о притворных полаганиях. Суть этих объяснений должна быть такова: В реальных процессах общения не происходит задействования притворных полаганий потому, что условия обыденного общения не ставят его участников перед необходимостью играть в фундирующую игру - то есть восходить по ступеням рациональности. Если бы такая необходимость имела место, то скорее всего произошло бы одно из двух: либо участник общения оказался бы не в состоянии поддерживать достаточно высокую степень своей рациональности, либо он оказался бы вынужденным опираться в своих обоснованиях и/или истолкованиях на утверждения, явным образом задействующие притворные полагания.

§5.3.  Языковое общение как опирающеесЯ на миф

    Начнем наши рассмотрения с самой низшей, первой, ступени рациональности, ибо в тех относительно редких случаях, когда действия и реакции участника реального языкового общения не автоматичны в психологическом смысле, а опираются на некоторое хотя бы мало-мальски развернутое предварительное исследование, это исследование чаще всего оказывается не рациональным даже в 1­й степени, т.е. дефектным с точки зрения рациональности.

    Эта дефектность может выражаться - и чаще всего на самом деле выражается - вот в чем:

    Предположим, что два человека разговаривают. Один говорит другому: "Надвигается гроза". Слушающий, если он хорошо владеет русским языком, понимает то, что сказал ему говорящий, "автоматически", безо всяких специальных исследований. Но предположим, что вы попросили слушающего ответить на вопрос: "Что хотел сообщить вам говорящий?" и обосновать свой ответ - т.е. попросили его провести-таки исследование.

    Скорее всего рядовой участник обыденного языкового общения ответит вам примерно вот что: "Говорящий хотел мне сообщить, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнес, - это не абы какие звуки, лишенные смысла, а членораздельные звуки, которые представляют собой (все вместе) предложение, которое и означает, что надвигается гроза."

    Иными словами, он ответит вам, что произнесенные говорящим звуки значат нечто, и он, слушающий, смог распознать, что говорящий хотел сообщить то-то, - потому что говорящий произнес звуки, которые значат именно это, а не что-то другое.

---

    Еще определеннее вероятность этого ответа видна в случае Серлева примера с подниманием руки. "Что хотел сообщить вам человек на холме?" - спросите вы второго участника общения, и он ответит: "Что противник отступает". "Почему вы так думаете?" - спросите вы, и скорее всего получите ответ: "Потому что поднимание руки имеет смысл - оно значит, что противник отступает".

---

    Конечно, если вы будете пытать своего собеседника дальше, он - если он здравомыслящий человек - станет делать всяческие оговорки к своему первоначальному утверждению об осмысленности физических сущностей. Например, во втором случае он, видимо, скажет в порядке оговорки, что поднимание руки имеет смысл (означает что-то) не само по себе, а в силу имевшей место договоренности.

    Мы в последующих параграфах рассмотрим следствия этих оговорок для феномена языкового общения. Но сейчас следует сказать, что возможные последующие оговорки не меняют того факта, что первым ответом, как правило, будет явно ложное утверждение, именно: утверждение, что физические сущности наделены смыслом (а стало быть, Интенциональностью).

---

    Таким образом, при попытке деавтоматизировать языковое (шире: любое опосредованное) общение мы скорее всего должны будем убедиться, что оно непосредственно опирается на ложную посылку об Интенциональности (осмысленности) физических медиаторов.

    Иными словами, первый шаг деавтоматизации скорее всего покажет нам, что успех языкового общения есть нерациональный успех - в том смысле рациональности, который мы зафиксировали в §2.1.

---

    С теоретической точки зрения, самое интересное в феномене нерационального успеха  общения есть сама его возможность: на поверхностный взгляд представляется удивительным, что успех некоторого человеческого действия (или даже некоторого предпринятого человеком исследования) опирается на ложное полагание данного человека - в том смысле, что если бы, скажем, слушающий не полагал, что некоторые произносимые человеком звуки наделены смыслом (а это, как мы выяснили, есть ложное полагание), и если бы он не опирался на это свое ложное полагание в своем исследовании того, что хотел сообщить ему говорящий, то он и не имел бы успеха в этом своем исследовании - он не нашел бы правильного ответа на вопрос: "Что хотел сообщить мне говорящий, произнеся звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а'?",  -  то есть: не будь ошибки, не было бы и успеха.

    На самом деле, это удивительное на первый взгляд явление - принципиальная возможность того, что успех общения зависит от опоры на полагание, фактически оказывающееся неверным, - есть не случайность, а коренная черта феномена человеческого общения, которую во всей ее общности можно сформулировать так:

    Это условие предварительного наличия некоторых общих (для говорящего и слушающего) полаганий является, кажется, и достаточным и необходимым для успеха общения.^[5]

---

FSC как достаточное условие языкового общения

    Достаточность условия FSC мы, собственно говоря, уже показали в §3.1, в разделе 'Аргумент против Интенциональности физических сущностей как необходимого условия успешности языкового общения'. В самом деле, в чем состоит суть только что упомянутого аргумента? В том, что никакие "внешние", не касающиеся ментальных состояний условия ситуации общения (например, наличие Интенциональности у физических медиаторов) не являются необходимыми для успешного общения - если общающиеся в достаточной степени рациональны. На какие бы свойства медиаторов ни опирались они в своих выборах речевых актов и интерпретаций речевых актов партнера, - можно вообразить себе фантастическую с точки зрения обыденной правдоподобности, но абсолютно возможную с точки зрения логических требований ситуацию, в которой сами опорные свойства у медиаторов отсутствуют, но зато у участников общения наличествуют ошибочные, но согласованные (общие всем общающимся) полагания о наличии опорных свойств у медиаторов; и наличие этих ошибочных, но общих всем полаганий есть всї, что нужно для успеха общения.

    Иными словами, можно обойтись без самой Интенциональности медиаторов, но нельзя обойтись без коллективной веры в эту Интенциональность.

    Еще иными словами: Можно обойтись без самой Интенциональности, но нельзя обойтись без разделяемого и поддерживаемого всеми мифа об этой Интенциональности.

    Еще короче: Не обязательна сама Интенциональность, достаточно мифа о ней.

FSC как необходимое условие языкового общения

    С другой стороны, наличие общих для всех общающихся полаганий не только достаточно (при определенных условиях), но и необходимо при всех и всяческих условиях.

    Предположим, что есть два человека, А и В, такие, что А имеет некоторый запас полаганий, O(A), и В имеет некоторый запас полаганий, О(В). Предположим далее, что запасы О(А) и О(В) не пересекаются - нет ни одного такого полагания, которое поддерживали бы сразу оба наших чудака.

    Возможно ли при таких условиях успешное общение между А и В, опирающееся на их рациональность?

    Предположим, что А, желая сообщить В, что надвигается гроза, произносит перед лицом А последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а'.

    Предположим далее, что А произнес именно эти звуки, потому что он полагает, что они наделены смыслом,  - скажем, они выражают пропозицию 'надвигается гроза'.

    Но в таком случае В не может полагать, что данные звуки наделены данным смыслом, ибо в противном случае одно и то же полагание поддерживалось бы обоими - вопреки нашему допущению.

    Стало быть, пытаясь интерпретировать речевой акт А, В не может опираться на полагание, что произнесенные звуки имеют смысл 'надвигается гроза'. Но как, не опираясь на это полагание, может он успешно интерпретировать то, что сказал ему B?

    Можно попытать еще одну возможность: Предположим, что А, как и прежде, полагает, что упомянутые выше звуки означают, что надвигается гроза, а В хотя и не полагает, что эти звуки означают 'надвигается гроза', но он зато полагает, что А полагает, что они означают 'надвигается гроза'.

    При этом условии В, конечно, в состоянии правильно интерпретировать, чту именно хотел сообщить ему А; В в состоянии рассудить так: "Раз А полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза, то очень вероятно, что это его полагание послужило резоном для выбора им своего действия, то есть: очень вероятно, что произнося эти звуки, он хотел сообщить мне именно то, что - как он полагает - они означают: что надвигается гроза". И этот аргумент на первый взгляд разрушает наше предположение, что люди, не имеющие ни одного общего полагания, не способны успешно общаться.

    Но при ближайшем рассмотрении становится ясно, что этот аргумент бьет мимо цели - если мы примем вполне правдоподобный постулат, что всякое полагание человека поддается итерированию, т.е. если А полагает, что Р, то А полагает, что А полагает, что Р.

    В таком случае, из того, что в рассмотренной выше ситуации А полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза, следует, что А полагает, что А полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза. С другой стороны, мы допустили, что и В полагает то же самое, т.е. он полагает, что А полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза. Таким образом, у А и В имеется по меньшей мере одно общее полагание, и стало быть, эта ситуация не может служить контрпримером нашему предположению, что люди, не имеющие ни одного общего полагания, не способны успешно общаться.

Сравнение с мифом

    Таким образом, если бы все участники общения разделяли заблуждение, состоящее в том, что физические медиаторы - например, звуки - обладают Интенциональностью и притом Интенциональностью именно с таким-то значением, то это разделяемое всеми заблуждение и обеспечивало бы успех общения между ними.

    В такой ситуации эта коллективная вера в Интенциональность медиаторов заключала бы в себе некоторые функциональные особенности мифа.

    Чтобы разобраться подробнее, чем именно похожа на миф коллективная вера в Интенциональность медиаторов, нам нужна некая теория мифа. Их, как известно, много - начиная с теории Платона и кончая теориями таких современных авторов, как Леви-Брюль, Леви-Строс, Лосев и многие другие.

    Нас для наших целей устроит самая старая и, пожалуй, самая простая из них - Платонова теория мифа.

Теория мифа Платона

    У Платона нет произведения, специально посвященного теоретическому обсуждению мифа, однако суждения о сущности и функциях мифов, разбросанные в "Протагоре", "Государстве", "Тимее", "Критии" и "Законах", собранные вместе, вполне заслуживают - быть может, всего лишь с очень небольшой долей условности - названия более или менее законченной теории.

    Мы представим изложение этой теории в виде таблицы тезисов, собранных под несколькими рубриками^[6]:

  Содержание этой теории можно, пожалуй, коротко суммировать так:

  Удачный миф есть вымысел, обладающий следующими тремя чертами:

   1) он входит в некий набор посылок, опираясь на которые можно дать складный и ясный ответ на некоторый сложный вопрос;

   2) он, таким образом, служит практически приемлемой заменой "настоящего" (вполне рационального) доказательства, обоснования и/или объяснения этого ответа;

   3) наконец, он получил признание всего общества и поэтому способствует тому, что члены данного общества придерживаются одного и того же взгляда по данному вопросу.

Элементы мифа в смысле Платона

в коллективной вере в Интенциональность медиаторов

    И вот следует признать, что если бы все участники общения разделяли коллективную веру в то, что физические медиаторы обладают Интенциональностью и притом Интенциональностью именно с таким-то значением, то эта коллективная вера обладала бы всеми тремя чертами удачного мифа в смысле Платона.

---

    В самом деле, во-первых, в описанной выше ситуации тезис об Интенциональности медиаторов служит опорой для формирования "складных и ясных" ответов на два сложных вопроса:

   (1) вопрос о том, каким образом говорящий может с помощью физических медиаторов (например, звуков) успешно сообщить слушающему то, что он хочет ему сообщить;

   (2) вопрос о том, каким образом слушающий может успешно интерпретировать, что именно хотел сообщить ему с помощью данных медиаторов говорящий.

    Повторим еще раз, как именно опирается на тезис об Интенциональности медиаторов, к примеру, слушающий: "Говорящий произнес звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а'. Эти звуки обладают смыслом [а стало быть, и Интенциональностью - А.Б.]: они значат 'надвигается гроза'. Поэтому у меня есть все основания полагать, что говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза."

    Если говорить о степени удачности мифов, то нужно признать, что тезис об Интенциональности медиаторов, понимаемый как миф, в высшей степени удачен. Ибо этот тезис дает поистине "складные и ясные" ответы на два сформулированные выше вопроса относительно любого из неопределенно большого числа речевых актов, исполненных средствами данного языка: Что бы ни сказал говорящий А слушающему В, ответ на вопрос, что именно он хотел собщить, опирается на тезис об Интенциональности медиаторов.

---

    Во-вторых, в рассматриваемой гипотетической ситуации опора на тезис об Интенциональности медиаторов действительно служит практически приемлемой заменой (суррогатом) "настоящего" (вполне рационального) обоснования ответов на два сформулированные выше вопроса: этот суррогат практически приемлем потому, что ответы, получаемые в результате опоры на него, не только "складны и ясны", но - что еще важнее - правильны. Поэтому-то коллективная вера в Интенциональность медиаторов и способна обеспечивать успешное общение между разделяющими эту веру людьми.

---

    Наконец, в-третьих, в условиях рассматриваемой ситуации коллективная вера в Интенциональность медиаторов способствует тому, чтобы - как выражается Платонов афинянин в "Законах" - "все живущие совместно люди постоянно выказывали как можно более одинаковые взгляды относительно некоторых предметов"^[7], именно: относительно того, какие звуки произносить, совершая речевые акты, и как эти произнесенные звуки следует интерпретировать слушающему. Эта, униформирующая, функция тезиса об Интенциональности медиаторов вытекает из успешного выполнения этим тезисом его первой, обосновывающей, функции: Именно потому, что на основе опоры на тезис об Интенциональности медиаторов каждый может получить складные, ясные и правильные ответы на насущные вопросы языкового общения, - именно поэтому каждый верит в него, и "одинаковость взглядов всех живущих совместно людей на некоторые предметы", касающиеся средств для успешного общения, тем самым обеспечена.

---

    Таким образом, в ситуации, в которой все участники общения разделяют веру в то, что физические медиаторы общения обладают Интенциональностью и притом Интенциональностью именно с таким-то значением, эта коллективная вера  обладает всеми структурными и функциональными признаками мифа в смысле Платоновой теории мифов.

---

    Если бы условия обыденного языкового общения были удовлетворяли требованиям только что описанной ситуации, т.е. если бы каждый участник языкового общения разделял веру в Интенциональность языкового общения и опирался на нее в своем выборе средств для совершения речевого акта и интепретации речевого акта партнера, то эта вера играла бы в данном языковом сообществе роль мифа.

    А поскольку опора на миф есть всего лишь суррогат рационального обоснования, то мы могли бы объяснить незадействование участниками реального языкового общения притворных (игровых) полаганий именно этим, связанным с данным мифом, дефектом в их рациональности.

    Но фактически дело обстоит не так: Мы не можем сказать, что все участники реального языкового общения всегда грешат столь наивным дефектом в своей рациональности - верят-де в то, что медиаторы общения Интенциональны, и опираются на эту веру в своих речевых актах и интерпретациях.

    Стало быть, коллективная вера в Интенциональность медиаторов может служить лишь частичным объяснением незадействования притворных полаганий, и мы должны продолжить поиск других элементов искомого объяснения - элементов, связанных с менее наивными дефектами в рациональности участников реального языкового общения.

§5.4.  Языковое общение

как опирающеесЯ на  концептуальную  путаницу

Просто Интенциональность

vs.

доксастическая Интенциональность

Физические медиаторы общения - звуки речи и т.д. - на самом деле обладают некоторым свойством, напоминающим свойство Интенциональности, но гораздо более сложным по своему логическому строению.

Свойство это вот каково. Предположим, что все члены данного языкового сообщества верят, что эти звуки Интенциональны. То есть - звуки речи обладают свойством 'быть таким, что все члены данного сообщества верят, что звуки речи Интенциональны'. Иными словами, звуки речи Интенциональны во мнении членов языкового сообщества.

Назовем это свойство доксастической Интенциональностью. Звуки речи, следы чернил на бумаге и т. д., стало быть, хотя не Интенциональны, но зато доксастически Интенциональны.

Свойство доксастической Интенциональности, как мы видели ранее, важно для успеха языкового общения, именно: его наличие есть хотя и не необходимое, но достаточное условие успеха языкового общения.

Смешение просто интенциональности

с доксастической Интенциональностью

И вот одна из вероятных ошибок, допускаемых в обыденном объяснении речевых действий и их интерпретаций, может состоять в концептуальной путанице: в смешении просто Интенциональности с доксастической Интенциональностью.              

Человек, принужденный объяснять, почему он произносит такие-то звуки в надежде, что его поймут, или почему он таким-то образом интерпретирует звуки, произнесенные его собеседником, ссылается в обоснование своего речевого действия или своей интерпретации на то, что эти звуки, де, обладают таким-то смыслом, - что они осмысленны (и, стало быть, Интенциональны), имея "на самом деле" в виду нечто более сложное, именно: что они осмысленны всего лишь во мнении членов данного языкового сообщества (и, стало быть, всего лишь доксастически Интенциональны), и не умея четко и явно развести эти два понятия - просто осмысленности (просто Интенциональности) и доксастической осмысленности (доксастической Интенциональности).

Выявление концептуальной путаницы по ходу фундирующей игры

Предположим, что, во-первых, мы имеем дело с языковым сообществом, каждый член которого полагает, что звуки речи (просто) осмысленны (а, стало быть, и просто Интенциональны); и, во-вторых, мы выступаем в роли оппонента одного из рядовых участников языкового общения в фундирующей игре, связанной с его исследованием - интерпретацией того, что хотел сообщить ему говорящий, произнесший некие звуки, скажем 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а'.

Предположим далее, что общающийся, которому мы оппонируем, дал на первой стадии фундирующей игры то самое обоснование своей интерпретации, которое мы уже неоднократно приводили:

"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнес, наделены смыслом: они означают, что надвигается гроза."

   В предыдущем параграфе мы заявили, что это исследование не рационально даже в 1-й степени, поскольку задействует ложное утверждение - тезис об интенциональности медиаторов.

Но на самом деле вопрос о том, рационально ли это исследование в 1-ё степени, зависит от того, как исследователь толкует задействованную им фразу "Звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' означают, что надвигается гроза", и входящий в нее оборот "означают, что". Здесь возможны по меньшей мере два толкования.

Первое: означают, что = (сами по себе, по своей природе) направлены на... .

Второе: означают, что = таковы, что все члены данного языкового сообщества полагают, что они (сами по себе, по своей природе) направлены на... .                Первое толкование дает в результате: "Звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' (сами по себе, по своей природе) направлены на положение дел, что надвигается гроза."

Второе дает: "Звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' таковы, что все члены данного языкового сообщества полагают, что они, эти звуки, (сами по себе, по своей природе) направлены на положение дел, что надвигается гроза."

Понятно, что первое толкование опирается на (на самом деле отсутствующую) Интенциональность медиаторов, тогда как второе опирается на (на самом деле имеющую место) доксастическую Интенциональность медиаторов.

И вот если исследователь, которому мы оппонируем, в ответ на наш запрос об истолковании употребленного им оборота 'означает, что' приводит первое толкование, то мы, конечно, вынуждены сделать вывод, что он не рационален даже в 1-й степени, ибо так толкуемое предложение, которое он употребил, попросту ложно.

Если же наш исследователь выбрал второе толкование, то вопрос о его рациональности осложняется.

Предположим, что в языке, о котором мы ведем речь, оборот 'означает, что Х' имеет единственное значение 'быть связанным по своей природе с положением дел Х' (например, "Эти свинцовые тучи на горизонте означают, что надвигается гроза" или "Бюджет, принятый Думой, означает, что в будущем году продолжится свертывание социальных программ."        В таком случае исследователь, предъявив второе толкование, проиграл первый шаг фундирующей игры, ибо дал неправильное толкование оборота, о котором его запросил оппонент. Таким образом. исследователь не рационален ни во второй (ибо неправильно истолковал), ни в первой (ибо опирался на посылку, ложную при всяком толковании) степени.

Сложившаяся ситуация делает явной концептуальную путаницу, царящую в голове нашего исследователя.

Однако она легко устранима. Для этого исследователю достаточно заменить в своих исходных формулировках оборот 'означает, что' его вторым толкованием:

             "Говорящий хотел мне сообщить, что надвигается гроза. Это так потому, что произнесенные им звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' таковы, что каждый член нашего языкового сообщества полагает, что они, эти звуки, по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза."

Косвенная нерациональность

Как нам следует оценить рациональность исследования, задействующего такую формулировку? По-видимому, оно рационально в 1-й степени, ибо решающая посылка, которую мы только что привели, истинна: ведь это правда, что каждый член языкового сообщества полагает, что звуки "н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а" по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза.

Более того, не видно, что бы могло помешать данному исследованию быть рациональным во 2-й, 3-й и т. д. степени, - по крайней мере и на любом втором, третьем и т. д. шаге исследователь может обойтись без привлечения решающей ложной посылки, именно: без посылки "звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза."               

Выходит, таким образом, что если исследователь достаточно мудр, чтобы избежать в своем исходном исследовании рассмотренной нами выше концептуальной путаницы, то он может - в принципе - поддерживать свою рациональность до сколь угодно высокой степени, не задействуя при этом утверждений о наличии у себя или у других участников общения притворных полаганий. Если этот наш вывод верен, то он опровергает выдвинутую нами в §5.2 гипотезу НLR.

Мы, однако, хотим защитить НLR, введя новое понятие косвенной нерациональности.

Полезно различать два принципиально несхожих вида нерациональности исследователя. Первый вид учтен нами в определении рациональности n-ой степени. Он состоит в том, что имеется некое утверждение А, которое, во-первых, ложно, а во-вторых, задействовано исследователем либо в исходном исследовании, либо на некотором шаге фундирующей игры. Назовем нерациональность такого рода прямой нерациональностью.

Но представим себе, что некое исследование исследователя Y не страдает прямой нерациональностью, но вместе с тем в нем имеет место следующая особенность:

Если имеет место II, будем говорить, что исследование I исследователя Y страдает косвенной нерациональностью.

Нужно прежде всего ясно понять, чем отличается косвенная нерациональность от прямой. Говоря совсем просто: Если ты в своем исследовании опираешься на утверждение, что дважды два пять, то ты прямо нерационален. Если же тебе нигде в твоем исследовании не приходится опираться на эту нелепость, но зато ты опираешься на утверждение, что ты полагаешь, что дважды два пять, то ты "всего лишь" косвенно нерационален.

Нужно далее понять, что косвенная нерациональность - не менее серьезный грех против рациональности, чем прямая нерациональность. Если ты опираешься на утверждение, что ты полагаешь, что дважды два пять, и если это утверждение истинно, то значит, ты полагаешь, что дважды два пять, - и ты нерационален постольку, поскольку неверно, что дважды два пять.

И вот все дело в том, что исследование насчет интерпретации звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', приведенное нами выше (освобожденное от концептуальной путаницы), хотя и не страдает прямой нерациональностью, тем не менее нерационально косвенно, ибо исследователь задействует в нем (истинное) утверждение "Каждый член данного языкового сообщества полагает, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза".

Это утверждение истинно, - и постольку оно не вводит исследователя в грех прямой нерациональности. Но из него (вместе с тем фактом, что исследователь сам принадлежит к данному языковому сообществу) следует, что исследователь полагает, что звуки "н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а" по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза. Это последнее утверждение также истинно - и оно приписывает исследователю ошибочное (ложное) полагание, и тем самым делает его (и его исследование) повинным в грехе косвенной нерациональности.

Замечание:   Позиция чужака

На этом наше исследование феномена концептуальной путаницы в языковом общении можно считать исчерпанным, однако интересно отметить следующую особенность, не имеющую прямого отношения к целям этой главы, именно:

В только что описанных условиях чужак (=не член данного языкового сообщества), в отличие от людей, принадлежащих к данному языковому сообществу, имеет возможность по ходу языкового общения полностью поддерживать свою рациональность безо всякой опоры на притворные полагания.

В самом деле, предположим, что произнесенные говорящим звуки "н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а" обращены к человеку С, который знает коллективное верование членов сообщества насчет осмысленности звуков и других физических медиаторов, но сам не разделяет их - являясь таким образом "чужаком" по отношению к тем, кто верует в эти языковые "мифы".              В таком случае С имеет возможность рассудить так:

"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что он принадлежит к данному языковому сообществу, а все члены этого языкового сообщества полагают, что звуки "н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а" по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза."

Казалось бы, это исследование дословно совпадает с тем, которое мы приводили выше и которое мы оценили в конце концов как косвенно нерациональное. Но вспомним, почему мы ранее приписали этому исследованию (и его автору) грех косвенной нерациональности,- всеё дело было в том, что в первом случае сам автор исследования принадлежал к данному языковому сообществу, и, стало быть, из его утверждения "Все члены языкового сообщества полагают, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза" следовало "Я сам полагаю, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' по своей природе связаны с положением дел, что надвигается гроза".

В случае же с чужаком это вводящее в грех нерациональности следствие проваливается, ибо свойство, принадлежащее каждому члену данного сообщества, вовсе не обязано принадлежать также и человеку, который в это сообщество не входит.

Иными словами, чужак имеет возможность, используя свое знание здешних мифов об осмысленности звуков, правильно и вполне рационально совершать успешные речевые акты на данном языке и правильно и вполне рационально интерпретировать речевые акты своих партнеров по общению - членов данного языкового сообщества. Он понимает, что успех его общения со здешними людьми зиждется на их нерациональной вере в миф, он "эксплуатирует" эту их нерациональность в целях своего успешного общения с ними - но сам он не обязан верить в их мифы и разделять с ними грех нерациональности.

Было бы соблазнительно обобщить ситуацию чужака на всех членов языкового сообщества, избавив их таким образом от нерациональной веры в миф и сохранив при этом условия успешности языкового общения, - но ясно, что сделать это невозможно: представление о языковом сообществе, состоящем поголовно из чужаков, т. е. из людей, не входящих в данное языковое сообщество, представляет собой contradictio in adjecto.

---

Интересно, наконец, отметить, что по существу позицией чужака является позиция лингвиста-теоретика, - лексикографа, грамматиста, фонолога и т.д. Осуществляя свое исследование лексики, грамматики, фонетики данного языка, он не обязан причислять себя к числу членов данного языкового сообщества (а часто он и на самом деле не является таковым) - и, стало быть, имеет возможность смотреть на исследуемые им языковые феномены, связанные с мнимой Интенциональностью физических медиаторов, со стороны, не впадая в грех косвенной или прямой нерациональности.

Общие выводы

Итак, во-первых, отчасти за неиспользование общающимися притворных полаганий можно считать ответственным такую разновидность их нерациональности, как концептуальную путаницу - смешение просто Интенциональности с доксастической Интенциональностью.

Но, во-вторых, даже если бы они избавились от этой концептуальной путаницы рассмотренным выше и не задействующим притворных полаганий способом, они все-таки остались бы косвенно нерациональными.

§5.5. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ

 КАК ОПИРАЮЩЕЕСЯ НА ОБЕССМЫСЛИВАНИЕ СЛОВА "СМЫСЛ"

   Человек, как существо разумное, не способен в нормальных условиях продолжать поддерживать некоторое свое мнение, если он обнаружил, что оно ложно. Эта особенность разумного человека отражена, между прочим, в знаменитом "парадоксе Мура", который заключается в следующем: Нормальный человек в нормальных обстоятельствах не может сказать: "Идет дождь, но я не думаю, что идет дождь". Когда человек обнаруживает, что мнение, на которое он опирался в своих рассуждениях, исследованиях, и т. д., на самом деле ложно, то в его сознании возникает конфликт, который можно выразить так: "Я полагаю, что А. С другой стороны, я обнаружил, что не А".

Жить с этим конфликтом и оставаться человеком разумным невозможно - он должен быть так или иначе разрешен. Человек под страхом неразумности обязан отказаться от мнения А и заменить его мнением не-А.        Но этой тривиальной заменой мнения его отрицанием в большинстве случаев конфликт не может быть исчерпан: Мнение А, в истинность которого человек верил до возникновения конфликта, служило ему опорой в каких-то его рассуждениях, объяснениях, обоснованиях, исследованиях, делиберациях и т. п. Совершенно ясно, что новое мнение не-А не может заменить А в этих его функциях: Если некоторое рассуждение опиралось на А как на одну из посылок, то он не может опираться на не-А.

Стало быть, для полного устранения последствий конфликта, человеку придется проделать нелегкую работу пересмотра всех тех выводов, рассуждений, объяснений, обоснований и т. п., в которых было задействовано мнение А в роли одной из посылок: ему придется либо найти адекватную замену для А в каждом из этих рассуждений, либо отказаться от этих рассуждений, а значит, от их выводов.    Чем жизненно значимее для человека выводы рассуждений, в которых было задействовано мнение А, и чем труднее найти ему адекватную замену в этих рассуждениях, тем болезненнее для него ощущается обнаружение ложности мнения А.

В случаях особенно высокой жизненной значимости мнения А и непреодолимых препятствий в поиске адекватной замены для А, человек может попросту блокировать в своем сознании все те вопросы, рассмотрение которых способно поставить под сомнение истинность утверждения А, - сделать их табу, чтобы избежать неразрешимого для его сил и возможностей когнитивного конфликта и иметь возможность и далее считать себя разумным.                                                                                   

---           

Эта ситуация табуирования определенных вопросов имеет прямое отношение к обыденным процессам языкового общения. Чтобы выяснить, какое именно, нам придется сделать некоторые предварительные замечания.

---

Вспомним, что в фундирующей игре оппонент имеет право делать запросы двух видов: запрос об основании и запрос об истолковании.

Любой из этих двух видов запросов может в принципе привести к возникновению когнитивного конфликта в сознании исследователя, которому противостоит оппонент.

В случае запроса об обосновании эта возможность просматривается более или менее непосредственно: Если исследователь затруднится построить адекватное обоснование для того утверждения А, которое попросил его обосновать оппонент, то у него появляются резоны усомниться в истинности А. Если утверждение А не удалось обосновать, то, быть может, его не удалось обосновать потому, что оно ложно.

Но и неудача в истолковании слова, оборота, выражения, на которое указал оппонент, равным образом способна привести к возникновению в сознании исследователя когнитивного конфликта.

В самом деле, предположим, оппонент попросил исследователя истолковать слово а, которое тот употребил в своем исходном исследовании. Потерпеть неудачу в истолковании слова а можно двояким образом:

1) исследователю вообще не удалось построить никакого толкования слова а;

2) исследователь построил некое толкование слова а, но оказалось, что это толкование неадекватно (т. е. попросту ложно) - на самом деле в данном языке слово а толкуется не так, как его истолковал исследователь. Кроме этих двух видов прямой неудачи в истолковании, имеется еще один несколько более замысловатый случай:

3) исследователю удалось построить адекватное толкование слова а, - но после подстановки этого толкования вместо слова а в формулировании исходного исследования стало ясно, что все или некоторые посылки, в которые входило слово а, ложны. Назовем случай (3) косвенной неудачей в истолковании.

Теперь должно быть ясно, что все три разновидности неудачи в истолковании дают серьезные основания для возникновения в сознании исследователя когнитивного конфликта.

Рассмотрим 1-й вид. Если исследователю не удалось построить никакого толкования употреблённого им в исходном исследовании слова а, то он, стало быть, не владеет смыслом этого слова - попросту не понимает его. Не понимая слово а, он не может понимать смысл тех утверждений, в которых он употребил и которые он считает истинными - раз он использовал их в качестве посылок своего исследования и/или его вывода. Раз он не понимает смысла утверждения, которое он считает истинным, он не может быть уверенным в его истинности. Исследователь, таким образом, находит себя в следующей ситуации: Он считает истинным некоторое утверждение А, и вместе с тем осознает, что у него нет оснований считать А истинным (раз он не вполне понимает его смысл). Это и есть ситуация, которая способна непосредственным образом породить когнитивный конфликт.

Рассмотрим 2-й вид неудачи. Предположим, что исследователь дал некоторое толкование слова а. Это толкование само по себе является некоторым утверждением - либо истинным, либо ложным. Обозначим это утверждение буквой А. В нашем случае оказалось, что А ложно - в этом и состоит неудача второго вида. Таким образом, исследователь оказывается в следующей ситуации: Он до сих пор считал А истинным, а теперь, когда оппонент указал ему на ложность утверждения А, вынужден начать считать его ложным. Это и есть ситуация когнитивного конфликта.

Рассмотрим 3-й вид неудачи в истолковании - косвенную неудачу. Исследователь считал до сих пор все утверждения, задействованные им в своем исходном исследовании, истинными, а теперь, после подстановки вместо слова а его адекватного толкования, стало ясно (в том числе исследователю), что некоторые из этих утверждений ложны. Налицо ситуация когнитивного конфликта.

Возможные ответы

на вопрос об истолковании слов

"значить", "значение", "смысл"

Попробуем теперь приложить все, что было сказано выше о неудаче в истолковании, к фундирующей игре, связанной с исследованием-интерпретацией произнесенных звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а'.

Как мы помним, исходное исследование обыденного интерпретатора формулировалось так:

"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнес, значат (означают), что надвигается гроза".

Предположим теперь, что оппонент предъявил исследователю запрос об истолковании слова 'значат, (что)'.

Если исследователь хочет дать правильное толкование этого слова - т. е. толкование, принятое в данном (в нашем случае: в русском) языке, то его толкование должно быть согласованным с каким-либо стандартным толковым словарем русского языка; например, со Словарем С. И. Ожегова.

Он, стало быть, должен истолковать слово 'значат' так:

"Значить - иметь какой-либо смысл."          

После подстановки этого (правильного!) толкования в исходную формулировку имеем:

"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' имеют смысл 'надвигается гроза'."

Предположим, что после этого ответа оппонент вновь предъявил исследователю запрос об истолковании - на этот раз об истолковании употребленного им слова "смысл".

Исследователь вновь сверился со Словарем Ожегова и увидел, что он имеет две возможности:

1) дать толкование "Смысл - внутреннее содержание чего-либо, постигаемое разумом";

2) дать альтернативное толкование: "Смысл - значение чего-либо, постигаемое разумом."

После подстановки в рассматриваемую посылку первого толкования получаем:

"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' имеют постигаемое разумом внутреннее содержание 'надвигается гроза'."

Это утверждение ложно, ибо оно представляет собой попросту парафразу утверждения "Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' по природе своей [ср. "внутреннее (!) содержание" - А. Б.] связаны с положением дел, что надвигается гроза" - а в пользу ложности этого последнего утверждения мы представляли выше (см. §3.1) подробную аргументацию.

Таким образом, если исследователь предъявит первое из двух возможных толкований слова "смысл", то он впадет в грех косвенной нерациональности и окажется тем самым в ситуации когнитивного конфликта, разрешить который не так легко, - ибо по существу этот когнитивный конфликт представляет собой одну из труднейших проблем философии языка, именно: проблему природы и сущности смысла языковых выражений, которая тесно связана с еще одной труднейшей проблемой - проблемой Интенциональности физических медиаторов языкового общения. Маловероятно, чтобы решение этих проблем оказалось под силу рядовому участнику языкового общения.

У исследователя остается вторая возможность - предъявить оппоненту второе толкование: "Смысл - значение чего-либо, постигаемое разумом." После подстановки этого толкования в рассматриваемую посылку получаем:

"Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' имеют постигаемое разумом значение 'надвигается гроза'."

От этой формулировки до неудачи (1-го вида) в истолковании, а значит и до когнитивного конфликта, ровно один шаг - для этого оппоненту достаточно предъявить исследователю запрос об истолковании употребленного им слова "значение". Сверившись с Толковым словарем Ожегова, исследователь обнаружит, что в его распоряжении имеется единственное истолкование этого слова, именно: "Значение - смысл."

Но это толкование неприемлемо, так как после подстановки его в рассматриваемую посылку мы получим:                "Произнесенные говорящим звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' имеют постигаемый разумом смысл 'надвигается гроза'." Но слово смысл уже было истолковано на предыдущих шагах и по правилам фундирующей игры далее не может встречаться в формулировках исследования. Таким образом, со вторым из двух возможных толкований слова "смысл" исследователь оказывается в тупике и попадает в ситуацию, чреватую когнитивным конфликтом.

---           

Само собой разумеется, мы не хотим сказать, что формулировки Словаря Ожегова суть единственно приемлемые толкования слов "значить", "смысл" и "значение". Вполне возможно, что в другом не менее стандартном толковом словаре русского языка можно найти более удачные формулировки этих слов. Но наличие более удачных формулировок ничего не меняет в наших рассмотрениях, ибо суть дела состоит в следующем: Чтобы избежать неудачи в истолковании этих слов и, стало быть, ситуации когнитивного конфликта при самых сильных ходах оппонента, исследователю требуется - ни много ни мало - быть в состоянии разрешить две труднейших проблемы философии языка, упомянутые выше. Успешно сделать это рядовому участнику языкового общения, мягко выражаясь, очень нелегко.

   Феномен обессмысливания слов

"значение", "смысл", "значить"

на уровне обыденного языкового сознания

   Итак, как мы только что видели, обыденное языковое сознание - сознание рядового участника языкового общения - верно отраженное в хорошем толковом словаре русского языка, расправляется со словами "смысл", "значение", "значить" ровно двумя способами.

Во-первых, оно предлагает нашему вниманию уже известный нам миф о том, что произносимые людьми звуки речи имеют "постигаемое разумом внутреннее (т. е. присущее им по природе) содержание".

Но интересно, что этим мифом дело не ограничивается. Обыденное сознание имеет в своем распоряжении и еще один своеобразный ответ на вопрос о значении (смысле) вышеупомянутых слов. Этот ответ таков: "Значить - иметь смысл", "Смысл - значение", "Значение - смысл".

Предлагая в качестве ответа столь наивный "порочный круг", обыденное языковое сознание, в сущности, говорит спрашивающему (например, оппоненту в фундирующей игре): "Отвяжись и не приставай с пустыми и праздными вопросами. Слова "смысл", "значение", "значить" ясны каждому ребенку без всяких толкований. А если тебе они не ясны, то ты глупец - и тебе уже ничем не поможешь."

Этот ответ, несомненно, заключает в себе немалый практический смысл. Действительно, на практике любой ребенок прекрасно понимает фразы с этими словами, например: "Слово "эскалатор" значит лестница в метро, которая движется сама", или "У слова "коса" два значения", или "Если хочешь узнать смысл этого немецкого слова, загляни в немецко-русский словарь", и т.п.

Он понимает их так же хорошо, как бытовые фразы со словами "деньги", "рубль" и т. п.: "Мама дала мне три тысячи рублей на хлеб" или "У нас нет денег, чтобы купить "Вольво", и т.п.

Но ясно, что если человек понимает бытовые фразы со словами "смысл" и "деньги", то это еще не значит, что он сможет продержаться хотя бы два-три хода в фундирующей игре, в которой задействованы эти слова. Ибо в фундирующей игре оппонент - если он достаточно мудр, чтобы делать сильные ходы - играет, по существу, роль Сократа, незаметно загоняющего своих, в общем, неглупых собеседников в тупик когнитивного конфликта.

Ситуация безвыходного когнитивного конфликта порождает крайне болезненные переживания. Недаром Сократ был умерщвлен теми, кому он причинял эти муки осознания собственной неразумности. Предъявление наивного порочного круга в ответ на вопросы о смысле слова "смысл" - это, в сущности, бескровный аналог физического устранения вопрошающего.

Говоря серьезно, обыденное сознание попросту блокирует вопросы о смысле слова "смысл" и тем самым "обессмысливает" это слово, ибо все, что нужно рядовым участникам языкового общения от слова "смысл",- это понимать всевозможные фразы вида "Такое-то слово имеет такой-то смысл"; но зато уж без употребления и понимания этих фраз люди не могут обойтись, ибо от их содержания (т.е. от того, какое слово имеет какой смысл) зависит успех их речевых действий и интерпретаций речевых действий партнера.

Общие выводы

Итак, отчасти за неиспользование общающимися притворных полаганий можно считать ответственной такую разновидность их нерациональности, как феномен обессмысливания слова "смысл" на уровне обыденного языкового сознания - т. е. более или менее наивное блокирование обыденным сознанием такого развития фундирующей игры, которое могло бы привести к необходимости задуматься над его действительным смыслом.

§5.6. ЯЗЫКОВОЕ ОБЩЕНИЕ

КАК МАНИПУЛЯЦИЯ С ТЕХНИЧЕСКИМ УСТРОЙСТВОМ:

УТОЧНЕНИЕ ГИПОТЕЗЫ HLR

Представление о языке как автомате языкового общения

В трех предыдущих параграфах этой главы мы развивали различные варианты одной и той же тактики, именно: Мы брали одно и то же исходное исследование, обосновывающее речевой акт говорящего, или интерпретацию этого речевого акта слушающим, - исследование, по-видимому, наиболее вероятное в устах рядового участника языкового общения, и выискивали в этом исследовании различные дефекты рациональности: мифологичность (т. е. попросту ложность) его решающей посылки (§5.3), концептуальную путаницу (§5.4), блокирование в обыденном сознании опасных поворотов фундирующей игры (§5.5).

Каждый из обнаруженных нами дефектов рациональности служил нам частичным объяснением того, почему участники обыденного языкового общения не опираются в своих исследованиях-обоснованиях на представление о притворных полаганиях насчет Интенциональности физических медиаторов общения. Общая схема объяснения была каждый раз одна и та же: Если бы участники языкового общения были бездефектно рациональны в своих исследованиях-обоснованиях, то они - в соответствии с нашей основной гипотезой - не могли бы избежать задействования представления о притворных полаганиях. На самом же деле они ухитряются обходиться без этого представления - именно потому, что в их исследованиях-обоснованиях обнаруживаются такие-то и такие-то дефекты рациональности.

Если бы нам вдобавок удалось показать, что, кроме рассмотренного нами исходного исследования, никаких иных обоснований своих речевых актов и их интерпретаций рядовые участники языкового общения привести не в состоянии, то на этом наше объяснение отсутствия опоры на притворные полагания можно было бы считать законченным.

Однако фактически дело обстоит не так - имеется и иная, не рассмотренная нами до сих пор разновидность исследования-обоснования, которую вполне могут задействовать участники языкового общения. В этом параграфе мы подробно рассмотрим эту новую разновидность.

---

Но прежде всего напомним читателю еще раз, как выглядит - на стороне говорящего и на стороне слушающего - та разновидность исследования-обоснования, рассмотрению которой мы  посвятили три предыдущих параграфа:

На стороне говорящего: (мы предполагаем условия все той же ситуации произнесения говорящим последовательности звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а')

"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', то он поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' наделены смыслом: они означают, что надвигается гроза."

На стороне слушающего:

"Говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза. Это так потому, что звуки, которые он произнёс, наделены смыслом: они означают, что надвигается гроза."

---

Способ же обоснования-исследования, который мы собираемся рассмотреть в этом параграфе, совершенно иной. Вот он каков на стороне говорящего:

             "Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу - с соответствующей мимикой и  интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', то он поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

             Это так потому, что слушающий знает русский язык, а русский язык устроен так, что если, обращаясь к слушающему, произнести - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', то в сознании слушающего, знающего русский язык, возникнет понимание, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

---           

По существу этот способ исследования-обоснования речевого акта опирается на представление о (русском, французском и т.д.) языке как о манипулируемом техническом устройстве, подобном калькулятору, зажигалке, автомату по продаже газированной воды и т. п. Во всех этих технических устройствах есть одна общая особенность: Каждое из них устроено так, что если совершить с ним манипуляцию строго определенного вида (набрать на дисплее калькулятора знаки "2х2="; крутнуть колесико зажигалки; опустить в щель автомата по продаже газированной воды монету соответствующей конфигурации и веса), то устройство - если оно исправно - выдаст также строго определенный, соответствующий данной конфигурации результат (на дисплее калькулятора появится цифра "4"; из отверстия зажигалки вспыхнет язычок пламени; из соответствующего отверстия автомата по продаже газированной воды выльется порция газированной воды).

Язык - вернее, сознание человека, знающего данный (например, русский) язык, - подобно такому техническому устройству потому, что оно также устроено так, что если совершить с ним манипуляцию строго определенного вида (произнести, обращаясь к слушающему с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', (или 'в-о-й-д-и-т-е', или 'к-о-т-о-р-ы-й  ч-а-с'), то оно, сознание, - если оно в нормальном (бодрствующем и т. п.) состоянии - выдаст строго определённый результат: в нём возникнет понимание того, что (распознание того, что; полагание, что) говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза (соответственно: хотел попросить его войти; хотел попросить его сообщить говорящему, который час).

Таким образом, рассматриваемое нами исследование-обоснование говорящим своего речевого акта подходит к языку - вернее: к сознанию слушающего, владеющего данным языком, - как к своеобразному автомату языкового общения.

О кибернетическом понятии автомата

Интересующее нас понятие технического устройства развито в теории (дискретных) автоматов, являющейся составной частью теоретической кибернетики. Мы охарактеризуем здесь это понятие в самом популярном виде, вполне достаточном для наших целей^[8].

В теории автоматов под термином "(дискретный) автомат" имеется в виду не какое-то конкретное техническое устройство, вроде калькулятора или автомата по продаже газированной воды, а вполне общее абстрактное понятие, именно: модель, обладающая следующими особенностями:

а) на входы модели в каждый из дискретных моментов времени t₁, t₂... поступают m входных величин х₁, х₂, ... х_m, каждая из которых может принимать конечное число фиксированных значений из входного алфавита Х;

б) на выходах модели можно наблюдать n выходных величин у₁, у₂, ...у_n, каждая из которых может принимать конечное число фиксированных значений из выходного алфавита Y;

в) в каждый момент времени модель может находиться в одном из состояний z₁, z₂, ... , z_N;

г) состояние модели в каждый момент времени определяется входной величиной х в этот момент времени и состоянием z в предыдущий момент времени;

д) модель осуществляет преобразование ситуации на входе х = {x₁, x₂, ..., x_m} в ситуацию на выходе у = {y₁, y₂, ..., y_n} в зависимости от ее состояния в предыдущий момент времени.

Рис.5.1  Дискретный автомат

Такая модель очень удобна для описания многих реально существующих технических устройств и кибернетических систем.

Автоматы, у которых ситуация у на выходах однозначно определяется ситуацией х на входах, будем называть автоматами без памяти.  Автоматы, у которых у зависит не только от значения х в данный момент, но и от состояния модели z, определяемого значениями х в предыдущие моменты времени, относятся к классу автоматов с конечной памятью.

---

Поведение автомата без памяти исчерпывающим образом описывается функцией из его входов х в его выходы у:

F: X ® Y

---

С точки зрения приведенного выше "автоматного" исследования-обоснования говорящим своего речевого акта, сознание слушающего, знающего данный язык, может быть уподоблено автомату без памяти, функционирование которого исчерпывающим образом характеризуется его функцией из входов в выходы, где класс входных величин есть класс всевозможных законченных предложений русского языка (если речь идет о сознании человека, знающего русский язык)^[9], а класс входов - всевозможные ментальные состояния этого человека.

На Таблице 5.6.1 представлен маленький фрагмент этой функции:

Таблица 5.6.1

Замечание 1. Конечно, при более точном описании входов нужно еще специфицировать мимику, жесты и интонацию говорящего (ср. наш вопросительный знак в описании входов).

Замечание 2. Представив автомат языкового общения так, как мы представили его, мы допустили по меньшей мере два упрощения, каждое из которых очень серьезно и, может быть, даже принципиально само по себе, но вполне допустимо для наших целей в этой главе.

Упрощение 1: Вообще говоря, на входе автомата языкового общения нужно указывать не только произносимую последовательность звуков, но и некоторые релевантные особенности ситуации произнесения.

Например, если говорящий говорит слушающему: "Подай мне вон тот кирпич!", то для того, чтобы слушающий понял, что именно говорящий хотел попросить его сделать, на вход его автомата языкового общения (т.е. попросту в его сознание) должны поступить не только произнесенная говорящим последовательность звуков, но и его указующий жест, а также тот предмет, на который он указал:

Упрощение 2: Если мы хотим рассматривать не только короткие речевые акты, состоящие из произнесения ровно одного предложения, но также и произнесения достаточно длинных текстов, состоящих из нескольких предложений, нам придется рассматривать автомат языкового общения как автомат с (конечной) памятью.

Вот пример. Предположим, что говорящий. рассказывая слушающему некую историю, произнес, по ходу рассказывания, последовательность звуков 'о-н б-ы-л в-д-р-ы-з-г п-ь-я-н'. Какое ментальное состояние слушающего будет выходом такого входа?

Понятно, что это зависит от того, что было скзаано рассказчиком прежде. Только помня о предыдущих произнесениях, автомат языкового общения слушающего правильно поймет, кого именно подразумевает говорящий под местоимением "он". Например, если на предыдущем такте входом было произнесение звуков 'и-з-з-а у-г-л-а п-о-к-а-з-а-л-с-я и-в-а-н и-в-а-н-о-в-и-ч с-и-д-о-р-о-в', то на выходе автомата языкового общения - на рассматриваемом такте - будет ментальное состояние понимания того, что говорящий хотел сообщить, что Иван Иванович Сидоров был вдрызг пьян, - и т.д.

---

Мы, однако, как было сказано выше. отвлечемся от этих усложнений и будем рассматривать автомат языкового общения как автомат без памяти, поведение которого вполне исчерпывающим образом может быт охарактеризовано функцией из входов в выходы, небольшой фрагмент которой - для автомата русского языка - представлен на Таблице 5.6.1.

Возможность бездефектной рациональности

исследования-обоснования,

основанного на автоматном подходе

И вот оказывается, что приведенное нами несколькими страницами выше исследование обоснование говорящим своего речевого акта, основанное на автоматном подходе к языку, вполне может оказаться бездефектно рациональным, - т.е. исследователь вполне в состоянии поддерживать свою рациональность на протяжении неопределенно большого числа ходов фундирующей игры.

---

В самом деле, напомним читателю пример такого "автоматного" исследования-обоснования; говорящий рассуждал так:

"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то слушающий поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

  Это так потому, что слушающий знает русский язык, а русский язык или точнее: сознание человека, знающего русский язык) устроен(-о) так, что если обращаясь к слушающему произнести - с соответствующей интонацией и мимикой - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то в сознании слушающего, знающего русский язык, возникнет понимание, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

Решающую посылку в этом исследовании можно, слегка (и вполне безобидно) упростив исходную формулировку, выразить так:

   "Если обращаясь к человеку, знающему русский язык, произнести - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то этот человек - если он в нормальном состоянии (не спит и т.д.) - поймет, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

Эта посылка несомненно истинна, - и стало быть, если истинны остальные - частные - утверждения этого исследования, то оно рационально в 1-й степени.

Что могло бы помешать ему быть рациональным во 2-й и последующих степенях? В нем нет "коварных" для исследователя слов "смысл", "значение", "конвенция", "условливание" и т.д., которые проваливали рациональность исследователя в рассматривавшихся выше вариантах.

Положим, что трудность для толкования мог бы представить оборот "знать русский язык", но в крайнем случае можно было бы заменить в исходной формулировке фразу "человек, знающий русский язык" более безобидными с точки зрения толкования фразами "человек, умеющий говорить по-русски" или даже "человек, который был неоднократно замечен в том, что он правильно строит свои речевые акты на русском языке и правильно реагирует на русские речевые акты собеседников" и т.п.

Остаются, стало быть, запросы об обосновании, - и понятно, что основную трудность здесь могут представить запросы об обосновании только что приведенной общей посылки.

В самом деле, как мог бы обосновать исследователь это общее утверждение?

Представим себе, что аналогичное "автоматное" исследование касается не автомата языкового общения (т.е. сознания человека, знающего - скажем - русский язык), а более простого технического устройства: например, зажигалки:

"Если я крутну колесико зажигалки, то из отверстия зажигалки вспыхнет язычок пламени.

Это так потому, что любая зажигалка устроена так, что если крутнуть ее колесико, то из отверстия зажигалки - если она в нормальном состоянии (т.е. заправлена бензином и т.д.) - вспыхивает язычок пламени."

Представим далее, что по ходу фундирующей игры, связанной с этим последним исследованием оппонент предъявляет исследователю запрос об обосновании общей посылки ("Если крутнуть колесико любой зажигалки, ..."). Самый естественный и, если можно так выразиться, самый сильный ответ на такой запрос имел бы примерно такой вид:

"В (любой) зажигалке имеется баллончик с бензином с очень узким отверстием-щелкой в верхней части. Это узкое отверстие выложено специальной тканью, легко впитывающей в себя бензин и его пары, - так что в заправленной зажигалке эта ткань всегда насыщена бензином и его парами. Около этого узкого отверстия крепится кремень. Когда пользователь крутанет колесико, то оно задевает кремень и высекает из него искру в непосредственной близости от узкого отверстия баллончика. Поскольку воздух в непосредственной близости от отверстия баллончика насыщен парами бензина, эти пары возгораются от искры, и если в баллончике есть бензин, то огонь поддерживается вследствие пстоянных испарений бензина."

Этот ответ истинен и логически уместен - и таким образом он поддерживает рациональность исследователя во 2-й степени. Если же оппонент потребует дальнейших обоснований различных частей этого ответа, то исследователю придется обосновывать их соответствующими законами физики, химии и механики, а сами эти законы - либо еще более общими законами, либо индукцией - ссылкой на многократно наблюдавшиеся опыты.

И вот решающее различие между зажигалкой и сознанием человека, знающего русский язык, с точки зрения фундирующей игры состоит в том. что в случае сознания исследователь лишен возможности построить свое обоснование исходной общей посылки "автоматного" исследования по образцу обоснования общей посылки  случае с зажигалкой. Он то есть лишен возможности заявить нечто вроде:

"В сознании каждого человека, знающего русский язык, имеется ряд деталей-элементов e₁, e₂, ... ,e_n, - таких, что если произнести, обращаясь к этому человеку - с соответствующими мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а', то детали-элементы e₂, ... ,e_n будут взаимодействовать между собой таким-то образом [здесь должна следовать не менее детальная и четкая спецификация этого взаимодействия, чем та, что была дана в исследовании о зажигалке насчет взаимодействия между крутящимся колесиком, куском кремния, бензином в баллончике и тканью, которой покрыты края отверстия].

И вот именно в результате этого взаимодействия и возникает в сознании этого человека ментальное состояние понимания (распознавания) того, что говорящий хотел ему сообщить, что надвигается гроза."

(Заметим в скобках, что если бы такое обоснование с адекватно подробной спецификацией было возможно, то исследователь должен был бы быть готов к дальнейшему обоснованию его частей соответствующими общими законами - по-видимому. законами когнитивной психологии, нейрофизиологии, химии и физики мозга и т.д.)

Ясно, однако, что обоснование такого рода, какое приведено выше, в настоящее время невозможно, ибо современная наука не обладает достаточными знаниями устройства и функционирования мозга и человеческого сознания.

Значит ли это, что "автоматное" исследование-обоснование речевого акта обречено на провал на первом же шаге фундирующей игры? Нет, никоим образом не значит.

Вспомним, что формулируя (в §2.1) наши представления о рациональности, мы явным образом допустили использование индуктивных и аналогических рассуждений. Именно это допущение меняет все дело.

В ответ на запрос об обосновании исходной общей посылки исследователь имеет возможность опереться не на (неизвестные ему) детали устройства мозга и сознания собеседника, а на индукцию - примерно таким образом:

"Я многие сотни и тысячи раз обращался к людям, которые - как мне было заранее известно - знали русский язык и которые - как я мог судить по видимым признакам - находились в нормальном состоянии, с последовательностью звуков (произносимых с соответствующей мимикой и интонацией) 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а'.

Каждый раз - как я имел возможность убедиться по ходу дальнейшего общения с ними - человек, к которому я обращался, понимал в результате моего произнесения этих звуков, что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Поэтому общепринятые стандарты индуктивного рассуждения дают мне право сделать вывод, сформулированный в моей исходной общей посылке: Имеется достаточно высокая степень вероятности, что если обращаясь к человеку, знающему русский язык, произнести - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', то этот человек - если в нормальном состоянии (не спит, не пьян и т.д.) - поймет, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

Это индуктивное обоснование обеспечивает исследователю рациональность в 3-й степени - и не видно при таком повороте игры, что могло бы воспрепятствовать нашему исследователю поддерживать свою рациональность еще неопределенно большое число шагов игры.

---

Примерно в таком же духе исследователь мог бы обратиться и к услугам аналогического рассуждения. Поскольку аналогическое рассуждение, как правило, движется от частного (сингулярного, единичного) утверждения к частному же, а не общему, то исследователю пришлось бы задействовать аналогию уже в исходной формулировке, примерно так:

"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я   г-р-о-з-а', то очень вероятно, что слушающий поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Это так вот почему: Я сам знаю русский язык. Стало быть, мое сознание есть сознание человека, знающего русский язык.

Слушающий, насколько мне известно предварительно, также знает русский язык; его сознание также есть сознание человека, знающего русский язык.

В этом отношении между мной и слушающим имеется, стало быть, сходство.

И вот если бы кто-то, обращаясь ко мне, произнес - с соответствующей мимикой и интонацией последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', то мой автомат языкового общения - мое сознание - сработал(-о) бы так, что у меня возникло бы ментальное состояние понимания (распознавания), что говорящий хотел сообщить мне, что надвигается гроза.

На основании всего вышесказанного я имею право опереться на общепринятые стандарты аналогического рассуждения и сделать тот вывод, с которого я начал это мое исследование-обоснование своего речевого акта."

---

Макроописания  vs. микроописания

В теории автоматов часто делают различие между макроописанием и микроописанием автомата и его работы.

С точки зрения макроописания исследуемый автомат представляет собой черный ящик, т.е. исследователю известно только соответствие между входами автомата и его выходами, но совершенно неизвестно внутреннее устрйоство автомата.

Микроописание же исследуемого автомата есть описание внутреннего устройства автомата. например. его блок-схема или описание его деталей и принципов взаимодействия между ними.

Макро- и микроописания одного и того же автомата дополняют друг друга: микроописание, как правило, способно служить объяснением того, почему автомат имеет такое, а не иное макроописание: например, зажигалка работает так, как она работает потому, что она устроена так-то и так-то.

Важно заметить, что два автомата могут иметь одно и то же макроописание, но совершенно различные микроописания. Например, два компьютера могут абсолютно одинаково рагировать на нажатие клавиш на клавиатуре, будучи устроены совершенно различно - как на уровне программного обеспечения, так и на уровне аппаратного устройства.

И вот в терминах макро- и микроописаний мы можем удобно и коротко подвести итог нашим рассмотрениям в этом параграфе:

Исследователь обречен на скорый проигрыш в фундирующей игре, связанной с "автоматным" исследованием-обоснованием речевого акта. если он пойдет по пути микроописаний,

но зато он способен неопределенно долго поддерживать в этой же самой фундирующей игре свою рациональность. если он будет использовать макроописание автомата языкового общения (т.е. сознания человека, знающего данный язык), опираясь на логические стандарты индукции и аналогии.

---

Заметим далее, что в ходе этого успешного поддержания своей рациональности в терминах макроописаний, исследователь нигде не задействовал представления о притворных полаганиях.

В свете этих результатов мы обязаны уточнить выдвинутую выше (в §5.2) гипотезу HLR пимерно так:

---

Чтобы сразу прийти к окончательному варианту нашей гипотезы, вспомним, что в §5.4 мы рассмотрели возможность поддержания бездефектной рациональности с позиции чужака для данного языкового сообщества. Включив эту оговорку в формулировку нашей гипотезы, получаем ее окончательный вариант:

---

Иногда нам будет удобнее пользоваться следующей синонимичной переформулировкой нашей уточненной гипотезы:

---

Выше мы посвятили целых два параграфа (см. §4.2 и §4.3) аргументации в пользу "незаменимости" представления о притворных полаганиях с точки зрения бездефектно рациональных исследований-обоснований речевых актов и их интерпретаций. Не значит ли теперь наше допущение еще двух возможностей поддерживать рациональность, что мы по существу отказались от идеи "незаменимости" представления о притворных полаганиях?

В некотором смысле, нет, не значит. Вот в каком именно смысле. Дело в том, что хотя обе возможности, о которых идет речь, бездефектно рациональны в смысле нашего определения рациональности, однако те две разновидности рациональности, которые они воплощают, не вполне полноценны.

Начнем с третьей возможности - позиции чужака. Мы уже неоднократно говорили, в чем девиантность этого выхода из положения: соответствующее этой возможности исследование-обоснование рационально лишь в том случае, если его автор не принадлежит к данному языковому сообществу; стало быть, эту разновидность рациональности не могут использовать сами члены сообщества, составляющие большинство участников реального языкового общения.

Что же касается второй возможности - "автоматного" исследования-обоснования в терминах макроописания, - то, во-первых, она воплощает в себе методологию "черного ящика", которая хотя вполне рациональна с формальной точки зрения и нередко оказывается плодотворной на первых этапах изучения той или иной системы, внутреннее устройство которой "либо неизвестно, либо слишком сложно для того, чтобы можно было вывести ее поведение из свойств составных частей этих систем и структуры связей между ними"^[10], - однако эта методология обладает принципиальной ограниченностью: она отказывается от задачи выяснения внутреннего устройства исследуемого объекта, - стало быть, отказывается от изучения структурных причин того, что объект ведет себя так, а не иначе. Методология "черного ящика", взятая сама по себе, в изоляции от других методов, - временный маневр познания, удовлетворительный и приемлемый до тех пор, пока не оказываются познанными детали внутреннего устройства изучаемой системы - а вместе с ними и каузальные законы, управляющие поведением системы.

Но и есть и еще одна особенность "автоматного" исследования-обоснования в терминах макроописаний, которая делает его рациональность не вполне полноценной - именно в случае языкового общения. Она состоит вот в чем.

Представим себе, что мы имеем дело с языковым сообществом, каждый член которого полагает, что звуки речи осмысленны (и стало быть Интенциональны). Предположим далее, что один из членов данного сообщества (который, стало быть, сам полагает. что звуки речи наделены смыслом) выступает в роли говорящего и обосновывает свой речевой акт бездефектно рациональным "автоматным" исследованием-обоснованием в терминах макроописаний:

"Если я, желая сообщить слушающему, что надвигается гроза, произнесу сейчас - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', то он поймет (распознает), что я хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Эта так потому, что слушающий знает русский язык, а если обращаясь к любому человеку, знающему русский язык, произнести - с соответствующей мимикой и интонацией - последовательность звуков 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а', то в его сознании - если он не спит, не пьян и т.п. - возникнет ментальное состояние понимания, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза."

Выходит, таким образом, что, с одной стороны, наш говорящий бездефектно рационален в своем обосновании своего речевого акта, но при этом, с другой стороны, он ошибочно полагает, что звуки речи наделены смыслом (и стало быть, Интенциональны). Правда, он не опирается на это  ошибочное полагание, обосновывая свой речевой акт (в отличие от того, как это имело бы место, если бы он использовал обычное "наивное" обоснование), - именно поэтому-то само его "автоматное" обоснование способно остаться бездефектно рациональным, но зато, как мы видим, это бездефектно рациональное исследование-обоснование совместимо с тем фактом, что его автор имеет ошибочное полагание насчет Интенциональности физических медиаторов.

Заметим, что если бы мы имели дело с языковым сообществом, опирающимся в своем языковом общении на представление о притворных полаганиях насчет осмысленности звуков, и если бы наш говорящий предъявил исследование-обоснование, задействующее это представление, то такое исследование выгодно отличалось бы от "автоматного" тем, что оно не только было бы бездефектно рациональным, но и - в отличие от "автоматного" - явеым образом исключало бы возможность того, что его автор, говорящий, имеет ошибочное полагание, что звуки речи Интенциональны.

Это так потому, что исследование, о котором мы ведем речь, содержало бы общую посылку, которая утверждает - или из которой следует, - что все члены данного языкового сообщества притворно (в игровом порядке) полагают, что звуки речи осмысленны. Из этого следовало бы, что сам говорящий как один из членов данного языкового сообщества, притворно (в игровом порядке) полагает, что звуки речи осмысленны. Из этого же последнего утверждения  свою очередь следует, что говорящий не полагает, что звуки речи осмысленны на самом деле, - ибо невозможно одновременно полагать в игровом порядке, что, скажем, эта кукла - человек, и полагать всереьез, что она - человек. Иными словами, в силу смысла оборота "полагать притворно (в игровом порядке)" два утверждения вида "S полагает, что А" и "S притворно (в игровом порядке) полагает, что А" несовместимы, т.е. не могут быть оба истинными.

---

Все вышесказанное подводит нас к следующему выводу, реабилитирующему уникальность ("незаменимость") представления о притворных полаганиях с точки зрения полноценной рациональности участников языкового общения:

§5.7. КОМПОЗИЦИОНАЛЬНОСТЬ АВТОМАТА ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ:

"АВТОМАТНОЕ"  ИССЛЕДОВАНИЕ

КАК ИСТОЧНИК ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ОБЪЯСНЕНИЙ

Частичное объяснение незадействования притворных полаганий

от рациональности макроописаний

Языковое cообщество, члены которого всерьез полагают, что физические медиаторы языкового общения осмысленны и Интенциональны, способно предоставить своим членам возможность общаться, поддерживая рациональность общения с помощью "автоматных" обоснований в терминах макроописаний, - и это обстоятельство служит одним из частичных объяснений того, почему в реальных процессах языкового общения люди (по-видимому) не опираются на представление о притворных полаганиях.

Это объяснение построено по той же схеме и стоит в одном ряду с частичными объяснениями, венчающими каждый из нескольких предыдущих параграфов. Однако представление об "автоматном" исследовании-обосновании речевых актов участниками общения таит в себе дополнительный экспланаторный потенциал, который мы собираемся раскрыть в этом параграфе.

Композициональность функции,

сопоставляющей входы автомата языкового общения с его выходами

Нам нужно начать с представления о композициональности функции, сопоставляющей входы автомата языкового общения с его выходами. Один из фрагментов этой функции был представлен на Таблице 5.6.1. Мы сейчас рассмотрим другой фрагмент той же самой функции, которая является, по сути дела, макроописанием функционирования сознания человека, знающего русский язык:

Таблица 5.7.1

Фрагмент, представленный на Таблице 5.7.1, показывает одну замечательную особенность работы автомата языкового общения, состоящую вот в чем: Если на входе этого автомата появляется сложная последовательность звуков. в которую в качестве составных частей входят последовательности, представляющие собой самостоятельные входные величины (т.е. попросту говоря, последовательности звуков, реализующие законченные предложения русского языка), то на входе появляется ментальное состояние слушающего, состоящее в понимании того, что слушающий хотел сообщить ему, что имеет место некое сложное положение вещей, в которое в качестве составных частей входят те положения вещеей, которые служат выходами для последовательностей звуков. входящих в качестве составных частей в исходный сложный вход.

Иными словами: Строение выхода от сложного входа некоторым образом зависит от строения выходов от составных частей этого сложного входа.

Эта особенность функции. представляющей собой макроописание автомата, называется ее композициональностью.

Композициональность работы наших автоматов языкового общения есть для нас нечто до такой степени само собой разумеющееся, что свежему человеку бывает трудно сразу оценить фундаментальную роль этой особенности человеческого языка. Чтобы лучше оценить роль композициональности языка, попытаемся представить на минуту, что русский язык развивался по-иному, чем он развивался на самом деле, и в результате этого воображаемого развития автоматная функция русского языка также отличается от той, что мы имеем на самом деле.

В частности, этой воображаемой автоматной функции русского языка принадлежит следующий фрагмент:

Таблица 5.7.2

Представьте себе, то есть, что - используя вводящую в заблуждение нашу обыденную терминологию - сложное предложение "Надвигается гроза и смолк щебет птиц" стало в результате нашего воображаемого развития синонимом нынешнего действительного предложения "Взошла луна" - при том, что его составные части (т.е. предложения "Надвигается гроза" и "Смолк щебет птиц" (сохранили свои прежние смыслы).

По-видимому, языковая интуиция (скажем, та ее часть, которая отвечает за оценку всяких контрфактуальных состояний языка) подсказывает нам, что такое развитие русского языка, которое мы на мгновение вообразили, в принципе невозможно.

Но почему? Да потому, что это воображаемое развитие нарушило бы фундаментальный для любого человеческого языка принцип композициональности. Если использовать вводящую в заблуждение обыденную человеческую терминологию, то этот принцип можно выразить еще и так:

Смысл сложного предложения  есть функция смыслов входящих в него простых предложений.

Микроописания  и  алгоритмы

Если речь идет не о зажигалке или блюминге, а об автомате по переработке информации, то его микроописание т.е. описание его внутреннего устройства) можно представить в виде описания алгоритма его работы.

Мы отметили в свое время, что с одним и тем же макроописанием автомата совместимы несколько (больше одного) его микроописаний, - т.е. по внешнему поведению автомата в принципе невозможно однозначно установить, каково его внутреннее устройство. В применении к информационным автоматам мы можем сказать, что с одной и той же макрофункцией совместимо несколько (больше одного) алгоритма работы автомата, - т.е. если мы знаем только макрофункцию, мы в принципе не способны однозначно определить, каким именно способом (посредством какого именно алгоритма - посредством какой именно последовательности элементарных операций) данный автомат реализует (вычисляет) эту макрофункцию.

Это относится и к нашим автоматам языкового общения: если мы знаем русский язык, то мы знаем макрофункцию автомата общения на русском языке, - т.е. знаем, как именно отреагирует (в нормальных условиях) сознание носителя русского языка на произнесения таких-то и таких-то звуковых последовательностей. Но мы не знаем - по меньшей мере, не знаем в достаточной степени, - каким именно образом мозг (психика, сознание, когнитивные способности) данного человека перерабатывают слуховые восприятия данных звуковых последовательностей в конечный результат - в ментальное состояние понимания того, что хотел сообщить слушающему говорящий.

Именно потому, что мы не знаем - или не знаем в достаточной степени, - как именно происходит в мозгу слушающего процесс понимания того, что хотел сообщить ему говорящий, мы имеем в современной теоретической лингвистике и философии не одно, а несколько частичных микроописаний наших автоматов языкового общения, - ибо, в сущности, всевозможные варианты формальных грамматик и  семантик естественного языка (начиная с порождающих грамматик Хомского и кончая, скажем, формальными семантиками Монтегю и теоретико-игровой семантикой Хинтикки) можно рассматривать в качестве (конечно же, частичных) микроописаний наших автоматов языкового общения на том или ином естественном языке.

С другой же стороны, дело не обстоит, к счастью, и таким образом, что наши знания об автоматах языкового общения исчерпываются знанием его макрофункции. Это, конечно, не так. Кроме макрофункции, мы знаем кое-что о внутреннем устройстве и об алгоритме работы нашего автомата языкового общения. По меньшей мере, мы знаем - или может узнать - следующее:

(1) мы знаем, что именно мозг человека ответственен за работу его автомата языкового общения и что мозг устроен так, что может перерабатывать - по крайней мере, когда он функционирует в качестве автомата языкового общения - не более чем конечное количество информации за конечный промежуток времени;

(2) иногда мы можем непосредственно наблюдать за деталями работы своего собственного автомата языкового общения, - так сказать, частично "де-автоматизировать" его. Это происходит, в частности, тогда, когда нам приходится воспринимать и пытаться понять текст (в том числе, устную речь) на языке, который малознаком или вовсе не знаком для нас.^[11]

---

Именно из пункта (1) многие современные линвгисты и философы языка - в первую очередь, Дональд Дэвидсон - делают вывод о принципиальной композициональности любого человеческого языка. Рассуждение примерно таково: В каждом естественном языке имеется (потенциально) бесконечно много правильно построенных и осмысленных предложений. Мозг же - устройство конечное с точки зрения его когнитивной способности. И вот это информационно конечное устройство способно реализовать (вычислять) макрофункцию языкового общения, область определения которой (т.е. множество всех правильно построенных и осмысленных предложений) - как мы только что отметили - бесконечна. Это возможно лишь в том случае, если мозг так или иначе владеет некоторым конечным описанием макрофункции. Конечное же описание функция, заданная на бесконечной области, может иметь, например, если она обладает свойством композициональности, - т.е. если зная ее значения на простых входах, мозг способен - опираясь на это знание - вычислить ее значение на всех и всяческих сложных входах, построенных конечным числом способов из этих простых.

---

Свидетельства о композициональности макрофункции языкового общения можно почерпнуть и из пункта (2). В самом деле, представим себе, что мы мало знаем некий язык, - пусть это будет, примера ради, узбекский язык, - так что понимание того, что нам говорят на этом языке, возникает в нашем сознании не совсем автоматически, и мы должны помогать нашему автомату общения на узбекском языке некими рассуждениями.

Представим теперь, что говорящий произнес, обращаясь к нам, - с соответствующей мимикой и интонацией - следующую последовательность звуков 'б-у-г-у-н  к-у-н  с-о-в-у-к  в-а  е-м-г-и-р  е-г-я-п-т-и'. Вы, восприняв эти звуки и поняв, по меньшей мере, что человек хочет сообщить вам нечто, начинаете рассуждать - скажем, так:

 "Что он хотел сказать, произнеся 'б-у-г-у-н  к-у-н  с-о-в-у-к', я знаю  -  до такой- то степени я знаю узбекский язык; он хотел сообщить мне, что сегодня холодно. Далее, что он хотел сказать, произнеся 'е-м-г-и-р  е-г-я-п-т-и', тоже понятно: что идет дождь. Вернее, и то и другое было бы понятно по отдельности, если бы он произнес только то, или только другое. Но он произнес и то и другое, а между этими звуками вставит еще звуки 'в-а'. Из всего этого я могу построить конечный результат: он хотел сообщить мне, что сегодня холодно и идет дождь."

Примерно такими рассуждениями вы помогаете своему автомату общения на узбекском языке, когда он сам по малоопытности не справляется с вычислением выхода. Но что это значит? Это значит в точности, что ваша помощь - т.е. ваше рассуждение - основывается на композициональности автомата узбекского языка, когда он работает сам по себе - без обращения к вашей сознательной помощи.

Иными словами, вы опираетесь в своем рассуждении на тот факт, что вы знаете не только узбекскую макрофункцию, но отчасти и алгоритм ее реализации; еще точнее: вы только потому и знаете узбекскую макрофункцию на ее некоторых (именно: на сложных, построенных из простых предложений) входах, что знаете (отчасти) действительный, на самом деле действующий в реальных автоматах общения на узбекском языке алгоритм вычисления этой макрофункции. Еще иными словами: Вы не столько знаете эту макрофункцию в ее табличном виде, - т.е. не столько знаете заранее все соответствия между входами и выходами, - сколько знаете, каким способом можно вычислить ее значение (выход) в данном сложном входе (т.е. отчасти владеете алгоритмом ее вычисления).

Та часть реального алгоритма вычисления узбекской макрофункции, знанием которой вы воспользовались в приведенном выше рассуждении, явным образом может быть представлена примерно так:

1. Проверь, не имеет ли произнесенная говорящим звуковая последовательность вид '[A]-в-а-[B]', где А и В суть звуковые последовательности, способные быть самостоятельным входом узбекской макрофункции.

2. Если да, то вычисли макрофункцию на входе "произнесение говорящим - с соответствующей мимикой и интонацией - звуковой последовательности А". Обозначим результат - А', а положение дел, о котором говорится в А' - A''.

3. Вычисли макрофункцию на входе "произнесение говорящим - с соответствующей мимикой и интонацией - звуковой последовательности В". Обозначим результат В', а положение дел, о котором говорится в B' - B''.

4. Будь уверен, что произнеся '[A]-в-а-[B]', говорящий хотел сообщить тебе, что А'' и B''.

---

Разумеется, приведенное выше рассуждение - не единственный способ, каким человек может сознательно помочь своему автомату общения на узбекском языке, если тот не справляется со своей задачей. Самый известный способ состоит попросту в том, чтобы прибегнуть к помощи разговорника. В этом случае алгоритм будет особенно прост:

1. Услышав обращенную к тебе узбекскую речь, возьми в руки узбекско-русский разговорник.

2. Открой страницу 1.

3. Ищи на левой стороне этой страницы буквенную запись той звуковой последовательности, которую ты услышал.

4. Если нашел искомую буквенную запись, посмотри, что написано на русском языке напротив этой записи на правой стороне страницы. Обозначим то. что там написано, буквой Х.

5. Будь уверен, что говорящий хотел сообщить тебе, что Х.

6. Если не нашел искомой записи на стр.1, открой страницу 3 и повтори цикл шагов 3 - 5.

7. Если ты дошел до последней страницы разговорника и не нашел искомой записи, то оставь свои попытки и скажи своему собеседнику 'г-а-п-и-п-г-и-з-г-а  т-у-ш-у-н-м-а-я-п-м-а-н'  -  и будь уверен, что он по крайней мере поймет, что ты не понял, что он хотел тебе сообщить.

---

Этот алгоритм разговорника отличается от показанного выше композиционального алгоритма по меньшей мере двумя частями:

(1) Алгоритм разговорника принципиально не полон: в разговорнике в принципе нельзя репрезентировать полностью узбекскую макрофункцию, ибо - как и было сказано выше - ее область определения бесконечна.

(2) Алгоритм разговорника принципиально не опирается  на композициональность макрофункции: он попросту перечисляет всевозможные (вернее: некоторые из возможных) входы узбекской макрофункции и выписывает русские описания выходов.

И вот реальные автоматы языкового общения, встроенные в наши мозги, работают примерно так, как это показано в нашем первом частичном алгоритме, а не так, как это показано во втором - алгоритме разговорника, - хотя бы потому, что реальный узбек (или автомат языкового общения реального узбека) знает весь узбекский язык, всю узбекскую макрофункцию на всей ее бесконченой области определения, а это возможно лишь в том случае, если его автомат использует в своем алгоритме свойство композициональности этой функции.

Экстраполяция композициональности на простые предложения 

Однако с точки зрения наших интересов в этой главе, самое интересное в языковой композициональности то, что она не ограничивается входами, представляющими собой сложные предложения, но распространяется также и на простые предложения.

В самом деле, рассмотрим более подробно обсуждавшийся выше пример с узбекским предложением "Бугун кун совук ва емгир егяпти".

Если вы знаете узбекский еще несколько хежу, чем было предположено в первый раз, то вам придется - прежде чем вы поймете, что говорящий хотел сообщить вам, - разобрать услышанную вами звуковую последовательность не только на две большие части (на два простых предложения), но и на гораздо более мелкие части - на отдельные слова.

Вот примерно как придется вам рассуждать с узбекско-русским словарем:

  "Судя по интонации, с которой говорящий произнес то, что он произнес, по количеству ударений в его звуковом потоке и по коротким паузам, звуковая последовательность, произнесенная говорящим. состоит из нескольких - именно: шести - слов. И для того, чтобы понять, что он хотел мне сказать, я должен прежде выяснить, что значит в узбекском языке каждое из этих шести слов." Здесь вы смотрите в словарь и узнаете, что "бугун" по узбекски - "сегодня", "кун" - "день", "совук" - "холод", а также "холодно", а также "холодный", "ва" - "и", "емгир" - "дождь", "егяпти" - "сейчас, в данный момент, падает (идет) [о дожде]". После этого вы пробуете в этой последовательности из шести слов заменить каждое узбекское слово соответствующим ему русским и после, быть может, некоторых проб и ошибок  в вас возникает ментальное состояние понимания того, что говорящий хотел сообщить вам, что сегодня холодно и идет дождь.

Вы действовали при этом так, как если бы принцип композициональности заключается не только в разложении сложных предложений на простые предложения, но и в разложении простых предложений на их составные части - на слова.

Иначе говоря: Вы действовали так, как если бы принцип композициональности состоял не только в том, что смысл сложного предложения есть функция смыслов входящих в него простых предложений, но кроме того и в том, что смысл простого предложения есть функция входящих в него слов.

"Ну, конечно же, - скажете вы, - что же в этом удивительного, ведь так оно и есть на самом деле: смысл предложения (да и любого словосочетания) складывается из смыслов входящих в него слов."

Однако в этом распространении принципа композициональности на простые предложения и слова кроется трудность, которая станет явной, если вы попробуете репрезентировать эту новую композициональность так же, как мы репрезентировали старую, именно: в виде соответствующего фрагмента макрофункции узбекского языка ср. Таблицу 5.7.1):

Звуковая последовательность 'с-н-е-г' (а также и звуковая последовательность 'б-е-л-ы-й') вообще не является законченной входной величиной для нашего автомата языкового общения. Если вы - в нормальных условиях (т.е. в частности, не в качестве акта ответа на вопрос "Что вы предпочитаете - снег или дождь?" и т.п.) произнесете, обращаясь к слушающему: "с-н-е-г", то в нем не возникнет ментального состояния того, что вы хотели ему сообщить нечто. Еще точнее: Не существует такого положения дел Х, что по произнесении этой звуковой последовательности в слушающем возникнет ментальное состояние понимания того, что говорящий хотел сообщить ему, что имеет место Х.

Иными словами: Произнесение звуковой последовательности 'с-н-е-г'  (или 'б-е-л-ы-й') не является стандартным входом автомата общения на русском языке. Еще иными словами: Произнесение любой из этих двух последовательностей не входит в область определения русской макрофункции. Именно в этом и состоит трудность, на которую мы хотим указать: С одной стороны, композициональность языковой макрофункции есть ее свойство, состоящее в том, что значение макрофункции на сложных входах можно построить по ее значениям на простых входах, являющихся составными частями данного сложного. Но с другой стороны, в случае простого предложения и входящих в него слов, слова сами по себе вообще не являются входами нашей макрофункции, - поэтому становится бессмысленным утверждать, что значение макрофункции на простом предложении можно построить по значениям этой макрофункции на еще более простых входах - именно, на отдельных словах, входящих в этое простое предложение. Это утверждение бессмысленно потому, что предел простоты входа языковой макрофункции - законченное предложение. На более простых входах - например, на отдельных словах - макрофункция не определена.

"Что это значит? - спросит читатель, - Значит ли это, что отдельные слова лишены смысла, а смысл имеют лишь законченные предложения?" Не будем торопиться с ответом на этот законный вопрос - прежде чем отвечать на него, нам понадобится обсудить статус промежуточных результатов работы автомата.

Об особом статусе промежуточных результатов работы автомата

Мы отметили выше, что микроописанием информационного автомата может служить описание алгоритма его работы - алгоритма, вычисляющего его макрофункцию.

И наоборот: Если нам дан произвольный алгоритм переработки информации - например, алгоритм вычисления наибольшего общего делителя двух чисел и т.п., - то мы можем рассматривать его как микроописание некоего информационного автомата, например, кмпьютера, работающего по соответствующей программе, или человека, сознательно реализующего данный алгоритм с карандашом и бумагой в руках и т.п. Скажем, на некоего конкретного школьника, который в своей тетрадке по математике вычисляет шаг за шагом наибольший общий делитель чисел 350 и 700, следуя алгоритму, рассказанному учителем на уроке математики, можно - если угодно - смотреть как на информационный автомат с соответствующими макрофункцией и алгоритмом ее реализации.

И вот вообразим, что два школьника, действуя как информационные автоматы, заняты решением одного и того же арифметического примера, именно:

(2х6 + 3):5

Вот шаги решения этого примера первым учеником:

1. (2х6 + 3):5 = (12 + 3):5

2. (12 +3):5 = 15:5

3. 15:5 = 3

4. Ответ: 3

А вот шаги решения того же примера вторым учеником:

1. (2х6 + 3)6% = (12 + 3):5

2. (12 + 3)6% = (12 +3):5 = 15:5 

3. (12 + 3)6% = (12 +3):5 = 15:5 = 3

4. Ответ: 3

Понятно, что оба реализовали, в сущности, один и тот же алгоритм вычисления с легкими ном\тационными вариациями: первый школьник на каждом шаге переписывал вновь полученный на последнем шаге результат преобразования исходного примера, а второй (ради экономии времени) - просто на каждом шаге добавлял справа к уже полученному на предыдущем шаге равенству или цепочке равенств новый знак равенства и записывал справа от него результат нового преобразования. Строго говоря, - с точностью до деталей нотации, - алгоритмы двух мальчиков были все же слегка разными, а результаты, конечно, получились одни и те же. Мы можем явным образом выписать алгоритм вычислений, которым пользовался первый школьник, и алгоритм вычислений, которым пользовался второй школьник, - но не будем этого делать. Ясно, что для любого примера на четыре арифметические операции  результаты работы этих двух алгоритмов совпадут: оба алгоритма реализуют одну и ту же макрофункцию.

Нам в этих алгоритмах интересно вот что: У первого школьника на каждом из четырех шагов работы записано некое правильно построенное арифметическое утверждение. Например, утверждение, записанное на втором шаге, можно перевести на обычный русский язык так: "Число (12 + 3):5 равно числу 15:5".

У второго же школьника записи, сделанные им на втором и третьем шагах работы, не выражают никакого арифметического утверждения, ибо они нарушают правила стандартного синтаксиса языка арифметики. Если бы мы попробовали перевести запись, сделанную им на 2-м шагу, на обычный русский язык, то мы также получили бы сложное выражение, нарушающее правила синтаксиса русского языка: "Число (2х6 + 3):5 равно числу (12 +3):5 равно числу 15:5".

"Ну, и что, - скажете вы. - Ведь паренек записывал так только для экономии времени. Важно то, что он получил правильный результат."

Вот именно это мы и хотим сказать:

Например, в данном случае исходное выражение и конечный результат обязаны быть правильно построенными арифметическими выражениями определенной категории, именно: записями числа. Промежуточные же результаты нельзя оценивать с точки зрения их соответствия грамматическим стандартам языка арифметики.

Неуместно, к примеру, - или не всегда уместно, - оценивать конечные результаты работы алгоритма с точки зрения  их истинности или ложности, - даже если они не отличимы от правильно построенных (повествовательных) предложений некоторого языка. Вот пример такой неуместности.

Предположим, что рассматривавшийся выше пример решал еще и третий школьник, который использовал для этого придуманную им самим вариацию общего арифметического алгоритма. Вот шаги его решения:

1. (2х6 + 3):5 = ((12 + 3):5 + 117

2. (12 +3):5 = (15:5) + 117

3. 15:5 = 3

4. Ответ: 3

Ясно, в чем состояла его вариация алгоритма: на всех промежуточных шагах он приписывал в крайней правой позиции записи '+117', прочие же вычисления делались им как обычно, и приписывание лишнего числа со знаком сложения никак не мешало вычислениям; оно просто не участвовало в них.

Посмотрим на промежуточные результаты его работы. Скажем, первая строчка представляет собой грамматически правильно построенное арифметическое утверждение. В переводе на обычный русский язык оно гласит:

"Число (2х6 +3):5 равно числу ((12 + 3):5) + 117".

Конечно же, это утверждение ложно - первое из чисел не равно второму. Но что же из этого следует? Должны ли мы сказать, что третий школьник неправильно решил пример? Нет, этого сказать нельзя - он получил правильный ответ: число 3. Но, может быть, мы должны сказать, что он получил правильный ответ случайно, а использованный им метод (алгоритм) был ошибочен? Нет, и этого сказать нельзя. Алгоритм, которым он пользовался, дает правильный результат во всех случаях арифметических вычислений? он реализует ту же самую макрофункцию, что и алгоритм, использовавшийся первым школьником. Конечно, если бы мы стали оценивать алгоритмы по их быстродействию, или сложности, то пришлось бы сказать, что первый алгоритм экономнее, в нем не тратится времени на совершенно бесполезные априписывания символов '+117', которые по сути дела не участвуют в вычислениях. Иными словами: Третий алгоритм представляет собой паразитическую вариацию первого, - но во всех иных отношениях он является полноценным алгоритмом, верно вычисляющим функцию, которую он предназначен вычислять. Мораль этого примера состоит в том, что вполне возможен такой алгоритм, который полноценно делает свое дело, но на промежуточных шагах которого появляются записи, которые - если интерпретировать их, взятые сами по себе, - выражают ложные утверждения.

Можно возразить, что наш пример чрезвычайно искусственен и поэтому мало что доказывает. Рассмотрим поэтому еще один пример, относящийся на этот раз к алгоритму сложения чисел столбиком.

Предположим, что нам надо сложить два числа: 21741 и 115. Алгоритм, о котором идет речь, предписывает, предписывает нам, как поступать - шаг за шагом. Вот что получается на каждом из шагов действия этого алгоритма, если на его входе - пара чисел 21741 и 115:

Заметьте, что записи, получающиеся на шагах 2-6, с формальной точки зрения ничем не отличаются от синтаксически правильно построенных арифметических утверждений. Например, запись шага 6, будучи переведенной на обычный русский язык, гласит: "В результате сложения чисел 21741 и 115 получается 21856". Это - истинное утверждение арифметики. Но что получится, если мы таким же манером - то есть по обычным правилам арифметического синтаксиса - будем интерпретировать запись, полученную на 2-м шагу? Мы получим утверждение: "В результате сложения чисел 21741 и 115 получается 6". Это, конечно же, ложное утверждение. "Но эти промежуточные записи, - скажете вы, - не предназначены для того, чтобы так их интерпретировать." Вот и мы говорим то же самое:

Или, иными словами:

Приложение  тезиса об особом статусе промежуточных результатов

к работе автомата языкового общения

Попытаемся приложить тезис SSIR к работе алгоритма, реализующего макрофункцию автомата языкового общения.

Предположим для определенности, что мы имеем дело с узбекским языком, именно: предположим, что человек, очень плохо знающий узбекский язык,  со словарем в руках пытается понять, что хотел ему сообщить человек, который произнес, обращаясь к нему, последовательность звуков "б-у-г-у-н  к-у-н  с-о-в-у-к". Невозможно сказать с опредоленностью, каков действительный алгоритм, реализуемый действительным автоматом языкового общения - человеческим мозгом, ибо многие детали работы этого алгоритма проходят незамечанными для сознания человека, но поскольку в нашем крайнем случае плохого знания языка некоторые особенности работы алгоритма "де-автоматизируются", можно попытаться с некоторой долей уверенности восстановить работу алгоратма хотя бы на уровне более или менее крупных блоков. Записи 1-6 в Таблице 5.7.3 репрезентируют промежуточные результаты работы рассматриваемого алгоритма, а запись 7 - конечный результат его работы:

Таблица 5.7.3

Заметим, что на некоторых промежуточных шагах - именно: на шагах 2-6 имеют место записи, в которых, - если интерпретировать их, как обычные предложения русского языка, - идет речь о смысле языковых выражений: "Узбекское слово "бугун" имеет тот же смысл, что и русское слово "сегодня"" и т.д. В конечном же результате работы алгоритма нет речи ни о каких семантических понятиях - смысле, значении, осмысленности, интенциональности и т.п. Конечным результатом является возникновении у слушащего ментльного состояния понимания, что говорящий хотел сообщить ему, что сегодня холодно; - а вовсе не, скажем, ментального состояния понимания того, что последовательность звуков 'б-у-г-у-н  к-у-н  с-о-в-у-к' означает, что сегодня холодно; - или что эта звуковая поеследовательность имеет тот же смысл, что и русское предложение "Сегодня холодно"; или что эта последовательность звуков обладает Интенциональностью с пропозициональным содержанием 'что сегодня холодно'; - или что она, эта последовательность, направлена на положение дел, что сегодня холодно; - или что она по своей природе связана с этим положением дел - и т.д. Ничего этого нет в содержании того ментального состояния слушающего, которое является конечным результатом работы алгоритма, реализующего автомат общения на узбекском языке - или узбекскую макрофункцию (да и макрофункцию любого другого естественного языка): содержание этого ментального состояния слушающего касается вовсе не смысла произнесенных звуков, а некоторого ментального состояния говорящего - его желания сообщить нечто; говорящий распознал это желание слушающего, в этом и состоит конечный результат общения. Посредниками были звуки. Об их посреднической роли и идет речь в промежуточных ("средниих") результатах работы алгоритма. Но они сыграли свою роль - и отброшены (как приставная лестница, когда человек с ее помощью уже взобрался на крышу).

И так обстоит дело с любым конкретным процессом распознания слушающим того, что хотел сообщить ему говорящий. Конечная цель слушающего - правильно определить, в чем состояло коммуникативное желание (намерение) говорящего, а вовсе не в том, чтобы определить, какой смысл имеют произнесенные звуки в данном языке. Эта вторая цель промежуточна, она является "всего лишь" средством для достижения конечной цели общения.

Следствия из приложения тезиса SSIR к работе алгоритма,

реализующего макрофункцию естественного языка

Следствие 1. Если тезис SSIR верен, то из него - когда он приложен к случаю языкового общения - следует, что такие утверждения, как "Узбекское слово "бугун" имеет тот же смысл, что и русское слово "сегодня"" и подобные ему утверждения о смысле, осмысленности, значении, Интенциональности и т.д. слов, других языковых выражений (включая законченные предложения), а также о смысле, осмысленности, Интенциональности всяческих физических медиаторов общения (звуковых последовательностей, следов чернил соответствующей формы и т.д., и т.п.), - все эти утверждения, которые, как мы видели на примере, задействованы только на промежуточных стадиях работы алгоритма - но не в его конечном результате, нельзя без каких-то дополнительных оснований рассматривать и интерпретировать как правильно построенные и допускающие самостоятельную стандартную интерпретацию предложения русского (в нашем случае) языка и оценивать их как истинные или ложные.

Здесь нужно понять следующую тонкость: В тезисе SSIR не говорится, - и из него не следует, - что если некая запись получается на промежуточном шаге рассматриваемого алгоритма. то выражаемое этой записью утверждение с необходимостью является ложным.

В тезисе SSIR говорится иное: Тот факт, что запись Х, получающаяся на одном из промежуточных шагов алгоритма, корректно вычисляющего некую макрофункцию, неотличима по своей форме от правильно построенного предложения S (языка, на котором выражен конечный результат работы алгоритма), - этот факт, взятый сам по себе, не является основанием для того, чтобы полагать. что предложение S выражает истинное утверждение, или даже для того, чтобы полагать, что предложение S, хотя и грамматически правильное, является вообще осмысленным, т.е. выражает некое утверждение U.

Применительно к языковому общению это означает следующее: Если единственным основанием веры в истинность (или даже осмысленность) утверждений об осмысленности (и Интенциональности) языковых выражений и соответствующих физических медиаторов является тот факт, что по ходу работы имеющегося внутри каждого из нас алгоритма вычисления макрофункции нашего естественного (например, русского) языка на некоторых промежуточных шагах появляются "записи", неотличимые по форме от русских (в нашем случае) предложений, выражающих эти утверждения, то у нас нет вообще никаких оснований считать, что эти самые утверждения, о которых идет речь, - т.е. утверждения об осмысленности (и Интенциональности) языковых выражений и физических медиаторов общения, - истинны.

Стало быть, - если наши рассуждения верны, - дело теперь сводится к тому, чтобы ответить на вопрос: Есть ли у нас какие-то иные (дополнительные, особые, самостоятельные) основания для того, чтобы верить в истинность (или даже в осмысленность) утверждений об осмысленности (и, сталоы быть, Интенциональности) языковых выражений и физических медиаторов?

Мы аргументировали (в §3.1), что таких оснований не существует. Если эта аргументация верна, то следует отказаться от всяких разговоров о том, что физические медиаторы могут обладать смыслом и/или Интенциональностью. ( не станем начинать здесь большого и отдельного разговора об осмысленности и/или Интенциональности языковых выражений, ибо такой разговор потребовал бы предварительного решения очень нелегкой проблемы об онтологическом статусе языковых выражений.)

Следствие 2. Объяснение того, откуда у философов появляется искушение утверждать, что звуки речи и другие физические медиаторы Интенциональны

Приложение тезиса SSIR к работе алгоритма, реализующего макрофункцию естественного языка, дает нам правдоподобное объяснение того, откуда у философов (например, у Серля и Бромбергера) появляется соблазн утверждать, что звуки речи и другие физические медиаторы Интенциональны.

Язык в этом случае устраивает одну из самых мощных и хитрых ловушек. Ловушка состоит в том, что очень легко не заметить тонкого, но важного различия между двумя следующими видами оценочных суждений:

и

Но в том-то все и дело, - если верен тезис SSIR, - что запись, адекватная в качестве промежуточного результата работы алгоритма, может вовсе не быть такой записью, которую можно (позволено, разрешено, дано право, имеются основания) толковать в качестве осмысленного и тем более истинного предложения того языка, на котором сформулирован конечный результат.

Относительно одной из рассматривавшихся выше конкретных записей рассуждение философа, попадающего в эту ловушку. может быть примерно таково:

В этом рассуждении решающую роль играет посылка (1). И именно в этой посылке - а также в посылке (2) - делается решающая ошибка. "Не ошибочно" - не значит "истинно". То, что есть верного в посылке (1), сводится к следующему: Если выбирать из двух оценок рассматриваемого в (1) утверждения - позитивной и негативной, то следует выбрать не негативную, а позитивную оценку. То же, что есть в (1) не верного, можно выразить так: Есть разные измерения оценок с негативным и позитивным полюсами, и в (1)-(2) выбрано ошибочное, неуместное в данном случае измерение 'истинность/ложность' - вместо единственно адекватного в данном случае оценочного измерения 'адекватность в качестве промежуточного результата / неадекватность в этом качестве'. Утверждение, о котором идет речь в посылке (1), действительно не является ошибочным в качестве одного из промежуточных результатов работы алгоритма, реализующего соответствующую макрофункцию. Но из этого неправомерно делать тот вывод, который сделан на 2-ом шаге приведенного выше рассуждения: этоутверждение неправомерно оценивать с точки зрения его истинности или ложности, - если только не имеется каких-то дополнительных, самостоятельных оснований для такой оценки.

Мы не собираемся утверждать, что философы, которые поддерживают тезис об Интенциональности физических медиаторов, (например, Серль или Бромбергер) пришли к вере в этот тезис с помощью в точности такого рассуждения, которое приведено нами выше. Например, его шаги 5-7 слишком наивны для тех обоснований тезиса об Интенциональности, которые развивает в своей теории Серль. Нам представляется, однако, что в подоплеке любой теории, поддерживающей тезис об Интенциональности, лежит та же самая ошибка - та же понятийная путаница, -которую демонстрируют первые два шага приведенного нами рассуждения: смешивание двух различных измерений оценок.

Следствие 3. О композициольности алгоритма, реализующего макрофункцию автомата языкового общения

В разделе Экстраполяция композициональности на простые предложения этого параграфа мы привели аргументы в пользу утверждения о том, что попытка экстраполировать свойство композициональности макрофункции естественного языка со сложных предложений на простые наталкивается на серьезную трудность, состоящую в том, что составные части простого предложения - слова и словосочетания - вообще не являются стандартными входами этой макрофункции, и стало быть, невозможно (некорректно) говорить о том. что значение макрофункции на входе, соответствующем простому предложению, может быть построено из ее значений, соответствующих составным частям данного простого предложения, ибо эти последние попросту не принадлежит области определения макрофункции.

Как же в таком случае относиться к одному из самых фундаментальных  тезисов современной философии - тезису CL о композициональности языка?

Этот тезис не терет своей значимости, если соответствующим образом интерпретировать его. По сути дела, он ухватывает одну решающую особенность работы алгоритма, реализующего макрофункцию автомата языкового общения. Эта особенность состоит вот в чем: Как мы видели выше (см. Таблицу 5.7.3 и ее обсуждение), вычисляя выход, этот алгоритм начинает с того, что расчленяет произнесенную последовательность звуков на части, соответствующие словам и словосочетаниям, и затем занимается вычислением роли каждого отдельного слова в построении искомого выхода (шаги 2-6 в Таблице 5.7.3). Таким образом, тезис о композициональности языка ухватывает некий действительно имеющий место феномен: алгоритм, реализующий макрофункцию естественного языка не есть алгоритм разговорника; он, по ходу вычисления значения макрофункции на данном входе посвящает отдельные шаги своей работы обработке отдельных составных частей выхода - слов и словасочетаний; от промежуточных результатов, полученных на этих шагах, зависит конечный результат работы алгоритма - возникновения у слушающего ментального состояния понимания (распознавания) того, что хотел сообщить ему слушающий.

 Об "автоматной" интерпретации тезиса

об  Интенциональности физических медиаторов языкового общения

"Автоматные" представления о феномене языкового общения, развитые нами в этом и предыдущем параграфах, позволяют сделать еще один интересный вывод.

Произносимые говорящим звуки действительно "указывают на некую сущность, отличную от них самих", или - выражаясь несколько более простым языком - они действительно связаны с некоей сущностью, отличной от них самих, и таким образом, по определению Интенциональности, они действительно-таки Интенциональны.

Именно: они связаны с соответствующим ментальным состоянием слушающего - состоянием понимания того, что хотел сообщить  ему говорящий. эта связь есть связь входов автомата языкового общения с его выходами, или - что то же самое - связь элементов области определения макрофункции языка с соответствующими элементами из области значений данной макрофункции.

Но это, конечно, не та Интенциональность звуков, которую имеют в виду Серль и Бромбергер. Покажем на конкретном примере два основных пункта расхождений:

Предположем вновь, что говорящий, обращаясь к слушающему, произносит последовательность звуков: 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а'.

Первый пункт расхождений состоит в следующем. Серль и Бромбергер считают, произнесенная последовательность звуков связана с некоей отличной от нее самой сущностью - именно, с положением дел, что надвигается гроза.

Согласно же "автоматной" интерпретации, произнесенная в данном случае последовательность звуков действительно связана с некоей отличной от нее самой сущностью - но не с положением дел, что надвигается гроза, а с возникающим у слушающего ментальным состоянием понимания, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Во-вторых, Серль и Бромбергер считают, что эта связь произносимых звуков с той сущностью, с которой они связаны, имеет место в силу особого намерения подразумевания (meaning intention), с которым произносит звуки говорящий.

В соответствии с "автоматной" интерпретацией, связь, о которой идет речь, имеет место не в силу того или иного намерения говорящего, а в силу макросвойств автомата языкового общения: макрофункция, реализуемого этим автоматом такова, что она связывает данные входы - произнесения звуков - с данными выходами - соответствующими ментальными состояниями слушающего.

Этот пункт заслуживает комментария. Когда Серль и Бромбергер говорят об особом намерении говорящего как о факторе, сообщающем Интенциональность звукам, они не так далеки от истины, как может показаться на первый взгляд. Решающая тонкость в этом вопросе заключается в том, что, строго говоря, в спецификацию входа автомата языкового общения входят и такие особенности поведения говорящего, которые свидетельствовали бы о его намерении коммуницировать с  собеседником. Представьте себе, что говорящий произносит те же самые звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я г-р-о-з-а' с таким видом (жестикуляцией, позой, мимикой и т.п.), которые не характерны для наличия намерения общаться - скажем, он отвернулся от слушающего и произносит эти звуки как бы тренируясь в произношении русских слов и т.п. Произнесенные в такой манере те же самые звуки при прочих равных условиях не дадут на выходе того же самого ментального состояния - понимания слуающим, что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза.

Таким образом, намерение коммуницировать релевантно для получения на выходе автомата языкового общения желаемого ментального состояния. Но дело все же обстоит таким образом - и это решающий момент, - что в отличие от того, что утверждают Серль и Бромбергер, важно не то, каковы действительные намерения говорящего, а то, каковы внешние характеристики его поведения, сопутствующие произнесению звуков. Представим себе. к примеру, что в действительности говорящий вовсе не имеет намерения общаться со слушающим (сообщать ему, что надвигается гроза), а его действительное намерение состоит в том, чтобы поставить психологический эксперимент - проверить, как отреагирует слушающий на произнесение им, говорящим, таких-то звуков в такой-то манере. Для этого говорящий произносит звуки 'н-а-д-в-и-г-а-е-т-с-я  г-р-о-з-а' с такими мимикой, жестикуляцией, интонацией и т.д., которые, как он знает, характерны для случая, когда говорящий действительно произносит эти звуки с намерением сообщить слушающему, что надвигается гроза.

Как сработает в этой ситуации автомат языкового общения, встроенный в сознание слушающего? Если имитация, подстроенная говорящим, достаточно искусна, то автомат сработает так, как ему и положено - в сознании говорящего возникнет полагание (ошибочное на этот раз), что говорящий хотел сообщить ему, что надвигается гроза. Эта возможность подать на вход автомата "фальшивую монету" с похожими на настоящие параметрами абсолютно фундаментальна для феномена общения между людьми: в частности, только благодаря ей возможно такое, увы, распространенное явление, как ложь и обман.

Человек, который намеревается обмануть другого. сказав ему, что надвигается гроза, вовсе не имеет намерения сообщить ему, что надвигается гроза; - вместо этого он имеет намерение произвести такие манипуляции с автоматом языкового общения слушающего, которые привели бы к возникновению у слушающего ментального состояния полагания, что говорящий хотел сообщить ему, слушающему, что надвигается гроза, - хотя на самом деле он не намеревался сообщить ему, что надвигается гроза.

Для этого он, так сказать, опускает в щель автомата фальшивую монету, которую автомат не способен отличить от настоящей.

---

Мы видим, таким образом, что "автоматное" представление об автомате языкового общения дает нам возможность построить еще одно объяснение - объяснение того, в каком отношении близки к истине авторы тезиса об Интенциональности физических медиаторов и где именно они отходят от нее.

О границах класса входов и класса выходов

автомата языкового общения

В заключение этого параграфа рассмотрим вкратце вопрос о том, насколько точно мы можем провести границы классов входов и выходов автомата языкового общения.

В предыдущем параграфе мы, в частности, сказали, что область значения макрофункции естественного языка есть класс всех ментальных состояний слушающего.

Нельзя ли каким- либо естественным образом сузить этот класс - определить область значений нашей макрофункции более ограничительным образом? По-видимому, можно: К области значений языковой макрофункции относятся не все и всяческие ( абстрактно возможно) ментальные состояния слушающего, а лишь те его ментальные состояния, которые могут быть описаны как состояния  полагания, что говорящий хочет сообщить, что X (где  Х - некоторое положение дел). Таким образом, описав произвольный выход языкового автомата как состояние пологания, мы выбросили из области все ментальные состояния, иных разновидностей (желания, намерения, сенсорные восприятия и т.д.), а кроме того, выбросили и те полагания, которые не являются полаганиями, что говорящий хотел сообщить Х.

Казалось бы еще беспроблемней естественней границы области определения языковой макрофункции - что то же самое, - класса входов  автомата языкового общения: Он, этот класс, вроде бы должен совпадать с классом произнесений говорящим всевозможных последовательностей звуков, соответствующих грамматически правильным предложениям того естественного языка, о котором идет речь.

Однако, если вдуматься, такие границы могут быть поставлены под вопрос - и притом несколькими способами :

1. Мы уже говорили выше, что во многих случаях необходимо задавать и дополнительные параметры - релевантные особенности указуещего жеста говорящего и внеязыковой ситуации произнесения. Стало быть, для общности рассмотрения нужно предусмотреть описание входа как тройки этих входных параметров: 1) произнесения последовательности звуков; 2) указующего жеста; 3) релевантных характеристок ситуации произнесения.

2. Тривиальным образом, не для каждого грамматически правельного предложения данного язка произнесение соответствующих ему звуков способно породить в слушающем понимание того, что говорящий хотел сообщить ему Х (где  Х - некоторое положение дел). Есть ли такое Х, что если говорящий произнесет, обращаясь к вам, звуковую последовательность 'з-е-л-е-н-ы-е  и-д-е-и  я-р-о-с-т-н-о  с-п-я-т', то вы поймете, что говорящий хотел сообщить вам, что Х. Между тем, соответствующее этим звукам предложение "Зеленые идеи яростно спят" есть грамматически правильное предложение русского языка. Но это наблюдение, как мы только что заметили, сравнительно тривиально (ср. подробные обсуждения этой темы Хомским) и находится в стороне от наших интересов в этом разделе.

3. Для нас интереснее всего, что в некоторых обстоятельствах говорящий способен породить в слушающем понимание того, что именно он хотел сообщить слушающему, не произнося при этом ни единного звука, а совершив, вместо этого, действие совершенно иного рода.

Представьте себе, что вы спрашиваете у прохожего:"Который час?". Он же, вместо словесного ответа, подносит свои наручные часы к вашим глазам. Должны ли мы сказать, что этот прохожий задействовал своим действием поднесения часов к вашим глазам ваш автомат языкового общения?

Некоторые соображения, относящиеся к случаям подобных "внеязыковых" коммуникативных действий, читатель может найти в публикациях автора этих строк.^[12]

 Во всяком случае должно быть ясно, что если мы собираемся всерьез задействовать автоматные представления о языковом общении, то вопрос о границах класса входов и класса выходов автомата языкового общения заслуживает самостоятельного исследования.

§5.8.  СМЕСЬ 

РАЦИОНАЛЬНОСТИ, 

АВТОМАТИЗМА, 

МИФА,

 КОНЦЕПТУАЛЬНОЙ ПУТАНИЦЫ, 

ТАБУ 

И

ИГРЫ

В РЕАЛЬНЫХ ПРОЦЕССАХ ЯЗЫКОВОГО ОБЩЕНИЯ

 В этом параграфе мы подведем итог наших рассмотрений в Главе 5. Начнем с того, что сведем вместе те частичные объяснения, которые были получены в предыдущих параграфах.

Сводка полученных частичных объяснений

Невозможность "однофакторного" объяснения

Мы в принципе не можем ограничиться каким-либо одним из объяснений РЕ1 - РЕ6, потому что в различных конкретных эпизодах реального языкового общения задействованы различные факторы из числа тех, что служат объяснениями в РЕ1 - РЕ6. Однако можно надеяться, что какой бы конкретный эпизод ни взять, мы всегда сможем выбрать, для отсутствия в этом эпизоде опоры участников общения на притворные (игровые) полагания, подходящее объяснение среди РЕ1 - РЕ6.

Таким образом, если рассматривать феномен языкового общения в некоем реальном языковом сообществе в целом - если рассматривать этот феномен с точки зрения рациональности участников общения, - то оказывается, что этот феномен представляет собой, так сказать, смесь ограниченной рациональности, психологического автоматизма, задействования мифа, концептуальной путаницы, табу на определенные "опасные" повороты рационального исследования и "автоматных" представлений о языковом общении (в смысле §5.6).

Ограниченная рациональность и ее роль в языковом общении

Второй важный вывод, который мы вправе сделать из рассмотрений этой главы, состоит в том, что рациональность участников обыденного языкового общения - если она вообще присутствует - в принципе ограничена, и мы можем выделить наиболее интересные разновидности этой ограниченности:

1) мифологичность некоторых ключевых посылок;

2) смешение "простых" (монадических) понятий и их реляционных аналогов;

3) косвенная нерациональность;

4) блокирование таких поворотов исследования, которые могут привести к когнитивному конфликту;

5) опора на "автоматные" макроописания, в принципе совместимые с ложными представлениями об Интенциональности медиаторов и позволяющие не углубляться в рассмотрение внутреннего устройства "автомата языкового общения".

Все эти разновидности ограничений на рациональность участников реальных процессов языкового общения позволяют им поддерживать - в случаях, вынуждающих их заняться исследованием-обоснованием своего речевого действия, - внешнюю видимость ("форму") рациональности, успешно при этом выбирая свои речевые действия и интерпретации речевых действий партнера и не опираясь на представления о притворных (игровых) полаганиях об Интенциональности медиаторов общения.

Игра и рациональность языкового общения

В соответствии с нашей гипотезой HLR (или ее окончательным вариантом HLR''), бездефектная рациональность участников общения - если бы она наличествовала - была бы связана с притворными (игровыми) полаганиями членов языкового сообщества об Интенциональности звуков речи и других физических медиаторов - то есть с игрой в осмысленность звуков.

И хотя в подавляющем большинстве случаев обыденного языкового (и вообще знакового, опосредованного физическими медиаторами) общения до бездефектной (совершенной, не связанной перечисленными выше ограниченностями) рациональности дело не доходит, - все же в принципе возможность такого бездефектно рационального общения, опирающегося на осознаваемую участниками общения игру в осмысленность используемых ими медиаторов, абсолютно реальна.

Поэтому, учитывая эту крайне редко осуществляемую, но вполне реальную возможность, мы можем в заключение этой главы охарактеризовать феномен языкового общения - с точки зрения принципа рациональности - как смесь бездефектно рациональной игры в осмысленность (Интенциональность) медиаторов и различных видов ограниченной рациональности: психологического автоматизма, задействования мифа, концептуальной путаницы, табу и "автоматных" макропредставлений о языковом общении.

 

---

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Итак, мы попытались показать, каким образом можно выбить почву из-под ног (лишить оснований) одного из центральных тезисов одной из наиболее развитых версий интенционализма в философии языка - Серлева тезиса об Интенциональности физических медиаторов общения, приводящего к парадоксальному выводу о том, что физические сущности - звуки, следы чернил, камни, стулья, стаканы - могут быть истинными и ложными.

Это выбивание почвы было проделано в два этапа:

- во-первых, мы аргументировали в пользу тезиса о коллективной вере в Интенциональность медиаторов как достаточном условии успешного общения (§3.1), показав тем самым, что успешно общаться можно и при посредстве лишенных Интенциональности медиаторов;

- во-вторых, мы показали (Гл.4), что коллективную веру в Интенциональность медиаторов можно заменить иным, не ведущим к дефектам рациональности достаточным условием успешного общения - разделяемыми всеми членами языкового сообщества притворными (игровыми) полаганиями насчет Интенциональности медиаторов.

 Мы далее выдвинули гипотезу HLR о росте вероятности опоры на притворные (игровые) полагания по мере восхождения участника общения по ступеням рациональности (§5.2) и попытались подкрепить эту гипотезу серией частичных объяснений того, почему в реальных процессах языкового общения мы не наблюдаем задействования участниками общения притворных (игровых) полаганий насчет Интенциональности медиаторов. При этом мы, в частности, развили представление об одной особенной разновидности исследования-обоснования речевых актов - "автоматном" иследовании, и это представление послужило нам источником дополнительных теоретических объяснений - в частности, объяснения того, каким образом становится возможной ошибка, состоящая в утверждении об Интенциональности физических медиаторов.

Напоследок естественно поставить следующий вопрос:

Если наши аргументы против тезиса об Интенциональности физических медиаторов верны, то каковы могут быть последствия этого для интенционализма?

Грубо говоря, способен ли интенционализм пережить падение тезиса об Интенциональности медиаторов?

Суть ответа, на наш взгляд, такова:

Тезис об Интенциональности медиаторов общения - не главный в интенционализме. Он не является главным даже в Серлевой версии интенционализма, не говоря уже о Грайсовой версии, в которой он вообще отсутствует.

Главный же тезис интенционализма, без которого тот теряет свой raison d'кtre, можно сформулировать примерно так:

MTI

Концептуально первичным и ключевым для философии языка и языкового общения является понятие намерения подразумевания (meaning intention). Соответственно, ключевой задачей философии языка и языкового общения является задача анализа (экспликации) этого понятия и прослеживания его фундирующей связи с другими понятиями философии языка

Все рассмотрения и выводы в нашей работе, на наш взгляд, свидетельствуют о том, что интенционализм способен, в принципе, выполнить эту задачу и в отсутствии тезиса об Интенциональности медиаторов - опираясь на "автоматные" представления о языковом общении и/или на представления о притворных (игровых) полаганиях насчет Интенциональности медиаторов.

---

^[1] А.Моруа. Поль Валери. - В кн.: А.Моруа. Литературные портреты. М.: Прогресс, 1970, с.274.

^[2] Фактически дело обстоит сложнее: логическую структуру тезиса MR следовало бы передать не формулировкой

MRls	Если NI и PR, то MB

а контрфактуальным кондиционалом MR_clr:

MRcls

Если бы были истинны NI и PR, то было бы истинно MB

    Мы фактически и исходили из логической формы MR_cls в наших рассмотрениях проблемы Интенциональности медиаторов в главах III и IV. Однако для рассмотрения интересующего нас сейчас вопроса Q_MR мы можем позволить себе руководствоваться и более простой логической формой, именно: MR_ls , ибо Q_MR интересуется тем, как обстоят дела в действительном мире.

^[3] Это не значит, что я не в состоянии в любой момент осознанно поставить перед собой вопрос о том, правильно ли я понял собеседника, - если я усмотрю основания для постановки такого вопроса. Это не значит также, что "автоматическое" понимание возникает в любой ситуации общения: я могу плохо владеть языком собеседника; выраженная собеседником мысль (и/или форма ее выражения) может оказаться слишком сложной для того, чтобы понимание сработало "автоматически"; "автоматически" интерпретированное сообщение может оказаться слишком невероятным по содержанию, чтобы с ним без дополнительной проверки согласилось сознание слушающего (например, если собеседник с серьезным видом и интонаией произнесет следующую цепочку звуков [з-а-в-т-р-а я у-л-е-т-а-ю в к-о-м-а-н-д-и-р-о-в-к-у н-а о-д-и-н и-з с-п-у-т-н-и-к-о-в ю-п-и-т-е-р-а]) - во всех этих случаях я должен провести более или менее развернутое осознанное исследование, чтобы успешно понять, что хотел сообщить мне собеседник.

^[4] Оставим пока в стороне проблему взаимоподставимости коэкстенсиональных терминов в интенсиональных контекстах.

^[5] При этом, конечно, не всякий набор общих для каждого участника полаганий представляет собой достаточное и необходимое условие успешного общения.

^[6] В правом столбце таблицы для каждого тезиса указан номер(-а) фрагмента(-ов) одного из произведений Платона, в котором развивается данный тезис. Эти номера относятся к следующему перечню фрагментов:

01	ПРОТАГОР, 320е4-5; I,430
02	ПРОТАГОР, 324d8; I, 434
03	ПРОТАГОР, 328c3; I, 438
04	ГОСУДАРСТВО, 377a1-5; III, 140
05	ГОСУДАРСТВО, 377c2-3; III, 140
06	ГОСУДАРСТВО, 377d5-8; III, 141
07	ГОСУДАРСТВО, 378d8-379d1; III, 142-3
08	ТИМЕЙ, 22с9; III, 426-7
09	ТИМЕЙ, 29b1-d2; III, 432-3
10	КРИТИЙ, 110a2; III, 504
11	ЗАКОНЫ, 663d6-664a6; IV, 113
12	ЗАКОНЫ, 713a7-9; IV, 164
13	ЗАКОНЫ, 927a4-5; IV, 391

  В каждой строке перечня после точки с запятой дан номер соответствующего тома и страница по Собранию сочинений Платона в четырех томах, РАН, Институт философии, Издательство "Мысль", Москва, 1990-1994.

^[7] "Законы", 664a4-8.

^[8] Мы опираемся в нашем описании в основном на популярную книжку А.Я.Лернера "Начала кибернетики", М.: Наука, 1967.

^[9] Точнее: класс соответствующих этим предложениям последовательностей звуков; а еще точнее: класс речевых актов, состоящих из произнесения этих последовательностей звуков.

^[10] А.Я.Лернер. Начала кибернетики, с.43.

^[11] Разумеется, этими двумя пунктами не исчерпывается все то, что знает о внутреннем устройстве и алгоритме работы наших автоматов языкового общения современная нейрофизиология, когнитивная психология, психолингвистика и т.д.

Кроме достоверных знаний, в этйо области имеются и более или менее правдоподобные гипотезы. Самая интригующая из них принадлежит Ноэму Хомскому; она предполагает, что мозгу любого представителя Homo sapiens, к какой бы расе и нации он ни принадлежал, врождено внутреннее ("подсознательное") знание некоей универсальной грамматики - т.е. абстрактной грамматики, по отношению к которой конкретная грамматика любого человеческого языка представляет собой тот или иной вариант ее конкретизации.

^[12] См., прежде всего, обсуждения дискурсивного статуса хождения Диогена в известном эпизоде спора о движении в А.Л.Блинов, В.В.Петров. Элементы логики действий. М.: Наука, 1991, сс.214-217.

В дальнейшем автор развил трактовку этого эпизода в свете теоретико-игровой семантики: см.А.Л.Блинов. Соизмеримы ли интенционалистская и теоретико-игровая семантики? (текст выступления на сессии Международного института философии (ЮНЕСКО), Москва, август 1993, рукопись).

Теоретико-игровые представления, подстилающие трактовку, о которой идет речь, см. в книге А.Л.Блинов. Семантика и теория игр. Новосибирск: Наука, 1983.

Еще позднее автор использовал эту трактовку в терминах теоретико-игровой семантики для объяснения более тонких эпизодов внеязыковых дискурсивных действий (актов опровержения): см. А.Л.Блинов Семантические игры со случайными ходами - В сб. Логические исследования, вып.3, М.: Наука (в печати, 1996),  и A.Blinov Semantic Games with Chance Moves - Synthese, v.99, N3, June 1994, pp.311-326.